Экономика и этика государственного дефолта, часть I

Дефицит государственного бюджета и связанного с этим государственного долга является вызовом для большинства современных экономик. Некоторые государства, такие как Германия, прибегают к жесткой бюджетной экономии и часто работают с профицитом бюджета и сокращают свой долг. Правда, это было до того, как коронавирус дал правительствам во всем мире повод для радикального расширения своих полномочий и увеличения расходов. Теперь похоже, что всем странам придется нести тяжелое бремя выплаты огромных государственных долгов, взятых в результате проведения деструктивной политики. Средний чистый государственный долг, то есть долг, не имеющий отношения к какому-либо агентству правительства-эмитента, в странах с развитой экономикой превысил 96 процентов ВВП в 2020 году, и нет никаких признаков того, что правительства прекратят заимствования.

По всей Европе распространяется мнение о том, что государственные долги — это бремя, от которого следует избавиться, то есть попросту списать. Совсем недавно группа левых экономистов опубликовала манифест, предлагающий списать государственный долг Европейского центрального банка — в настоящее время 2,5 триллиона евро. Этот манифест, однако, представляет собой просто тонко замаскированный призыв к инфляционному финансированию любимых левыми проектов: в рамках этой идеи не только ЕЦБ должен отменить государственные долги, но правительства также должны взять на себя обязательство потратить эквивалентную сумму на “широкомасштабный план социального и экологического восстановления”. Хотя источник финансирования этих расходов не указан, на самом деле, выходит, что это должен быть займ, и единственное учреждение, желающее и способное предоставить такие суммы правительствам, — это ЕЦБ.

Моя цель в этой серии статей — не критиковать предложения авторов манифеста, какой бы приятной не выглядела эта задача. Скорее, это серьезное исследование проблемы государственного долга и, в частности, последствий государственного дефолта. Что будет с экономикой, если одним махом исчезнет весь государственный долг, а не только долг перед центральным банком? Пока что скажу, что, как Питер Кляйн и Дж.Р. Хаммел, я думаю, что дефолт правительства станет большим благом для экономики в долгосрочной перспективе.

Идея решения проблемы долга путем дефолта обычно рассматривается уважающими себя людьми как бесчестный поступок. По их мнению, есть только два альтернативных решения: либо использование инфляции для уничтожения реальной ценности долга, либо проведение экономических реформ, которые приводят к увеличению налоговых поступлений, что, в свою очередь, делает выплату долга управляемой. Поэтому авторы европейского манифеста заслуживают похвалы за продвижение идеи отказа от долгов.

Однако прежде чем перейти к вопросу об экономических последствиях дефолта правительства, мы должны сначала рассмотреть этическую сторону вещей. Экономисты неохотно соглашаются с этим, но все политические предложения по своей сути нормативны. Невозможно действовать просто как нейтральный советник или просто предлагать политику в прессе. Это предполагает неявное одобрение целей и средств, выбранных для этого, и поэтому нам нужно спросить, прежде всего, будет ли в принципе морально оправдано невыполнение правительством своих обязательств?

Казалось бы, отказ от государственного долга — верх аморального поведения. В конце концов, разве заемщик не должен обеспечивать залог своей репутацией, честью и имуществом? Как может человек без стыда отказаться от такого обещания? И даже если он объявит дефолт, разве кредиторы не будут иметь справедливого требования в отношении его собственности? Суть правосудия состоит в том, чтобы отдавать каждому свое — suum cuique tribuere, — и, имея долг перед кредиторами, было бы безнравственно отказать в его выплате.

Несмотря на то, что такое мнение широко распространено, оно основывается на признании двусмысленности, которую все государства используют для оправдания своей власти. А именно, на том, что государство является легитимным социальным институтом наравне с другими институтами, что оно фактически является самым выдающимся из всех институтов и, следовательно, его требования и обещания не только законны, но и крайне важны. Когда государство предъявляет претензии к гражданам, они обязаны подчиняться; когда оно дает обещание своим кредиторам, оно связывает не только себя, но и всех граждан. Однако это неверно: граждане являются подданными государства и вступают в эти отношения под угрозой силы; они не являются спонсорами государства, его руководителями или бенефициарами. Несмотря на то, что фактически все граждане в какой-то момент получают выгоду от государства, это не меняет основного факта, что все отношения с государством навязаны насильственным путем — все это не является добровольным и не основано исключительно на правах собственности или других законных требованиях.

Мюррей Ротбард в своей классической статье об отказе от долга, впервые опубликованной в 1992 году, подробно описывает ошибки, связанные с обращением с государственным долгом, как если бы он был просто более священной формой частного долга. Ротбард пишет:

Две формы долговых операций [частный и государственный долг] совершенно различны. Если я занимаю деньги в ипотечном банке, я заключаю договор о переводе моих денег кредитору в будущем; в глубоком смысле, когда этот момент наступит, он будет истинным владельцем этих денег, и, если я не заплачу, я отниму у него его законную собственность. Но когда правительство занимает деньги, оно не закладывает свои собственные деньги; за собственные ресурсы ответственности не несет. Правительство жертвует не своей жизнью, богатством и священной честью для выплаты долга, а нашей.

Другими словами, святость контракта является важнейшим принципом справедливости, но он не распространяется на обещания правительства заплатить. Ибо правительство, по сути, не обещает платить: какие бы политики ни находились у власти в данный момент, они просто говорят своим потенциальным кредиторам: одолжите нам деньги сейчас — и мы обещаем заставить людей заплатить. Ни разу у граждан не спрашивали согласия по этому поводу, и поэтому трудно понять, как они могут быть связаны контрактом, заключенным другими людьми. Фактически, поскольку это договор, заключенный с явной целью лишения их собственности, трудно понять, как он вообще может считаться действительной сделкой.

Возможное возражение здесь может заключаться в том, что правительство несет ответственность за общественное благо и что, хотя граждане не дали согласия на ссуды, все они являются бенефициарами общественного блага, предоставляемого с помощью таких ссуд. Пока еще не ясно, как человек может быть связан контрактом, но пока оставим это в стороне. Также не ясно, почему именно правительство необходимо для обеспечения общего блага всего общества, тем более что теоретически и эмпирически было показано, что самые основные функции, традиционно приписываемые правительству, поддержание мира и правосудие, могут быть также хорошо обеспечены в полностью свободном обществе без какого-либо принудительного монополиста. Однако не будем здесь углубляться в эту проблему. Мы зададим такой вопрос: действительно ли правительства брали долги для всеобщего блага? Ответ должен быть очевиден: они занимали деньги, чтобы вести агрессивные войны, финансировать престижные общественные проекты, не более полезные, чем пирамиды, а в последнее время — обогащать своих друзей. Правда, совсем недавно правительства использовали заемные деньги, чтобы подкупать граждан подачками, но это тоже вряд ли можно рассматривать как действие для общего блага; особенно когда мы вспоминаем, что то, что раздается, предназначено просто для того, чтобы замаскировать последствия разрушения экономики и общества за последний год. В любом случае хлеб и зрелища — или современный эквивалент стимулов — нельзя назвать общим благом, это скорее особые товары.

Если кредиторы государства не могут иметь требований к налогоплательщикам, имеют ли они по крайней мере требования к правительству, то есть к активам, принадлежащим государству? В некоторых случаях ответ может быть положительным. Финансисты, которые инвестировали в государственный долг, зная точно, что они делают, не могут иметь никаких претензий — фактически, возникает вопрос, не следует ли их считать соучастниками преступления налогообложения, поскольку они явно извлекли из этого выгоду (например, первичные дилеры в контексте США). Но средний человек, который, возможно, был обманут государственной пропагандой, купил государственные облигации, думая, что это было невинное использование его денег, может иметь законное требование. Более того, пенсионные фонды вынуждены вкладывать средства в государственные облигации, а банки, вынужденные делать это для соблюдения требований к капиталу, имеют законное право требовать некоторой компенсации не от налогоплательщика, а от государства. Проблема здесь, однако, в том, что существует большая группа людей с еще более высокими правами, а именно огромная масса пострадавших налогоплательщиков1. Эти люди, многострадальные производители реального богатства в обществе, имеют гораздо более обоснованные претензии на компенсацию, чем держатели государственного долга. По справедливости, любые требования, которые могут предъявить кредиторы обанкротившегося государства, должны будут подождать, пока налогоплательщикам не будет выплачена компенсация. Все оставшиеся активы затем можно было разделить между ними.

Очевидно, что отказ от государственного долга является справедливым. На самом деле, несправедливо даже продолжать платить проценты по нему, поскольку каждый платеж является вынужденным переводом от налогоплательщиков кредиторам государства. Однако прежде чем просто сделать вывод о том, что правительству необходимо объявить дефолт, мы должны также принять во внимание экономические последствия дефолта. В конце концов, если бы они были действительно пагубными, благоразумие могло бы диктовать, что было бы лучше смириться с продолжающейся несправедливостью долга, чем с любым ухудшением социального положения, которое может произойти в результате его отмены. В следующей части мы подробно рассмотрим экономические последствия дефолта правительства.