Ирония марксистского классового сознания

Давайте представим такую картину.

Мы с вами находимся в местном пабе и оказываемся втянутыми в бурные дебаты с нашими соседями о порочном состоянии мира и о том, как мы должны это исправить. Мы говорим, что выход в свободных рынках и спонтанном порядке. Они говорят, что социализм — единственный путь вперед. По мере того, как наши третьи пинты истощаются, страсти накаляются. Посетители бросают на нас сочувственные взгляды. И тут вдруг один из наших собеседников начинает с пеной у рта обвинять меня в предвзятости, а вас — в бесчестных мотивах.

Я начинаю активно защищаться, стучу по столу правой рукой и призываю не переходить на личности. Вы поддерживаете меня, настаивая: “Нет, нет! Это не так, приятель — мы просто указываем на факты!”

Его друг хихикает, услышав это: “Чушь, товарищ! Нет такого понятия, как бескорыстный поиск истины”.

“Да, гражданин, — утверждает первый, — вы просто говорите это, потому что вы средний класс”.

Большинство людей согласится с тем, что это немного странный способ закончить дискуссию. Во-первых, указание на чей-либо классовый бэкграунд не демонстрирует, почему его позиция неверна. Во-вторых, человек не может изменить свое происхождение — и значит никто вообще не может выдвигать никаких аргументов. Поэтому, если ваша родословная намекает, что у вас есть предрассудки, вам лучше сэкономить время на обсуждение. Если не существует бескорыстного поиска истины, почему бы просто не сказать: “Ну, у меня есть моя предвзятость, а у вас — ваша. Нет никакого способа преодолеть этот разрыв, поэтому давайте закажем еще один напиток и оставим все как есть”. Но, честно говоря, я хотел бы понимать, на каком основании наши оппоненты могли бы знать о том, верны ли их аргументы в споре, если мы все принимаем предположение, что правдивость фактов — это слишком трудная задача для человеческого разума?

С философской точки зрения, попытка убедить кого-то, что нет такой вещи как объективная логика внутренне противоречива. Рассуждать о том, что не существует рассуждения? Философы называют это “перформативным противоречием” и признают это логической ошибкой. Другие примеры утвеждений, содержащих перформативные противоречия: “язык бессмысленен”, — здесь используется язык для передачи смысла, или фраза “нет абсолютов”, которая утверждает абсолют. Карл Маркс указывал, что Прудон, анархист, известный заявлением “собственность — это кража”, был виновен в перформативном противоречии, потому что “кража” — это насильственное нарушение прав собственности, которое предполагает существование собственности для кражи.

Одна из главных претензий Мизеса к Марксу заключалась в том, что он никогда не опровергал своих противников или идеи классических экономистов. Он просто клеймил их как “буржуазных” и предвзятых (награждая их к тому же, неприятными эпитетами).

Если вы когда-либо участвовали в онлайн-дебатах, вы, вероятно, заметили, что отклонение чьих-либо аргументов, основанное на его личности, весьма распространено. Только сегодня кто-то прокомментировал: “Возможно, вы пошли в универ и, возможно, написали пару книг, но на самом деле вы не жили жизнью капиталистов. Когда вы вынуждены подписывать контракт, означающий работу более 45 часов в неделю, потому что если вы не сделаете, этого, вам нечего будет есть”.

Люди делают это совершенно естественно, когда сталкиваются с информацией, которую они не хотят принимать. Их первая реакция — найти способ отклонить источник, а не опровергнуть утверждение. Я помню, как в детстве у меня был друг-коммунист, который отмахивался от мыслителей, которые ему не нравились, считая Карла Поппера “реакционным”, а Ницше — “крайне правым”. Это относится не только к левым. Консерваторы, как известно, обычно клеймят своих противников “libstards “. А Гитлер отверг все выводы Эйнштейна, Фрейда и Адлера как “еврейскую науку”. Как сказал социальный психолог Томас Гилович,

Для желаемых выводов мы спрашиваем себя: “Могу ли я верить этому?”, но для неприятных выводов мы спрашиваем: “Должен ли я верить этому?” 1

Большинство людей признают, что, хотя мы и прибегаем к личным атакам в самый разгар, спора, тем не менее, ad hominem является логической ошибкой. Что выделяет Маркса, так это то, что он фактически систематизирует эту тактику в своей философии. Согласно марксизму, социальная позиция человека определяет его убеждения. Такому человеку не хватает способности воспринимать мир, иначе, чем через призму его классовых интересов, которые и будут определять взгляды, которые он выражает. Таким образом, не существует такого понятия, как бескорыстный поиск истины. В капиталистическом обществе рабочие находятся в состоянии непримиримой классовой борьбы против своих работодателей и поэтому им навязываются чуждые идеологии, которые, будучи ложными, имеют целью действовать через них, чтобы служить своим классовым интересам2. Истина же заключается только в пролетарской науке и, следовательно, Маркс и не должен опровергать своих идеологических противников, ему достаточно просто разоблачать их как буржуазных3 (довольно богат, сын богатого адвоката, а жена — дочь дворянина). Ранние экономисты, которые выступали за либерализм, имели преднамеренные или неосознанные предубеждения, которые и привели их к защите свободного рынка. Они были “ленивыми апологетами несправедливых классовых интересов буржуазных эксплуататоров, готовыми продать людей крупному бизнесу и финансовому капиталу”4. Это все, что действительно нужно сказать о них.

Мизес, конечно, вряд ли отрицал, что у людей есть предубеждения. Он не был наивным, чтобы предполагать, что люди не могут быть предрасположены к политическим убеждениям, которые приносят пользу им лично. В конце концов, он был большим критиком государственных субсидий и защитных тарифов. У него были все основания полагать, что, когда производители в Австрии выступали за повышение налогов на импорт, это было связано с тем, что они надеялись избежать иностранной конкуренции. То, что он отвергал, — это мысль о том, что невозможно прийти к истине посредством рассуждений. Вот для чего нужен спор — разоблачить ошибочную логику. Мизес назвал разум “единственным инструментом науки и философии”5, имея в виду, что наш разум — хотя и иногда ошибочно применяемый — все еще является нашим единственным способом отличить истинную идею от ложной.

“Все, что имеет значение, так это то, является ли доктрина здравой или необоснованной. Это должно быть установлено с помощью дискурсивных рассуждений. Обоснованность и правильность теории ни в коей мере не умаляется от того, что раскрываются психологические силы, побудившие ее автора…. Если неудачи и ошибки учения разоблачаются… историки и биографы могут попытаться объяснить их, отследив их к предвзятости автора. Но… ссылка на предвзятость мыслителя не заменяет опровержение его доктрин убедительными аргументами”6.

Для Мизеса важно подчеркнуть, что экономика как наука ценностно-нейтральна (wertfrei). Она нацелена на описание мира как он есть, а не того, каким он должен быть. Предполагается, что она предлагает нам инструменты для определения того, каким будет результат политики, совершенно независимо от того, что мы — или наши оппоненты — желаем, предпочитаем или требуем. Единственным способом выяснить, является ли экономическое утверждение (например, утверждение, что контроль цен приводит к сбоям и дефициту) правдивым является дискурсивное рассуждение. Обращения к расе, религии, “национальному характеру” или “классовым интересам” говорящего бесполезны. Мизес предупреждает о серьезных последствиях веры в иное. То, что начинается с невинного разоблачения буржуазных предрассудков (слева) или расовой склонности (справа), может привести только к преследованию инакомыслящих и их возможной “ликвидации”7.

Бертран Рассел (возможно, главный философ двадцатого века до своей смерти в 1970 году) часто говорил: “Я думаю, что если что-то является правдой, нужно в это верить, а если это не так, то не следует верить”. Я всегда считал это правдой, хотя один из моих преподавателей философии указывал, что иногда есть веские аргументы против веры в истину. Например, если вы олимпийский атлет, вам может быть полезно верить в собственные сверхспособности. Тем не менее, мы можем согласиться с тем, что в качестве общего жизненного правила предпочтительнее придерживаться правды, а не вымысла. Вот почему мы спорим с родственниками, которые утверждают, что Рузвельт положил конец Великой депрессии. Мы признаем, что даже если “абсолютная истина” находится за пределами понимания простых смертных, правдивость — это стандарт, к которому мы, по крайней мере, можем стремиться.

Мизес говорит, что мы могли бы пропустить разногласия по поводу того, отличается ли логическая структура мышления у представителей разных классов. Мы могли бы принять — ради аргумента — сомнительное утверждение о том, что главной заботой интеллектуалов является продвижение их классовых интересов (даже если они противоречат их личными интересами). Мы могли бы даже принять как данность идею о том, что нет бескорыстного поиска истины. И все же, даже предоставив Марксу все его основные посылки, доктрина идеологии все равно не сработала бы8!

Причина этого заключается в том, что нет никаких оснований полагать, что ложные взгляды будут продвигать чей-либо классовый интерес лучше, чем правильные — довольно умное наблюдение. Возвращаясь к примеру помещения психически больных людей в специальные учреждения, мы делаем это, потому что ложные убеждения приводят к постояным столкновениям с реальностью. Правда действительно работает.

Если вы хотите построить дом, вам лучше следовать законам гравитации. Если вы хотите, чтобы ваши растения росли, лучше поливайте их и ставьте рядом с окном, где они получат немного солнца. Люди изучали механику по практическим соображениям, пишет Мизес. Они хотели решить инженерные проблемы. Куда приведут плохие идеи? Паровая машина не могла быть создана, опираясь на ложные предпосылки. “Независимо от того, как на это смотрят, — пишет Мизес, — ни в коем случае ложная теория не может служить человеку или классу или всему человечеству лучше, чем правильная теория”9. Маркс нигде не пытается объяснить, почему идеологические искажения помогают служить классовым интересам лучше, чем правда.

Мизес спрашивает, почему Маркс проповедует такую противоречивую доктрину? И здесь он переходит к вопросу о мотивах Маркса. Учитывая контекст, это выглядит очень иронично. Но имейте в виду, что ранее Мизес заявил, что, разговор о мотиваци можно вести, если вы уже доказали, что ваши оппоненты заблуждаются. Так что просто запомните — в следующий раз, когда вы почувствуете искушение назвать кого-то тупым либералом в Facebook, или правым кретином в Twitter, убедитесь, что вы опровергли их аргументы.

Маркс распространял эту философию, потому что он боролся за принятие социализма. По словам Мизеса, он “полностью осознавал”, что не может на самом деле опровергнуть разрушительную критику социализма, изложенную экономистами. Более того, трудовая теория стоимости, на которой он основывал свою философию, адаптировав ее из Дж. С. Милля, Дэвида Рикардо и Адама Смит была опровергнута экономистами Карлом Менгером и Уильямом Стэнли Джевонсом всего лишь через четыре года после того, как Маркс опубликовал первый том своего опуса “Капитал” в 1867 году.

Маркс не понял новую и более точную теорию предельной полезности, согласно которой каждый из нас оценивает каждую единицу блага, которую мы получаем меньше, чем предыдущую единицу. Имея только один стакан воды, мы будем считать его драгоценностью и использовать только для питья. Если у нас будет достаточно воды, мы примем ванну и будем поливать ею газоны. Поскольку мы используем каждую последующую единицу воды для удовлетворения менее неотложных потребностей, чем предыдущую, мы ценим ее меньше.

Смит и Рикардо жили недолго для того, чтобы критиковать раннюю социалистическую мысль, появившуюся как сила только в 30-х и 40-х годах. Мизес отмечает, что Маркс не критиковал их теории, а выражал свое “полное негодование” теми, кто пошел по их стопам, чтобы защитить рыночную экономику от ее критиков. Маркс высмеял их, назвав “вульгарными экономистами” и “сикофантами буржуазии”10.

Мизес также отмечает здесь некоторое противоречие, поскольку, с одной стороны Маркс объявляет никчемными классических экономистов потому, что они имеют буржуазный бэкграунд и прорыночные предрассудки, с другой, он заимствует их учения, чтобы обосновать свои антирыночные выводы11. Однако совершенно ясно, что Маркс просто использовал это в качестве клеветнической тактики, чтобы дискредитировать экономистов, и он “возвысил это до достоинства” общего закона. Поэтому марксисты продолжают интерпретировать все философские системы в свете идеологической доктрины — тщательно изучать Менделя, Герца, Планка, Гейзенберга и Эйнштейна на предмет их классовых интересов.

Но вот что интересно. Марксисты никогда не применяли этот подход к своим собственным доктринам. Принципы марксизма, конечно же, не были предвзятыми. Они не считались идеологией. Они были “предвкушением знания будущего бесклассового общества, которое, будучи освобожденным от оков классовых конфликтов, сможет зачать чистое знание, незапятнанное идеологическими недостатками”12.

Маркс критикует аргументы в пользу капитализма как идеологические, но, спрашивает Мизес, зачем капиталистам оправдывать капитализм, если, согласно собственной теории Маркса, каждый класс “беспощаден в преследовании своих собственных корыстных классовых интересов”? Несомненно, если бы им было стыдно за свою роль “баронов-разбойников, ростовщиков и эксплуататоров” 13, они бы не смогли смотреть на себя в зеркало. Возможно, им пригодилась бы идеология, чтобы чувствовать себя хорошо в отношении того, что они делали. Но зачем нужна совесть, свободная от вины14? Ведь согласно Марксу, буржуазия даже не может понять рабочих, потому что они думают иначе; они управляются другой системой логики.

Наконец, согласно собственной системе Маркса, капитализм является необходимой стадией в развитии человечества. Поскольку ни одна общественная формация никогда не исчезает до того, как все производительные силы созреют достаточно, чтобы вызвать необходимость изменений, капитализм необходим для преодоления разрыва между феодальной системой и конечной целью коммунизма во всем мире. Капиталисты, чье поведение предопределено их местом в общественном устройстве, пассивно подчиняются законам истории. Они не могут делать что-то не так! Во всяком случае, они сами играют свою необходимую роль в строительстве моста к блаженству бесклассового общества. Они — инструменты истории, работающие в соответствии с предопределенным планом развития человечества в соответствии с вечными законами, независимо от их собственной воли — или любой человеческой воли. Они ничего не смогли бы сделать, даже если бы попытались! И им определенно не нужна идеология или ложное сознание, чтобы сказать себе, что они поступают правильно.

Мизес говорит:

Если бы Маркс был последователен, он бы призвал рабочих: “Не вините капиталистов; “эксплуатируя” вас, они делают то, что лучше для вас; они прокладывают путь социализму”.