Как выйти из экономического застоя в России. Александр Аузан, профессор МГУ

Как выйти из экономического застоя в России.

Александр Аузан — профессор, декан экономического факультете МГУ, институциональный экономист знает ответы на вопросы:

Как ускорить модернизацию и демократизацию?

За что русские не любят бизнесменов?

Как бороться с «ресурсным проклятием»?

Его задача — показать барьеры и риски, которые ждут за каждым управленческим решением государства, опираясь только на исследовательские данные.

Сейчас в России очередной застой.

почему страна в нем оказалась и как может из него выйти,

В книге «Экономика всего» написали, что Россия стоит на пороге модернизации. эта метафора не устарела.

Электронная книга t.me/kudaidem/2154 .

Эта метафора не устаревала на протяжении последних лет 300.

Россия вошла в этот процесс при Петре I: ярко, публично, резко и, кроваво.

Мы 300 лет в процессе прерванной модернизации, которая то снова пытается реализоваться, то закрывается.

Важная проблема: разные ценности людей.

Хотя, модернизация в каком-то смысле отбирает счастье.

Вы начинаете жить в глобальном мире и обнаруживаете, что там живут лучше, тут движутся быстрее.

Но, модернизация — это в значительной степени изменение ценностей и поведенческих установок людей.

 В 90-е годы в России произошла потребительская революция.

это было превращение зажатого дефицитом в Советском Союзе человека в субъект выбора и сложного поведения на рынках.

супермаркеты и мобильная телефония были такими пионерами этой потребительской модернизации.

Туда, куда они приходили, мир очень сильно менялся.

Дальше оно естественным образом повело, к изменениям городов.

К той революции общественного пространства, которая, например, в Москве произошла в 2011–2012 годах.

Все эти парки, пешеходные зоны и т. д. 

И вслед за Москвой же начали меняться и другие мегаполисы. Разумеется, эта городская революция принесла свои последствия для власти.

Потому что немедленно рассерженные горожане сказали: «Так, нам не нравится, что происходит в государстве».

Тогда, они получили в виде отступного это пространство своих городов, реконструкцию пространств.

власть понимая, что это естественная потребность растущих мегаполисов, сказала: «Заберите себе автономию и не лезьте, пожалуйста, в мои общероссийские дела».

модернизация приводит в какой-то момент к спросу на свободу, демократию, конкуренцию.

Но, можем ли мы сказать, что вся страна этого жаждет, а некая власть этого не хочет.

Нет. Если говорить об измеримых вещах.

Всемирное исследование ценностей World Values Survey по России регулярно дает результат: спрос на демократию в России ниже, чем в Японии, Южной Корее.

Тоталитарный Китай и там спрос на демократию выше, чем в России.

Отношение к экономической конкуренции — опять та же картина. Немцы и японцы тоже не так любят конкуренцию, как, например, американцы.

Но количество людей, которые считают конкуренцию злом в России, — рекордное по сравнению с сильными западными и восточными конкурентами.

Почему?

Во-первых, спрос на институты у нас вообще проявляет всего 30% населения.

Остальные 70% решают проблему по-другому.

Им не нужны правила, нормативные установления.

У них либо связка друг с другом, либо связь, которая позволяет обойти закон.

Неважно, речь идет о военном призыве, получении справки и т. д. 

Это 70%!

Россию, Турцию и Мексику можно назвать разорванными странами.

эти страны вынуждены были втащить в себя западные управленческие, военные и прочие технологии.

Россия это сделала раньше всех — еще при Петре I, Япония в эпоху Мэйдзи в конце XIX века, Мексика в начале XX века.

В итоге, внутри каждой из этих стран возник разрыв.

Так Турция мучается с тем, что она отчасти светская, индустриальная, сервисная, а отчасти исламская, фундаменталистская, аграрная.

У нас то же самое.

Мы страна с двумя культурными ядрами.

200 лет в России спорят западники и славянофилы, либералы и социалисты, о чем они спорят-то?

Западники говорят: «русский человек — личность прежде всего». Славянофилы говорят: «он — общинное существо, он — общинник». Социалисты говорят: «он — коллективист». Либералы говорят: «он — индивидуалист».

Так вот по Всемирному исследованию ценностей оказалось, что все правы.

Мы ровно на медиане между Западом и Востоком, между коллективистским Востоком и Западом индивидуалистическим. Чуть-чуть смещены в сторону Востока.

Русские думают, что они самые восточные из западных наций, а между тем они самые западные из восточных.

Потому что мы на медиане, чуть-чуть смещенные в сторону коллективизма.

мы разные в стране.

Индивидуализм возрастает от маленьких населенных пунктов к мегаполисам. Мегаполисы индивидуалистические. И от Урала на восток стремительно нарастает индивидуализм. Сахалин — столица индивидуалистов. Остров индивидуализма. Дальний Восток — весь.

С Сибирью и Дальним Востоком нельзя обращаться так, как с Поволжьем или Южной Россией.

И дело не в том, что одни хорошие, другие плохие.

Дело в том, что страна разделена по тому, кому что надо.

Если И-России, такой индивидуалистической, нужны свобода, демократия, конкуренция, модернизация, то К-России, коллективистской, нужно: Взаимопомощь, стабильность, социальная защита.

Поэтому мы имеем два прямо противоположных запроса к власти.

И власть очень удобно себя в этом случае чувствует и маневрирует между этими двумя противоположными импульсами.

И если рассерженные горожане слишком многого захотели, скажет: «Извините, а остальная-то страна, которая, надо сказать, количеством больше…».

примерно 25%, сосредоточеных в мегаполисах, являются, скорее, по культуре индивидуалистами, они создают экономический продукт заметно больший, чем остальные 75%. Поэтому правительству очень важны эти 25%.

Чтобы как-то расти и двигать вперед, нужно подкармливать эти 25%.

Но, политической власти очень важны и те 75%, которые обеспечивают в случае острых ситуаций победу на выборах.

И всегда можно предъявить это большинство и сказать: вот оно.

Вопрос: Сколько мы потеряем людей из тех 25%, которые хотят перемен?

Они могут и убывать. Они более подвижны.

Но, от неразвитости, мы теряем и в коллективистской части страны. Потому что это означает меньшую продолжительность жизни, хуже рабочие условия, меньше возможностей для карьеры и т. д. Это потери. Это потери и для той и для другой части страны. Поэтому вот эта задачка, которую, и надо решать.

для того чтобы примирить и К-Россию, и И-Россию, нужно, чтобы люди друг с другом как-то разговаривали. А люди друг с другом разговаривать не могут. Это видно по разным группам в соцсетях, на телевидении или в YouTube. Люди друг другу не доверяют.

мы — страна умных, но недоговороспособных людей.

У нас колоссальный в этом смысле интеллектуальный ресурс всегда для прогресса, скачка, свершения, но умники не могут договориться между собой.

доверие — это центральный вопрос.

Есть, проблема доверия к институтам государства, например.

А есть проблема горизонтального доверия — доверия одного человека другому.

Для того чтобы люди доверяли друг другу, важно, чтобы кто-то гарантировал, что обмана не будет, что обязательства будут выполнены, то есть чтобы работал институт.

Так вот у власти появился конкурент. Это цифровые экосистемы, шеринговые платформы.

На платформах чрезвычайно высокий уровень доверия людей друг к другу, потому что они верят технологии на искусственном интеллекте с агрегатором, с рейтингом, с удалением с платформы того, кто не исполняет пользовательское соглашение и т. д. 

И выяснилось, что эти платформы вытесняют традиционные государственные институты, которые сопровождают сделку.

Суд и полицию. То есть они конкурируют с тем, что составляет основу государственности.

Государство — это же идеальный насильник. Это организация, которая лучше всех может заниматься насилием. И в результате может обеспечивать правосудие, безопасность и т. д. 

Доверие растет и будет расти очень быстро там, где будут распространяться цифровые платформы. Причем это не абсолютное благо, совсем нет.

Потому что пользовательское соглашение изменить труднее, чем Конституцию Российской Федерации.

 И, кроме того, успех платформы может приводить к тому, что это будет монополия.

То есть вы получите монопольных правителей с искусственным интеллектом, на который у вас нет никакого воздействия, а снизу — миллионы цифровых граждан.

Поэтому в принципе это опасный конкурент.

Такие квазигосударственные начинают образовываться организации с миллионами цифровых граждан.

России нужно минимум три национальные экосистемы для того, чтобы был какой-то конкурентный баланс. Причем глобально конкурентоспособный.

По исследованиям от августа 2020 года, 49% россиян доверяет правительству Российской Федерации, а 59% доверяет частным сервисным платформам.

То есть «Яндекс» победил правительство.

Взаимосвязанный вопрос: доверие к институтам и доверие друг к другу через институты. Поэтому доверие будет расти. То, что внутри этого цифрового мира, оно уже двинулось и идет вперед, это хорошо. Но есть, конечно, другие каналы, про которые надо говорить. Это образование,  культурная политика, это то, чему мы учим в школах.

Что характерно для нашего портрета?

Высокая дистанция власти.

Это означает, что мы власть воспринимаем скорее как символическую ценность, чем как делового партнера.

У нас есть высокое избегание неопределенности. К сожалению, оно в последнее время стало очень высоким.

мы не склонны к риску.

Возможно, это приобретенное качество после шоковых изменений в 90-х, когда человек приходит к выводу, что любое изменение скорее к худшему.

Но это плохо для инновационных рынков, для венчурного капитала. Для предпринимательства.

как рассуждают многие из нас?

Не меняйте этого человека, следующий будет хуже. Не трогайте систему, она развалится. Не открывайте дверь, там страшно. Пусть лучше, как есть.

 Есть характеристики, которые создают наши конкурентные преимущества.

Например, наше медианное положение,  означает, что мы можем делать и то, что умеют делать индивидуалистические нации, и то, что умеют делать коллективистские.

Восток совершил колоссальный взлет на коллективистской культуре. И продолжает Китай подниматься на коллективистской культуре. И Индия, возможно, двинется за ним, и Вьетнам, и Индонезия.

А Европа и Америка — на индивидуалистской культуре.

У нас два мотора. Они только в разные стороны толкают страну. Если мы научимся… Мы можем делать и то и другое.

Это же на самом деле шанс, это возможность. Если мы находим и то и другое и можем использовать их попеременно.

Заметьте, что Россия и СССР за XX век сделали спутник, космический корабль, атомную турбину, гидротурбину.

Не смогли сделать конкурентоспособный телевизор, холодильник, автомобиль, персональный компьютер.

Это культурная особенность, которая, с одной стороны, позволяет нам лучше многих делать шедевры, единичные продукты, мелкие серии.

Когда мы были лидерами в космосе? Когда это была штучная работа.

Но наступает промышленный космос, и нам сложно.

Американский менеджер сказал:

«Если хотите сделать одну хорошую вещь, закажите русским, если 10, закажите кому угодно, только не русским».

Это на самом деле подтверждается историей технологий.

У нас есть один, может быть, два продукта массовых, которые успешны.

Автомат Калашникова показывает в чем наше преимущество состоит.

Мы способны делать вещи, которые не требуют введения стандарта.

Мы способны работать над опытными сериями.

Автомат Калашникова чрезвычайно прост в качестве допусков.

Если бы нужно было выполнить 142 пункта инструкции, то автомат бы не получился.

В чем был закон до цифрового мира?

Если ты сделал успешный стартап, ты его должен продать большой компании. Почему?

Потому что нужна экономия на масштабе. Потому что нужны большие деньги, чтобы запустить массовую серию. Но в аддитивных технологиях этого не надо. Там единица производится в 3D printing примерно с теми же издержками, как массовая серия. Все, наступил век Левши.

Там, где это есть, малый бизнес может, не продаваясь, делать продукт и выходить через платформу на глобальные рынки.

В России три варианта реакции власти на потребности страны.

Первый вариант — это силовая модернизация.

Вот мы сейчас рывком, потому что внешнее окружение нас задавит, не считая жертв, мы будем двигаться.

Что происходит с этим вариантом модернизации?

Как делается скачок в стране, где не хватает условий для технологий? Есть два эластичных фактора: труд и земля.

Если заставить людей работать силой и при этом, неважно, лес валить или руду добывать, то на этом и делается скачок.

Где заканчивается скачок? Человеческий труд, конечно, эластичен, но человеческий потенциал хрупкий. Начинается истребление народа, начинается падение численности.

При Петре, по мнению историков, до 10% населения погибло в его модернизационных проектах. В строительстве городов, крепостей и т. д. 

При Сталине перестали проводить перепись населения. По той же самой причине.

Есть другой вариант модернизации. Это эволюционный вариант.

Это то, что пытались, наверное, делать царь Алексей Михайлович, царевна Софья и Василий Голицын.

О чем мечтали Верховный тайный совет после Петра. Что пытался делать Никита Хрущев после Сталина и Горбачев после застоя. Но там другие риски.

Потому что в эволюционном движении очень сложно идет маневрирование и нередко теряется часть государства или вообще все государство.

Даже Александр II Аляску отдал.

Но есть третий вариант: ничего не делать.

страна как-то плывет, почему-то не распадается.

Этот застой есть самый распространенный вариант российского управления.

Обратите внимание, что Екатерина II попробовала с модернизацией, потом началась пугачевщина, она сказала: «Ну его, живем как живем».

Александр I то же самое: «я как бабушка».

Начал пореформенные комиссии делать и прочее.

А потом не надо ничего, мы тут займемся духовными практиками. Поэтому на власть трудно полагаться.

Если власть три четверти времени российской истории проводит в этом самом состоянии, медитации и представлений о том, что кто-то страну выведет, потому что бог же любит Россию.

Россия-Индивидов и Россия-Коллектива — это одна страна. И в одних и тех же городах живут люди, которые хотят разного.

Это не просто культурный барьер, а разница спроса на институты в стране.

Еще, слава богу, что на институты, а не на то, что мы тут через дядьку знакомого все решим.

Дело в том, что переход к демократии дает экономический успех, только при наличии определенных условий.

Если у вас есть хорошо работающие суды и качественная бюрократия.

Если этих двух факторов у вас нет, это ведет к демократическому провалу.

У нас появляется качественная бюрократия.

Что касается судов. Это решаемый вопрос.

В 90-е годы в России были хорошо работающие суды..

Защита прав потребителей показала, что миллионы людей могут предъявлять иски банкам, прачечным, государству и т. д. И выиграть в 90% случаев. В массе судов.

Даже 98-й год дефолтный показал: эти суды работали, вообще говоря, как суды не чужие народу. Поэтому в России это возможно.

Еще одно препятствие.

То, что исследователи называют «железный закон олигархии».

Новые элиты, когда забирают власть и обнаруживают власть вертикально организованной с хорошим контролем важнейших экономических активов, они говорят:

«Слушайте, ребята, такие хорошие инструменты управления страной, мы потом сделаем демонополизацию, конкуренцию, разделение властей, а сейчас в условиях борьбы нам важно это сохранять в одном кулаке».

И пока, пусть у нас будут монополии, авторитарная власть, непререкаемый президент и т. д. Это железный закон олигархии.

Приз очень большой в победе.

Победитель получает все. И, получив все, он должен сказать: «Ой, это не мое, это матушки моей».

И раздать это все народу. Очень тяжелое решение.

В 90-х годах такого не произошло, несмотря на наличие политики, поддержки конкуренции, частной собственности и т. д. Очень многое, что не раздали.

Задача Александра Аузана в данном случае как профессора Московского университета объяснить:

«посмотрите, как ландшафт у вас устроен. Смотрите, за этим холмом вас ожидает эта проблема, а там высовывается драконья голова такого свойства».

Причем нельзя сказать, что с этим ничего нельзя поделать.

это все риски, барьеры, которые надо брать в расчет.

переход к демократии гораздо дороже стоит, чем переход от демократии к автократии.

 для перехода в автократию что нужно. Например, если это электоральная автократия, нужно избрать вождя.

 Один раз. Все ребята, мы наконец добились, у власти тот самый, кто нам нужен, дальше он будет думать за нас, решать за нас и все делать.

Американские отцы-основатели, масоны говорили: человек слаб, поэтому если мы его не ограничим институтами, он тут натворит.

И Франция и штаты провели свои эксперименты.

Один называется Великая французская революция. И, философы, просветители с того света ужаснулись тому, что получилось из освобожденного человека.

А у американских отцов-основателей 200 лет — полет нормальный: одна Гражданская война, ни одного государственного переворота, пара-тройка застреленных президентов, вот и все.

система институтов работает.

Трудность — это тиражирование.

Америка не Россия, а уникальная страна как раз.

Россия в гораздо большей степени похожа на своих европейских или азиатских соседей, чем Америка похожа на остальной мир.

Америка — страна, возникшая, лабораторным путем.

Нет истории, нет традиций, не было феодализма.

Съехались иммигранты из разных стран, понимая, что им надо договориться не за пределами своей культурной рамки. И при этом каждый вооружен. И они вынуждены были договориться. И этот баланс держится.

Что можно сделать, если у вас нет сейчас спроса на те институты, которые должны дать экономический эффект, хорошее развитие страны?

К этому спросу нужно построить мостики — промежуточные институты.

Революции всегда дают преобладающий отрицательный эффект.

Это разрыв формальных институтов и неформальных. Законодательство отрывается от культуры, в один день законодательство становится другим, чрезвычайно новым прекрасным. Изменилось ли у вас что-нибудь в культуре? Ничего. В этот момент возникает зазор, тут всегда колоссально растет преступность, мошенничество и т. д. 

Потом начинается встречное движение законов и культуры.

В общем, это попятное движение, конечно, законодательства. Когда они сближаются с культурой, происходит экономический рассвет. Это НЭП. Это начало 2000-х годов в России.

А потом начинается за этим рассветом, если ничего не предпринимать, период реставрации.

Это все и есть последствия революции. Если революция сильна, то можно пройти несколько волн в течение века.

Таких, когда в разные стороны ходят законодательство и культура, между собой сталкиваясь, сходясь, расходясь.

Дуглас Норт, один из самых ярких институциональных экономистов, Нобелевский лауреат, описал круги после Октябрьской революции.

он считал, что это самые радикальные изменения в человеческой истории, которые зафиксированы какими-то историческими документами.

После революции 1991–93 года мы тоже имеем такие волны. Но революция была мягенькая. И волны такие не очень жесткие.

про мостики, которые надо наводить. Какие здесь могут быть мостики? Промежуточные институты.

То, чем мы мучаемся, имеет в теории название эффект колеи (path-dependence problem).

Когда страна попадает в резонанс: пытаясь изменить нормативные конструкции, натыкается на культурные ограничения.

Пытаясь просвещением, например, образованием, сдвинуть культуру, она натыкается на власть, которая говорит:

«Не шали, не надо этого делать, не расшатывай тут».

Просвещение — это серьезная вещь. А в итоге: резонанс, создающий замОк.

Когда страна пытается выйти, подпрыгивает. Вот уже вышла в ведущие страны, вот уже спутник запустили, и съезжает обратно.

И Россия тут отнюдь не единственная, можно привести Испанию, Аргентину как страны, которые попадали в такие ловушки или находятся в них.

Если говорить о решении этой проблемы, то, важно понять, где строить промежуточные институты для того, чтобы выход состоялся.

Есть исследование, которое коснулось Англии, Франции и США.

Оно показало, как они забрались на свои высоты.

Три точки разделяют траекторию высокую и низкую, правильную и неправильную.

Во-первых, нужно писать законы для себя, распространять на других, а не писать законы для других и для себя исключения. Большинство стран — элиты, конечно, пишут законы для других, для себя исключения.

Во-вторых, надо строить организации не по персональному признаку. То есть компания, партия, общественное движение не должны быть ориентированы на конкретного персонального лидера. Они должны допускать замену лидера, и тогда они выживают, они накапливают человеческий капитал, опыт, репутацию и т. д. 

И в-третьих, инструменты насилия.

Элиты всегда контролируют, но можно это делать двумя способами: поделив инструменты насилия между собой либо совместным контролированием инструментов насилия. Вот здесь и нужно строить промежуточные мосты.

Существует проблема «голодных групп».

Эта схема, которую можно иллюстрировать на нашей истории последних 30 лет, была придумана до того, как эта наша история случилась в 80-е годы.

Представим себе, что в некой стране Х правитель с окружающими — хищник, захватывающий активы. Они расхватали все активы.

А дальше образуется развилка для обладателей активов, окружающих правителя. Первый вариант — воевать друг с другом. Но это будет страшно изнурительная война. Это же вам не хватать то, что плохо лежит. Война силовиков, кланов.

Второй вариант — переменить установку.

Идти не на расширение владения активами, а на повышение их продуктивности. Заняться использованием тех активов, которые вы захватили, раз уж слишком дорого и тяжело вышибать активы из себе подобных.

скорее всего будет принято второе решение.

Просто по логике второй вариант — это трудно и страшно, первый — рискованно, но вкусно.

И мы видим несколько точек в российской истории, где была похожая развилка.

Выбор в пользу второго варианта происходит при одном условии: если не появляются новые голодные группы.

Если они появляются, снова начинается перераспределение.

У нас в начале 2000-х годов встал такой вопрос. Дело ЮКОСа — это борьба вокруг этого вопроса. Мы будем что: активы эксплуатировать или перераспределять? Перераспределять.

И к началу 2008–2009 года вызрела примерно такая же развилка, но ударил мировой кризис. Во время кризиса как раз перераспределение и происходит.

Но это не значит, что все время и всегда будут появляться голодные группы наверху, потому что у нас просто нет лифтов, которые все время голодных туда выносят.

А значит, значительный набор элитных групп уже прошли этот самый круг, они уже приобрели.

в России неравенства больше, чем может допустить более или менее развитая страна при плохих лифтах.

Справедливость очень по-разному может быть устроена в той или иной модели.

Одно дело, вы допускаете, что разрывы большие, но зато у каждого есть шанс подняться с 0-го этажа на 24-й — последний, самый высокий.

А другой вариант: не надо нам таких небоскребов, давайте в четыре этажа построим дом и чтобы у каждого квартиры были не на первом этаже, а начиная со второго. Так тоже можно. Это разное отношение к риску. Разный уровень избегания неопределенности.

Разные установки на самореализацию или самовыживание.

Но наша модель не отвечает ни тому ни другому требованию.

Потому что лифт плохо ходит, а количество этажей большое.

Сейчас и власть, и противники власти занимаются, каждый по-своему, этой проблемой — проблемой справедливости.

Россия пережила за 21 век два брака между властью и обществом, населением, народом.

Сначала был брак в виде потребительского социального контракта.

Была дефицитная экономика в СССР, а мы вам дадим общество потребления. Супермаркет на месте дыры, которая была в дефицитной экономике. Нормально, 10 лет это работало, потом сломалось.

И, развод продлился года три.

Потому что только в 2014 году власть вынесла предложение второго брака.

Она сказала: «Хотите чего-то нематериального? У меня есть, но это не модернизация и не демократизация, а супердержава, нравится?»

большая часть населения сказала: «Нравится».

Доходы пошли вниз, а поддержка власти пошла вверх.

Крест такой образовался. И следующие четыре года жили так.

При высоком доверии власти со стороны большой части населения и при падающих реально располагаемых доходах.

Этот брак распался в 2018 году. Пенсионная реформа, но не только. Устали друг от друга.

Тем более что в этой семье с деньгами было не очень.

И, когда началось выползание из экономической ямы, то выяснилось, что выползают-то не все. У одних доходы растут, а у других продолжают падать. А это уже оказалось неприемлемо. Поэтому брак распался. И надо было что-то делать с этим, с этой историей.

Власть предложила третий брак.

В 2020-м было выражено ясно:

«А справедливости не желаете? Давайте мы займемся справедливостью в каком смысле. Мы начнем сейчас налоги на богатых вводить».

5 млн рублей — это же много, у кого больше 5 млн рублей в год, 2% налога на доходы дополнительных.

И на детей дадим, на орфанные заболевания. Не просто спрячем в закромах Минфина.

Или вот еще — доходы на банковских депозитах обложим.

А детям на каждого дадим по 5 тысяч рублей.

А в целом это зашито в проект новой Конституции.

Туча социальных обязательств в обмен на одно — на ослабление ротации власти.

На то, что мы сами решим, будет меняться власть, не будет меняться власть, как-нибудь сами с этим разберемся.

пока срабатывает.

власть заключила этот брачный союз с К-Россией, коллективистской Россией.

В известном смысле за счет Индивидуалистической России.

А оппоненты власти говорят:

«У вас же там дворцы какие-то. Дворцы же, говорит народ, там же дворцы есть».

Но, в какой степени это аргумент для большой страны, пока не понятно.

противники власти пытаются сказать, что на самом деле они вам дают как бы подачки, а у них-то там больше.

это постановка вопроса, понятная в политической борьбе, но непонятная в экономических перспективах.

Что предлагается сделать?

За счет чего удовлетворить, законные, понятные требования К-России, не ясно.

для власти в ее экономической части, для правительства И-Россия же тоже очень важна.

с одной стороны, правительство,  под лозунгами макроэкономической стабильности тормозит перераспределение, что чревато падающей эффективностью этой социальной политики. Потому что мало дают денег в семью.

А с другой стороны, правительство пытается предложить свой вариант такого друга семьи среднему классу.

Михаил Мишустин реализовал блистательную трансформацию властного органа в сервисную компанию в налоговом администрировании, оно делает то же самое на других направлениях.

Правительство делает сервисные службы на месте властных и неповоротливых государственных органов, делает государство клиентоориентированным.

Это в принципе довольно заманчиво для высококачественного человеческого капитала. это создает такую комфортную среду.

Но, здесь два вопроса.

Первый вопрос касается того, что сервисное государство само по себе — это отлично. Но финальный вопрос ведь не в том, как берут налоги, а в том, за что они платятся. И в этом случае вам надо менять налоговую систему.

Аузан настаивает на селективных налогах.

когда вы голосуете налоговым рублем, куда его направить?

Вы его отдаете, и вы же решаете.

Вот президент предложил эти 2% дополнительно изъятых налогов направлять на орфанные заболевания.

Но, это должен решить налогоплательщик.

Я должен решить, на орфанные заболевания, или на приюты для пожилых, или на новые медицинские технологии и т. д. 

Налогоплательщик должен стать активным игроком.

Нужна демократия налогоплательщика.

И тогда будет такой дополнительный, сервисный общественный договор у правительства с населением.

Но проблема-то в том, что есть еще силовые органы, которые не подчиняются правительству.

Они не вписываются в сервисный договор.

Поэтому мы можем получить институциональную среду разорванную, где экономическая среда на таких принципах существует, а силовая — на совсем других.

А в жизни того же бизнеса они сходятся рядом. Это не два мира, две страны, это одна жизнь конкретного предпринимателя. И на разрыв окажется ситуация.

Сейчас власть в рамках третьего брака пытается сделать ставку на социальную политику, на авторитарный социальный режим, прописанный в Конституции.

Но одновременно пытается проложить мостик сервисного государства в адрес тех, кто экономически важен для страны. Но стыкуется не очень хорошо эта конструкция.

Про ресурсное проклятие.

беда не в золоте, а в златолюбии.

Дело в том, что вы выбираете тот ресурс, который вам позволяет не работать, но получать ренту.

Причем нефть тут ни при чем. Потому что 500 лет у нас в стране существовало крепостное право.

Это выжимание ренты из человеческого ресурса.

Приличные люди, писатели, философы имели у себя в поместье некоторое количество душ, которые давали им ренту.

После этого рентой, например, стала нефть. Но если нефть вдруг закончится, при таком ценностном подходе будет найден другой источник.

Пока люди будут выбирать ренту, будет находиться объект ренты.

В себе нужно повернуть этот важный переключатель.

Проблема ценностного выбора в данном случае важнее, чем наличие большого ресурса. Потому что в Норвегии тоже есть нефтяные ресурсы.

У Канады, Австралии, США — у больших стран, таких как мы, как правило, существуют избыточные ресурсы, которые интересны для других стран.

Но либо вы делаете ставку на пенсионную жизнь с младых ногтей, либо вы хотите проявить свой ум и талант, чего, кстати говоря, в России много.

Но ренту можно брать и с человеческого капитала. С высококачественного, а не только с крепостного труда.

Что должно произойти, чтобы это изменилось?

 В конечном счете рентоориентированное поведение приводит к отставанию в развитии.

люди, которые делают сейчас какие-то прорывы в цифровой индустрии, вряд ли с большим уважением отнесутся к вашим внукам, которые от домашней нефтяной скважины получают доход.

#экономика#александр аузан