Хлопок одной ладонью. Как неживая природа породила человеческий разум. Николай Кукушкин

Хлопок одной ладонью. Как неживая природа породила человеческий разум. Николай Кукушкин

Электронная книга flibusta.is/b/585503
В своей книге эволюционный нейробиолог Николай Кукушкин шаг за шагом воссоздает картину мира от неживой материи до человеческого разума, чтобы найти в прошлом своего вида ответы на вечные вопросы.

Оказывается, в человеческом страдании виноваты динозавры, легкие существуют благодаря лишайникам. «Хлопок одной ладонью» – это история человека и его внутреннего мира, вмещающая в себя весь путь от неорганических молекул до возникновения языка и рассказанная так, будто это рыцарский роман или мифический эпос.

 «Две ладони сходятся в хлопке – и возникает звук. Каков звук одной ладони?»

В дзен-буддизме есть специальный тип мысленного упражнения – коан.

Иногда дзен-коаны описывают как загадки без разгадки, но это не совсем точно.

В действительности цель коана не разрешить задачу, а скорее прочувствовать ощущение неразрешенности, вызвать в практикующем «состояние вопрошания».

Но на самом деле это не означает, что у коанов вообще не может быть «разгадок». Просто в коане важна не разгадка, а сам процесс разгадывания.

В хлопке сходятся две руки, и звук – то, что происходит в результате их соединения. Это метафора восприятия, взаимодействия между миром и разумом. Все, что я слышу, вижу и ощущаю, – это звук хлопка, рождающийся на границе между мной и окружающей меня реальностью, между двумя ладонями, между субъектом и объектом.

Эта книга – об истоках всего, что делает нас людьми.

Задача этой книги – взглянуть на человека одновременно изнутри и со стороны, с позиций прошлого и с позиций настоящего, с точки зрения биолога и с точки зрения философа, с точки зрения вида Homo sapiens и с точки зрения других видов: бактерий, растений, медуз, птиц.

Эта книга – обо всем не-человеческом, что предвосхитило и определило все человеческое.

это книга не про науку, а про природу. Не про людей, изучающих жизнь, а про жизнь, порождающую человека. 

Вместо истории жизни от лица людей, это история людей от лица жизни.

Эта книга – летопись человека и его ума. Повесть о том, как из ниоткуда и из ничего возник кто-то, кто сумел оглянуться назад.

Как ни крути, то, что мы есть, – это чудо. Даже три чуда.

Чудо первое: жизнь. 

Этому чуду посвящена первая часть книги: «Откуда взялись все». Все живые то есть. 

Мы рассмотрим происхождение и эволюцию жизни на Земле, а также становление исторической траектории, которую миллиарды лет спустя увенчает человеческий вид.

Чудо второе: человеческий вид. Мы можем делать вещи, которые не может делать никто. 

Выделим четырем эры: «докембрийской», палеозойской, мезозойской и кайнозойской.

Наконец, чудо третье: человеческое сознание.

Поговорим о том, что в принципе представляет собой мозг и в чем состоит его эволюционная задача. Мы увидим, что мозг имеет особый статус в нашем организме, предоставляя нам частичную независимость от собственных генов. Наше сознание – следствие такой частичной свободы. С одной стороны, это дает нам право на личность, но с другой стороны, вечно отравляет нам жизнь.

Мозг – это история внутри истории, жизнь внутри жизни, чудо внутри чуда, и из всех трех «чудес» этой книги в нем на сегодняшний день остается больше всего загадок.

Часть I. Откуда взялись все.

(Рис 4.)

1. В начале были буквы.

Ключевой атом природы, собственно химический каркас жизни – бесспорно, углерод. Если говорить отвлеченно, то из углерода состоит все живое, а другие атомы – так, поналипли. Почему углерод? Он обладает уникальными среди элементов способностями.

Атом углерода в молекуле может быть связан с двумя, тремя и даже четырьмя другими атомами, в том числе, и это особенно важно, с другими атомами углерода. В итоге образуются ветвящиеся цепи и многогранные кольца, причем их размеры и строение почти ничем не ограничены. Это свойство углерода настолько расширяет возможности и разнообразие состоящих из него молекул, что их изучение даже носит особое название – «органическая химия».

Углерод – фигура конструктивная, производительная, хозяйственная. Он готов сотрудничать с другими атомами на разумных условиях. Он не пытается оторвать у них каждый увиденный электрон, а спокойно объединяет свои электронные облака с чужими во все более и более крупные структуры. Углерод готов сотрудничать с другими углеродами.

(Рис. 5)

Водород – самый распространенный элемент во Вселенной.

Кислород – элемент деструктивный, беспощадный, яростный. Он разорвет на части все, что ему подсунут. 

Вклиниваясь в чужие молекулы, кислород расчленяет их на отдельные атомы, присасываясь к их электронным облакам и образуя простые соединения. Если попадется водород – получится вода. Если попадется углерод – получится углекислый газ.

Молекула-жертва, скажем, целлюлоза в бумаге и древесине, может содержать несколько тысяч сложно состыкованных углеродов, но кислород готов превратить всю эту сложность в простые, мелкие, неорганические молекулы. Часть энергии, содержащейся в электронных облаках углеводородного каркаса целлюлозы, при этом освобождается в форме света и тепла. Это называется горением.

(Рис. 6)

В дихотомии углерода и кислорода есть что-то космически значимое для жизни на Земле.

У кислорода действительно в характере рушить и отбирать, но он умеет это делать так эффективно и беспощадно, что из чинимого им тотального уничтожения рождается новое и невозможное.

Кислород – не просто вандал природы, он что-то вроде химического Шивы – несущий обновление через разрушение.

Для углерода тогда напрашивается образ четверорукого Вишну.

Кислород и углерод как элементы воплощают в себе свойства, которые после возникновения жизни лягут в основу метаболизма, или обмена веществ. Метаболизм имеет две стороны.

Анаболизм – строительство больших молекул с затратой энергии, то есть почти всегда строительство углеродных цепочек.

Катаболизм – расщепление больших молекул с выделением энергии, то есть, в современной природе, почти всегда сжигание углеродной пищи кислородом. Вместе анаболизм и катаболизм замыкаются в энергетический цикл, способный приспосабливаться к любым нуждам живого организма, и в этом цикле заключается одно из самых главных, самых чудесных свойств жизни.

метаболизм – это половина того, что значит быть живым. 

(Молекула всего)

Принципиальны для понимания жизни два типа молекул: белки и нуклеиновые кислоты.

Это огромные молекулы, если смотреть на них с точки зрения неживой природы.

Энергия – это начинка Вселенной, а информация – рецепт вселенского пирожка. 

(Рис 8)

Белок – не одна какая-то молекула, а тип сложного химического соединения, представляющий собой разнообразные цепи из одинакового набора деталей, бусин, аминокислот.

Но главное в белке то, что разные последовательности бусин позволяют создавать совершенно разные молекулы из одного и того же набора компонентов.

(Рис 9)

Эти разнообразные белки правят живым организмом. Как рабочие разных профессий, они делают все, что только можно в нем делать. Мы перевариваем пищу с помощью белков, дышим кислородом с помощью белков, двигаемся с помощью белков. 

Всего у человека порядка 20 000 разных белков, но каждая клетка решает, когда и в каких количествах производить из них тот или иной белок.

Нуклеиновые кислоты кодируют белки. Белки на самом деле – это не рабочие, а роботы. Они изготавливаются по специальным программам, записанным в нуклеиновых кислотах.

Физически и белки, и нуклеиновые кислоты представляют собой цепи, сложенные из последовательностей повторяющихся деталей, блоков, бусин. Белки состоят из блоков, называемых аминокислотами, нуклеиновые кислоты – из блоков, называемых нуклеотидами.

В белках 20 возможных составных частей, причем все они очень разные с химической точки зрения. Аминокислоты – это как набор «Юный химик». Все их можно комбинировать в почти бесконечном количестве вариантов. 

(Четырехбуквенный роман)

Что касается нуклеиновых кислот, то они бывают двух типов: рибонуклеиновая (РНК)

и дезоксиРибоНуклеиновая (ДНК).

В ДНК всего четыре составные части, причем не так сильно различающиеся по химической сущности.

Но эти составные части, нуклеотиды, обладают ключевым свойством, носящим название комплементарности.

Комплементарность – это способность одной цепи нуклеотидов связываться с другой комплементарной цепью нуклеотидов, если их последовательности соотносятся как негатив и позитив. Иначе говоря, это способность одной цепи задавать другую цепь, и наоборот.

Благодаря этому свойству нуклеотидные цепи идеально подходят для воспроизведения особого типа информации, которую называют наследственной информацией, генетической информацией или просто генами. Все гены организма в совокупности называются геномом.

Каждая цепь ДНК состоит из четырех возможных нуклеотидов: аденин, гуанин, цитозин и тимин.

Их иногда даже называют для простоты «буквами»: А, Г, Ц и Т. Эти буквы связаны друг с другом последовательно, как бусины.

к А подходит только Т, а к Г – только Ц, и наоборот.

Благодаря тому, что последовательность одной цепи «знает» последовательность другой цепи, ДНК можно копировать. 

В каком-то смысле комплементарные цепи ДНК – это воплощение самой идеи жизни.

Удвоение, копирование, размножение, деление – все это синонимы, когда речь идет о ДНК.

:--) Вдумайтесь: только в биологии множить и делить – это одно и то же.

Даже производство Евы из ребра Адама следует тому же самому принципу, что и копирование последовательности ДНК: имея часть исходника, восстанови недостающее.

Генетический код – это таблица из 64 трехбуквенных комбинаций нуклеотидов, или кодонов, и соответствующих аминокислот, которые они кодируют.

«Таблица кодонов» висит над столом у многих биологов наподобие таблицы Менделеева у химиков.

ДНК строга, спокойна, склонна к стабильности. Ее роль – нести свое знание из поколения в поколение с максимальной точностью. Она как жрица, живущая под грузом вечности: в ней содержатся гены, исчисляющие время эпохами.

РНК куда менее стабильна, чем ДНК, – постоянная головная боль для биохимиков, пытающихся ее исследовать.

Она ретива и мимолетна, но в каком-то смысле гораздо более талантлива, чем ее статная родственница ДНК. ДНК не умеет делать ничего и только торжественно хранит покой содержащихся в ней генов. РНК не сравнится с белком в плане талантов, но в принципе умеет делать множество вещей, иногда даже вступая в принципиально важные химические реакции. Ее жизнь коротка.

РНК – это копия одного из участков ДНК. Она как бы распечатка одного из тысяч негативов, хранящихся в архиве.

Весь процесс «распечатки» называется транскрипцией. Транскрипция – это изготовление РНК на базе последовательности ДНК.
(Рис 10).

 Рибосому можно считать древнейшим компьютером, работающим по алгоритму генетического кода.

(Рис 11)

РНК-полимераза (белок, который «распечатывает» гены в РНК) и рибосома (машина, которая «переводит» РНК в белок) в совокупности делают принципиально важную вещь: они придают информации форму.

Ген – абстрактная идея, записанная в последовательности нуклеотидов, – никак не влияет на мир до тех пор, пока не обретет физическое тело, отдельное от бесконечного рулона ДНК. Транскрипция дает ему материальную жизнь в форме РНК; трансляция в белок дает ему способность управлять внешним миром. 

Именно свойствами белков определяются свойства живого организма. Белки решают, как работает пищеварение. Белки решают, какой формы нос. Белки решают, с какой скоростью двигается по мозгу нервный импульс.

Этот процесс превращения информации в функцию в биологии называется Центральной догмой.

Центральная догма – что-то вроде биологического закона, универсальный принцип работы любого известного нам живого организма. Земля вертится вокруг Солнца, дважды два – четыре, белок считывается с гена, а ген с белка – нет.

Обычно Центральную догму рисуют в «тройном» виде: ДНК→РНК→белок. 

Центральная догма, впрочем, быстро пошатнулась, когда были открыты ретровирусы. например, вирус иммунодефицита человека.

Его геном записан в форме РНК, но при попадании в человеческую клетку он изготавливает свою ДНК-версию и встраивается в геном хозяина. Процесс производства ДНК на матрице РНК называется обратной транскрипцией, а «ретро-» в названии ретровирусов по той же причине означает «назад». То есть ретровирусы – вирусы-оборотни.

И все же если схему перерисовать в «двойном» виде, то ее действительно можно считать неколебимым законом живого: нуклеиновые кислоты→белки.

Или еще абстрактнее: информация→функция.

Задача этой книги и моего рассказа – представить себе историю живого в виде последовательности реальных событий, мгновений прошлого, ключевых точек во времени, определивших нашу сегодняшнюю жизнь как разумных существ.

Первым и главным из таких событий должен стать, несомненно, момент возникновения жизни на Земле. 

можно с достаточной долей уверенности утверждать, что вся ныне существующая жизнь на Земле берет свое начало от одного-единственного предка.

Свидетельствует об этом простой факт: вся современная жизнь, от бифидобактерий до носорогов, работает по одному и тому же принципу:

 информация хранится в ДНК и выражается (по-биологически – экспрессируется) в белках при посредничестве РНК.

Это, возможно, главное открытие молекулярной биологии XX в.

Центральная догма заполнила пропасть между «простыми» и «сложными» организмами, объявив, что различия между ними видны только на поверхности, а в глубине все они неимоверно сложны, а главное – сложны совершенно однотипным виртуозным балетом макромолекул.

Это та же логика, которой пользуется сыщик, чтобы отличить не связанные между собой преступления от серийных.

Итак, насколько можно судить, всё ныне живущее произошло от одного организма.

Этот организм, по-видимому, был клеткой и уже обладал ДНК, РНК и белками.

Считается, что он жил на нашей планете примерно 3,5 млрд лет назад.

В англоязычной литературе для обозначения этого нашего таинственного дедушки из глубины времен используется аббревиатура LUCA – last universal common ancestor, то есть «последний универсальный общий предок».

ЛУКА благозвучнее, чем ПУОП, поэтому пусть Лукой и будет.

Самое главное неизвестное в истории жизни на Земле – что было до Луки.

«Как в принципе могла возникнуть жизнь?»

Если конкретнее, то какой может быть теоретическая последовательность событий, ведущая от атомов и случайных, «неживых» химических реакций к первой известной форме жизни «современного» образца – Луке.

Для такого спонтанного превращения неживого в живое есть специальное слово: абиогенез.

Между абиогенезом и случайной сборкой боинга ураганом есть несколько принципиальных отличий.

Во-первых, никто не утверждает, что боинг, то есть Лука, должен был собраться разом, в один этап. Наоборот, совершенно очевидно, что его сборка шла постепенно, от более простых вариантов к более сложным, причем подавляющее большинство собранных конструкций быстро развалились и были забыты.

Во-вторых, каждый из успешных вариантов обладал способностью собирать свою собственную копию.

То есть протобоинги должны были быть не столько примитивными самолетами, сколько боингособирающими роботами.

Наконец, нет никаких оснований полагать, что ураган пронесся по свалке всего один раз. Вполне возможно, что ураган длился миллиарды лет, все это время концентрируясь на одной и той же свалке.

(Рис 12).

Все это растягивает метафору боинга до неузнаваемости, но существенно упрощает мысленную гимнастику вокруг происхождения Луки. 

Если представить, что определенная и не очень сложная комбинация деталей на свалке создает в результате машину, которая ездит по свалке и собирает себе подобные машины, то такую машину достаточно собрать один раз, дальше цикл сборки станет самовоспроизводящимся и размножающимся, а со временем случайные изменения приведут к разнообразию и постепенному изменению машин-потомков.

Это решает главную проблему урагана-сборщика: отсутствие информации.

Ураган не знает, что нужно собирать, но кто-то знает – так вот, самовоспроизводящаяся машина и есть этот кто-то. Она обладает информацией (собственной структурой), которую умеет воплощать в реальность (создавать такую же структуру), а все последующее – лишь постепенные изменения этой исходной информации.

Исследователи абиогенеза пытаются найти простейшую систему самовоспроизведения и придумать ей реалистичное место рождения.

Сегодня наибольшей популярностью пользуется идея о том, что таким более простым началом, предшествующим Луке и Центральной догме, был так называемый РНК-мир.

В основе этой гипотезы лежит факт: РНК – это в каком-то смысле нечто среднее между белком и ДНК. Она может одновременно воспроизводить информацию (благодаря комплементарным свойствам своих нуклеотидов) и выполнять химические реакции (благодаря реакционной способности и склонности к сложным трехмерным структурам).

РНК уникальна в природе тем, что она может быть и архивом, и машиной одновременно.

Именно поэтому РНК занимает центральное место в фантазиях биологов о происхождении жизни.

Самый простой способ представить, как могла появиться Центральная догма, – это сначала представить себе самодостаточную, самокопирующуюся молекулу РНК, а затем то, как эта РНК обзавелась белками, научившись превращать свою собственную четырехбуквенную последовательность в совершенно новую, более многофункциональную цепь из 20 аминокислот.

Это открыло перед РНК невиданные возможности для оптимизации собственных функций, включая производство более стабильного, двухцепочечного архива – молекулы ДНК.

Если верить в РНК-мир, можно сказать, что РНК – это исходная форма жизни, главным событием в истории которой стало изобретение белков.

Гипотеза каталитического РНК-цикла – самая правдоподобная версия происхождения жизни на Земле.

По такой версии, жизнь возникла в то мгновение, когда на свалке молекул случайная комбинация химических реакций замкнулась в кольцо и тем самым впервые закрутила колесо непрерывного воспроизведения информации, не останавливающееся до наших дней.

где именно могла появиться РНК? Возвращаясь к метафоре с боингом, свалкой и ураганом, место действия должно отвечать определенным условиям: в нем должно быть достаточно нужного вещества (свалка) и достаточно внешней энергии (ураган).

Есть масса версий о месте рождения жизни. По одной версии, например, РНК появилась во льдах.

По другой версии, жизнь появилась в «маленьком теплом пруду» – эту фразу придумал еще Дарвин.

Сегодняшние сторонники версии «пруда» считают, что исходные органические вещества – стройматериалы для будущей жизни – могли быть занесены туда метеоритами. Такой маленький пруд решает проблему вещества и пространства, а дополнительная энергия – солнечный жар и электричество молнии – позволяет этому веществу превратиться в живое.

Наиболее популярны в качестве кандидатов на роль колыбели жизни разные формы гидротермальных источников – подводных или прибрежных гейзеров, через которые из недр земли сочится горячая вода. Гидротермальные источники – настоящие химические реакторы. 

(Рис 14)

Вполне возможно, что гидротермальные источники были главным местом обитания живых организмов на протяжении миллиардов лет.

Гидротермальные источники тоже воплощают в себе многие идеи, в дальнейшем впитанные живой материей: химическая сложность, внешний источник энергии, замкнутое пространство, ограничивающее свое от чужого.

(2. Хорошая идея)

Эволюционная битва состоялась в 1860 г.

Оксфордские дебаты считаются историческим моментом поворота человечества от теории разумного творения к теории эволюции.

Дарвиновская теория произвела фурор, как только увидела свет. О ней говорило все просвещенное человечество, и часто на повышенных тонах.

На стороне эволюционистов звезда – не сам Дарвин, а лондонский биолог Томас Гексли, самопровозглашенный «бульдог Дарвина», этим своим хлестким погонялом навечно вошедший в историю.

На стороне церкви – Сэмюэл Уилберфорс, оксфордский епископ.

Зрителей человек 500, а то и 1000. Это настоящий научный батл, каких в современном мире просто не бывает.

Пожилой и важный Уилберфорс издевается над Гексли, намекая, что тот – внук обезьяны; молодой и дерзкий Гексли рубит в ответ, что лучше он будет внуком обезьяны, чем образованного человека, позволяющего себе вести подобные речи.

:--) Ньютону упало на голову яблоко, Архимед принимал ванну, а пифагоровы штаны на все стороны равны.

У Дарвина, к сожалению, такой сценки для третьеклассников нет, потому что свою теорию после возвращения «Бигля» он мусолил у себя в кабинете 20 с лишним лет, так что эффектного момента не получилось. И все-таки если выбирать, то ближе всего к пифагоровым штанам у Дарвина – галапагосские вьюрки.

(Рис 15).

На каждом острове вьюрки слегка отличались, особенно формой клюва. 

Что, если разные вьюрки оформились сами по себе, из одного общего предка, залетевшего с материка, в результате «происхождения с изменением»?

Дарвин предпочитал именно этот термин, descent with modification – слово «эволюция» даже в «Происхождении видов» используется только один раз, в последнем параграфе.

(Рис 16).

Когда более сведущий орнитолог уверенно определил показанных ему вьюрков как 12 разных видов, это поразило как орнитолога, так и самого Дарвина.

в случае с пресловутыми вьюрками гораздо более интуитивным кажется вариант, предложенный Дарвином, что птицы постепенно расселились и постепенно изменились.

смысл «Происхождения видов» в том, что этот перелом интуиции можно взять и расширить до размеров всей природы.

В любом месте, где ясно видится разумный создатель, можно присмотреться и разглядеть постепенное изменение, уходящее траекторией в далекое прошлое.

(Происхождение видов).

Во-первых, между формами живого существует изменчивость: братья и сестры отличаются друг от друга, а из семян одного и того же плода могут взойти разные побеги.

Во-вторых, эта изменчивость в какой-то мере наследуется: собаки разных пород порождают собак своей породы.

В-третьих, в природе всегда кто-то выживает, а кто-то нет, потому что ресурсы не бесконечны. Из разных вариантов будет продолжать наследоваться наиболее приспособленный к запросам среды, а значит, со временем виды должны меняться в направлении большей приспособленности.

Короткий способ сформулировать теорию Дарвина:

изменчивость + наследственность + отбор = эволюция.

Вообразим, что эволюция – это автомобиль, только он едет не из одного места в другое, а из прошлого в будущее.

Изменчивость – это топливо эволюции, то, что в принципе позволяет ей двигаться. Если в мире все одинаковое, то неоткуда взяться ничему новому.

Наследственность – это колеса эволюции. То, чем машина едет вперед. Наследственность – это главное ноу-хау жизни, позволяющее ей эволюционировать.

Свойство наследственности и существование поколений – это принципиальное отличие жизни от не-жизни.

Отбор – это водитель. Отбор решает, куда машина едет.

Знает ли индийская очковая кобра, что у нее глаза на спине? Нет, кобра не знает.

Это отбор рисует картину на холсте изменчивости.

Отбор – это отражение мира, его текущих свойств, запросов и ограничений в свойствах и способностях живых организмов. Отбор пропускает в будущее змей с пугающим узором в виде глаз на спине и оставляет в прошлом змей со всеми остальными узорами.

Отбор – как вышибала вечности. 

сила теории Дарвина именно в том, что к эволюции может привести любой отбор, главное, чтобы что-то от чего-то отсеивалось по какому-то конкретному принципу.

отбор – это больше, чем борьба живых организмов. Хорошие идеи выживают, плохие – нет.

отбор – это свойство природы. Его не может не быть. Он заложен в логику Вселенной. 

Что такое хорошая идея? Это идея, которая выживает.

Среди исчезающих вещей появляются вещи, которые умеют не исчезать. Этот факт и есть отбор.

Если есть изменчивость, наследственность и отбор, это гарантирует эволюцию. В этой абстрактной законченности, в возведении эволюции из ранга биологических гипотез в ранг математически обоснованной теории развития природы, состоит главная заслуга Дарвина.

Теория – это объяснение.

В биологии ничего не сходится, кроме как если представить, что все произошло в результате эволюции.

Почему жгутик человеческого сперматозоида в разрезе выглядит в точности как жгутик одноклеточной водоросли?

(Рис 19)

Разнообразие и единство – это то, что «не сходится» в живой природе, если только не допустить, что живая природа находится в постоянном движении.

Почему в мире столько видов? Потому что все живое находится в постоянном движении во всех направлениях, и виды – просто текущий срез этого движения во времени.

Почему они так похожи друг на друга? Потому что они происходят от общих предков, и чем ближе общий предок двух видов, тем сильнее их сходство.

Особые терзания вызывала у Дарвина критика его теории, известная как «кошмар Дженкина».

Суть аргумента Дженкина сегодня формулируется как «поглощающее влияние свободного скрещивания».

Его еще называют «заболачивающим аргументом».

Пусть в пределах вида появляется редкая вариация, тот же клюв, который, допустим, гораздо крупнее нормы и дает птице возможность лучше колоть орехи.

Естественный отбор на ее стороне. Допустим, эта птица с большим клювом объелась орехов и пошла размножаться. С кем она будет скрещиваться? С обычными птицами, у которых нет большого клюва.

Получится несколько птенцов с клювами где-то посередине. У них преимущество большого клюва будет уже менее выражено. За пару поколений оно размоется («заболотится») и вернется к среднему. 

Естественный отбор, резюмирует Дженкин, в принципе не может создать новый вид, потому что любые отклонения быстро смешиваются со старым видом.

Сегодня мы бы ответили этому человеку, что он неправильно понимает природу наследственности: та работает не путем «слияния жидкостей», а скорее путем комбинирования инструкций.

Дарвин же до конца жизни мучился незнанием.

от Дарвина отправимся в глубину вечности и в глубину океана, к нашим гидротермальным источникам, с которых все началось.

Рассмотрим Гидротермальный дарвинизм.

Мы оставили наши РНК-машины, когда они научились создавать копии собственных последовательностей. 

поломка белка – это как искажение в ксерокопии с оригинала, потому что белки всегда производятся с нуля, а не из других белков.

Мутации – результат неизбежной хаотичности молекулярного мира.

Поломка в ДНК, если ее вовремя не исправить, при следующем копировании станет неотделимой от оригинала.

(Рис 21)

Необязательно представлять себе молекулы, сознательно стремящиеся к совершенству, достаточно представить, что есть куча воспроизводящихся молекул.

Дарвинизм – это когда идея сначала реализуется, а потом невидимая сила ее выбирает.

Это подводит нас, возможно, к главному свойству жизни как явления: сам факт существования жизни толкает ее к решению стоящих перед ней проблем.

Рациональность молекулы РНК – это на самом деле рациональность природы, постепенно выбирающей из случайных РНК самые рационально устроенные.

В сущности, и человеческая рациональность – точно та же рациональность природы, только усложненная и ускоренная.

КСТАТИ

Мало того, что многие люди упускают неслучайность отбора, они обычно недооценивают сложность явлений, которые могут быть совершенно случайными.

Эксперимент делят студентов на две группы и выходит из аудитории. Одна из групп студентов должна 100 раз подбросить монету и записать результат: орел или решка. Другая группа монету не подбрасывает, а придумывает результат от балды.

Профессор безошибочно угадывает, какой из них настоящий, а какой фальшивый.

Ищет, в каком из вариантов самая длинная последовательность только из орлов или только из решек. Этот вариант и будет настоящим.

Когда человек пытается представить случайность, ему кажется, что решка пять раз подряд – это слишком невероятно.

(Рис 22)