Из дневника Достоевского
1877 год, русско-турецкая война на Балканах

«Помните ли, господа, как ещё летом, задолго до «Плевны», мы вдруг вошлив Болгарию, явились за Балканами и онемели от негодования.
...
Всё дело вышло из-за того, что обладатели голосов этих шли, как известно всему миру и особенно нам, спасать угнетённых, униженных, раздавленных и измученных.
Ещё до объявления войны я, помню, читал в самых серьёзнейших из наших газет, при расчёте о шансах войны и необходимо предстоящих издержек, что, конечно, «вступив в Болгарию, нам придётся кормить не только нашу армию, но и болгарское население, умирающее с голоду».
Я это сам читал и могу указать, где читал, и вот, после такого-то понятия о болгарах, об этих угнетённых, измученных, за которых мы пришли с берегов Финского залива и всех русских рек отдавать свою кровь,— вдруг мы увидели прелестные болгарские домики, кругом них садики, цветы, плоды, скот, обработанную землю, родящую чуть не сторицею, и, в довершение всего, по три православных церкви на одну мечеть,— это за веру-то угнетённых!
«Да как они смеют!» — загорелось мгновенно в обиженных сердцах иных освободителей, и кровь обиды залила их щёки.
«И к тому же мы их спасать пришли, стало быть, они бы должны почти на коленках встречать. Но они не стоят на коленках, они косятся, даже как будто и не рады нам! Это нам-то! Хлеб-соль выносят, это правда, но косятся, косятся!..»
И поднялись голоса.
...

«У нас, дескать, и зажиточный мужик так не питается, как этот угнетённый болгарин». А другие так вывели потом, что русские-то и причиной всех несчастий болгарских: что не грозили бы мы прежде, не зная дела, за угнетённого болгарина турке и не пришли бы потом освобождать этих «ограбленных» богачей, так жил бы болгарин до сих пор как у Христа за пазухой. Это и теперь ещё утверждают.
...

А Болгария — это ведь дома. Мы их освобождать пришли, значит, всё равно что к себе пришли, они наши.
У него там сад и имение, так ведь это имение всё равно что моё; я, конечно, не возьму у него ничего, потому что я благородный человек, да, правда, и власти не имею, но всё же он должен чувствовать и навеки быть благодарным, потому что раз я к нему вошёл,— всё, что у него есть, это всё равно, что я ему подарил.
Отнял у его угнетателя турка, а ему возвратил. Должен же он понимать это… А тут вдруг его никто и не угнетает — какая обидная неприятность, не правда ли?»