Когда Луис Бэкон смотрел на ночные кадры Багдада по CNN, он видел не только трассирующие снаряды, но и будущие графики по нефти и облигациям. Для обычного зрителя это была прямая трансляция начала войны в Персидском заливе, для него — учебник по ценовым шокам в реальном времени.

Ещё до операции «Буря в пустыне» он сидел в офисе Moore Capital и раскладывал сценарии: если война затянется — нефть в дефиците, страх, премия за риск, рост цен и бегство в защитные активы. Если всё пройдёт быстро и АНБ не соврёт с разведкой — после всплеска пойдёт откат, нефть рухнет, а рынки вздохнут. В отличие от телевизионных экспертов, ему не нужно было быть правым «по сути» — достаточно было угадать форму кривой.

Сначала он поставил на страх. Нефть — вверх, казначейки — вверх, акции — вниз. Рынок среагировал как по учебнику: заголовки о войне, паника, спреды разъезжаются. Портфель Бэкона взлетел, но вместо того чтобы пить шампанское, он уже готовился к следующему акту.

Когда стало ясно, что кампания будет короткой, и войска коалиции продвигаются быстрее, чем предполагают худшие сценарии, он начал разворачивать позиции. Пока в новостях ещё драматично обсуждали брифинги Пентагона, Бэкон тихо закрывал длинную нефть и начинал играть на падение цен.

( Читать дальше )

Когда Брюс Ковнер впервые зашёл на рынок фьючерсов с деньгами, занятыми по кредитной карте, он больше походил на отчаянного студента, чем на будущего миллиардера. Он тогда подрабатывал пианистом и преподавателем, жил скромно и решил, что настало время «попробовать себя на бирже по-взрослому». Банковская карточка дала ему пару тысяч долларов лимита — именно эти деньги он превратил в залог на фьючерсы по соевым бобам.

Сделка выглядела почти гениальной: рынок пошёл в его сторону, счёт рос так быстро, что он буквально считал прибыль в такт музыке. Пара удачных сессий — и на экране уже не несколько тысяч, а десятки. Тот самый момент, когда герой любого учебника начинает верить, что нашёл золотую жилу.

Проблема была в одном: стопа почти не было. Где-то в голове он «планировал выйти», но точка выхода существовала скорее как ощущение, чем как цифра. И рынок, как обычно, выбрал идеальное время, чтобы напомнить об этом. Соевые бобы развернулись. Не плавно, а резко, с гэпами, с таким настроением, будто хотят лично опустошить кредитку.

( Читать дальше )

Майкл Стайнхард шесть лет подряд просыпался с одной и той же мыслью: «Сегодня мы снова не имеем права на слабый день». Это была не красивая фраза для интервью, а режим работы его фонда Steinhardt Partners. В индустрии его считали человеком, который буквально выжимает доходность из воздуха — и из людей.

В офисе Стайнхарда не было места расслабленному хедж-фондовскому шику. Аналитики знали: если ты приходишь с идеей, она должна выдержать допрос с пристрастием. Он перебивал на полуслове, требовал цифры, источники, сценарии. Мог задать один простой вопрос: «Где мы ошибаемся?» — и, если ответа не было, выбросить идею в корзину.

Шесть с лишним лет Steinhardt Partners почти не знал убыточных календарных периодов. Фонд зарабатывал на всём: облигации, акции, макро, арбитраж — все щели, где можно было добыть лишний процент. Стайнхард видел рынок как поле, где нельзя оставлять «несобранные деньги». Команда жила в режиме постоянного стресса: телефон, терминал, ещё один созвон, ещё одно «почему ты не учёл этот риск?».

( Читать дальше )

Когда Дэвид Теппер в 2009 году скупал полумёртвые банки, большинство считало, что он потерял связь с реальностью. Рынок только что пережил Lehman, AIG, обвал ипотечных бумаг, и слово «банк» звучало как диагноз. Телевизор орал про конец капитализма, аналитики соревновались в мрачных прогнозах, а он сидел в офисе Appaloosa в Нью-Джерси и смотрел не на заголовки, а на баланс ФРС.

Теппер не выглядел как человек, который ищет повод для оптимизма. Скорее как тот, кто привычно живёт в аду кредитных спредов и уже знает, как там пахнет. Он читал документы по TARP, смотрел на то, как правительство вливает деньги в систему, и делал простой вывод: если государство уже залезло в эту яму, оно не даст банкам просто умереть. А значит, их привилегированные акции и облигации по текущим ценам — это не мусор, а лотерейный билет с сильно подправленной вероятностью.

Пока другие сбрасывали Citi, Bank of America, Wells Fargo и их субординированный долг за копейки, Теппер покупал. Не героическими залпами, а методично, день за днём. В его отчётах это выглядело почти скучно: «добавили то, увеличили это». На совещаниях люди всё равно спрашивали: «А если их национализируют?» Он пожимал плечами:

( Читать дальше )

Когда Питер Линч стал ходить в супермаркет не за продуктами, а за идеями, его семья решила, что у папы просто очередной причудливый период.

Это были восьмидесятые, он уже управлял Magellan Fund и жил в привычном режиме «от отчёта к отчёту». По выходным, чтобы не сойти с ума от графиков, он ездил с женой и дочерьми в торговый центр — таскал тележку и делал вид, что отдыхает.

Жена выбирала привычные бренды, дочери таскали его к полкам с джинсами, игрушками, мороженым. В какой-то момент он поймал себя на мысли: все эти компании — публичные. Их акции торгуются каждый день. И если парковка забита, кассы не успевают пробивать, а дети ноют «купи именно это», значит, спрос есть до всяких инвестиционных отчётов.

Он стал замечать детали. Одни полки всё время пустели, другие оставались полными. У одной сети кафе постоянно стояла очередь, а соседний ресторан пустовал. Он задавал жене простой вопрос: «Почему берёшь вот это, а не то?» И записывал ответы в блокнот, как маленькие инвестиционные гипотезы.

( Читать дальше )

В один из тех дней, когда Линда Рашке уже чувствовала себя почти неуязвимой на биржевом полу, рынок аккуратно объяснил ей, сколько стоят такие иллюзии.

К тому моменту у неё за плечами были годы работы на Pacific и Philadelphia Stock Exchange, она торговала опционами, быстро поднимала объёмы и привыкла к тому, что большинство дней заканчиваются плюсом. Ей доверяли капитал, сделки шли, как по рельсам, и в какой-то момент риск-лимиты превратились скорее в формальность.

История, о которой она пишет в «Trading Sardines», началась как обычный активный день: хороший тренд, серия удачных сделок, рост уверенности. Позиции чуть больше обычного, немножко усреднения, «я всё контролирую». Потом — резкий разворот. Не учебниковый откат, а настоящий удар: волатильность взрывается, спрэды разъезжаются, опционы перестают вести себя «как положено». Линда пытается вырулить, хеджировать, перекладываться, но рынок просто катком проходит по всему, что она успела набрать.

К закрытию дня становится ясно: это не неприятный минус, а катастрофа.

( Читать дальше )

Когда Артур Терегулов пришёл на чемпионат мира по торговле фьючерсами с депозитом, который в Москве сочли бы «несерьёзным», никто не ожидал, что он перепишет таблицу рекордов. В списке участников были американцы с богатыми биографиями, легенды локальных десков, а тут — спокойный парень из России с аккуратной заявкой и без лишнего шума.

Он не давал интервью, не любил рассказывать «во что верит рынок». В его мире было три вещи: график, риск и дисциплина. Пока другие участники обсуждали идеи, он просто сидел у монитора и ждал свои движения. Мог пропустить день, два, неделю — и не открыть ни одной сделки.

Когда тренды наконец пошли, Терегулов начал атаковать. Не как казиношник, а как снайпер: добавлял к победителям, резал проигравших, не оглядывался на чужое мнение. В отчётах чемпионата его кривая сначала выглядела скучной, почти плоской. А потом словно сорвалась с цепи и пошла вверх, как ракета.

К концу года стало ясно: он сделал невозможное — показал чистую прибыль в 914,8% на реальном счёте. Это был второй результат за всю историю чемпионата после легендарных 11 376% Ларри Вильямса в 1987-м. Для американцев фамилия Терегулов звучала непривычно, поэтому в кулуарах долго спрашивали: «Кто этот русский и как он это сделал?»

( Читать дальше )

Когда Ричард Деннис заявил, что может «вырастить трейдера с нуля», даже его друзья решили, что он начинает сходить с ума от собственных успехов. Это были ранние восьмидесятые: Деннис уже превратил несколько тысяч долларов в сотни миллионов, торговал тренды так, будто видел будущее, и ходил в джинсах, словно профессор с шахматного кружка. Но однажды он поспорил со своим партнёром Биллом Экхардтом.

Экхардт верил: успешный трейдинг — врождённый талант. Деннис отвечал:
— Ничего подобного. Дайте мне обычных людей, и я сделаю из них трейдеров.

И он это сделал. В 1983 году Деннис разместил объявления в газетах на полстраны: искал людей без опыта. На собеседования приходили учителя, инженеры, бухгалтеры, даже один гитарист. Он выбрал несколько десятков — этих людей позже назовут «Черепахами» по аналогии с фермами, где выращивают черепах в Сингапуре.

Вместо лекций он дал им простые правила: входи, когда рынок идёт в тренд, выходи, когда ломается движение, никогда не спорь с ценой, всегда ограничивай убыток. Без магии, без интуиции. Чистая механика.

( Читать дальше )

Когда Джим Чейнос впервые взглянул на отчётность Enron, он не увидел гения — он увидел фокусника. Это был 2000 год, компания считалась символом новой экономики: деривативы, энергетика, технологии — всё в одном блестящем пакете. Инвестбанки писали восторженные отчёты, аналитики соревновались в эпитетах. А Чейнос просто взял калькулятор.

Он заметил, что прибыль растёт быстрее, чем денежный поток. В бухгалтерии это обычно означает одно — кто-то рисует. Он начал копать глубже и наткнулся на странные «специальные структуры» — компании-прокладки, через которые Enron перегоняла долги и показывала «чистую» отчётность. Всё выглядело законно, но пахло плохо.

Когда он рассказал коллегам, что собирается шортить Enron, над ним посмеялись. Газеты называли Энрона «новым GE», а его гендиректора Джеффа Скиллинга — «Эйнштейном энергетики». Один из аналитиков даже сказал: «Если ты ставишь против Enron, значит, ты просто не понимаешь будущее».

Чейнос не спорил. Он просто открыл короткие позиции и ждал. Через несколько месяцев Enron начал рушиться — сначала тихо, потом с оглушительным треском. Когда SEC начала расследование, вскрылась пирамида внутри корпорации. К концу 2001 года Enron, ещё недавно стоивший более 60 миллиардов, обанкротился.

( Читать дальше )

Когда Эдвард Торп вышел из казино и пришёл на Уолл-стрит, брокеры решили, что это шутка. Человек, прославившийся тем, что обыграл блэкджек с помощью математики, теперь собирался применить ту же логику к акциям. Но Торп не шутил — он просто поменял стол на рынок.

В шестидесятые он уже был легендой: профессор математики, автор книги Beat the Dealer, человек, впервые доказавший, что казино можно побеждать, если считать вероятности, а не надеяться на удачу. Потом он придумал первую носимую вычислительную машину для рулетки — мини-компьютер, спрятанный в ботинке. После этого ему стало скучно.

Он решил, что рынок — это просто игра посложнее. Вместе с физиком Клодом Шенноном, отцом теории информации, Торп начал анализировать акции, облигации и опционы. В 1969 году он запустил фонд Princeton/Newport Partners, где торговля строилась не на интуиции, а на формулах. Он применил принципы статистического арбитража и хеджирования, которые позже станут основой для всех квант-фондов.

Пока другие искали «горячие акции», Торп искал перекосы в вероятностях. Когда рынок сходил с ума, его модели оставались спокойны, как крупье, который знает все карты. За двадцать лет фонд не показал ни одного убыточного года.

( Читать дальше )