Будущее России после Covid-19. Часть 1. Что изменит пандемия в мире? Постцифровая экономика – частнообщественное партнерство – регионализация.

Будущее России после Covid-19. Владимир Коровкин
Электронная книга t.me/kudaidem/1703

Кризисы и потрясения не создают новых тенденций, они лишь отбирают, ускоряют и усиливают некоторые из тех, что начали складываться задолго до них. Конечно, пандемия была совершенно новым событием, не похожим ни на какое иное в человеческой истории. Но ее эффекты – которые уже начали проявляться – были вполне логичны в контексте предыдущих лет социального, экономического и технологического развития.

Пандемия – карантинные меры и связанная с ними приостановка экономики – оказалась прелюдией к другим масштабным событиям, таким как протесты Black Lives Matter.

мир постоянно стремится меняться, упорно избегая дословных повторений. Эти изменения происходят всегда, но в определенные моменты они становятся особенно острыми и очевидными – возможно, потому, что мы сами оказываемся более восприимчивыми к ним. Эта восприимчивость болезненна. Человеческая психология противостоит изменениям, и в этом есть определенный парадокс. Знаменитая кривая реакции на изменения начинается с отрицания, затем следуют сопротивление и гнев. Лишь после этого, через торг мы можем начать приспосабливаться к изменениям, открывая в них для себя новые возможности.

(Диаграмма 1. Кривая реакции на изменения).

Весной 2020 г. мы прошли стадии отрицания, сопротивления и гнева по отношению к изменениям, которые несет в мир нынешняя пандемия.

Не все сдвиги мироустройства проявят себя сразу, но для того, чтобы быть к ним готовым – надо продолжать стадию торга: что мы сделаем или не сделаем, если… Предлагаемая читателю книга посвящена рассмотрению данного поля возможностей.

В книге три части. В первой мы попробуем сформулировать ответы на вопросы о том, насколько серьезным окажется нынешнее потрясение для мира в целом, кто и за счет чего выиграет и проиграет в постпандемическом мире.

Во второй части мы проведем своего рода инвентаризацию: с каким экономическим багажом мы, россияне, подошли к моменту эпидемии, какая была стратегия в «прошлом» мире.

Наконец, в третьей части мы примерим прогнозируемые мировые сдвиги к российским реалиям: какие возможности открываются перед нами, какие вызовы грозят, что и как мы можем сделать для обеспечения прочной позиции в мировой экономике 2020-х годов и в более отдаленном будущем.

Блестящее будущее не приходит само по себе. Исторические примеры, к которым мы будем обращаться, показывают, что всегда существует потенциал действий вопреки очевидности и благодаря концентрации воли. «Цель – это мечта, принятая всерьез».

Любой обоснованный прогноз должен опираться на проверенные модели и смысловые конструкции. Задача предложить сценарий развития сразу по нескольким измерениям – экономическому, политическому, человеческому – потребовала переосмысления большого объема информации.

Глава 1 Что изменит пандемия в мире?

Весной 2020 г. почти вся мировая экономика сознательно перешла в режим депрессии, глубину и продолжительность которой пока что сложно просчитать. Как минимум в одном квартале 2020 г. падение ВВП достигнет значений, сопоставимых с главными экономическими катаклизмами последних 100 лет – Великой депрессией и финансовым кризисом 2008 г. При этом падение происходило почти одновременно во всем мире в отличие от любых «органических» кризисных явлений в экономике, которые распространяются в глобальном масштабе с задержками, различными для разных стран

(см.Диаграмма 2. Динамика кризиса 2007–2008 гг. в ведущих капиталистических экономиках).

С экономической точки зрения нынешняя пандемия больше всего напоминает военное время.


-


 Мировая экономика в целом встретила пандемию в неплохой форме, ведущие страны имели за плечами успешный опыт стимулирования экономики, вынесенный из кризиса 2007–2008 гг., и ресурсы для его реализации. Вероятно, в первые месяцы после пандемии мы увидим целый спектр вариантов выхода из депрессии, возникнет своего рода конкуренция идеологий преодоления экономического кризиса.

Кризисы выводят на передний план давно намечавшиеся подвижки в социально-экономическом устройстве. В результате общество оказывается на новом уровне развития.

С экономической точки зрения каждый кризис приводил к новому «контракту» между обществом и государством в демократических странах.

Так, Великая депрессия узаконила участие государства в капиталистической экономике на основе идей Дж. М. Кейнса о необходимости «накачки спроса» для выхода из ловушки падающего производства при низком потреблении и системной безработицы.

После десятилетия стагфляции 1970-х гг. экономика «рейганизма» сделала нормой высокие уровни государственного долга, поддерживающего промышленный рост через оборонные расходы.

Экономический кризис 2007–2008 гг. привнес политику «количественного смягчения», результатом которой стало кратное увеличение денежной массы – как ни странно, не сопровождавшееся инфляцией.

Кризисы ведут к масштабным изменениям на уровне микроэкономики, ускоряя рост отдельных индустрий и компаний и принятие новых технологических платформ.

В результате Великой депрессии сформировались современные западные корпорации, «поднялись» производители массовых дешевых потребительских товаров (FMCG, Fast Moving Consumer Goods) и сетевые продовольственные магазины.

Выход из стагфляции 1970-х гг. поставил финансовый сектор во главе экономики вместо производства и запустил постиндустриальную эпоху.

Кризис 2007–2008 гг. совпал с началом эпохи «единорогов» –стремительно растущих цифровых компаний, вроде Google, Facebook, Amazon, Netflix.

Нынешний кризис, вероятнее всего, также усилит давно наметившиеся тренды.

Новый мир можно будет описать при помощи следующей конструкции:

«Постцифровая экономика – частнообщественное партнерство – регионализация мира».

Постцифровая экономика.

Когда технологии проникают в жизнь очень широко, они начинают растворяться в ней.

Ярко проявляется этот эффект в анекдоте: «Если бы Эдисон не изобрел электричество, пришлось бы смотреть телевизор при свечах».

Примерно в середине XX в. жители развитых стран потеряли понимание о периметре электричества. Его настолько много в нашей жизни, что мы не задумываемся о том, где конкретно оно находится. Когда это произошло, наступила «постэлектрическая» эпоха.

Подобным образом цифровых технологий в нашей жизни становится так много, что мы перестаем отдавать себе отчет в их использовании.

Для многих технологий, на которые возлагались огромные надежды буквально пару лет назад, таких как блокчейн или искусственный интеллект, наступает порог развития, за которым последует период относительно медленной эволюции возможностей (в истории искусственного интеллекта это, возможно, будет уже вторым периодом замедления).

Фокус внимания будет перенесен с создания технологий на поиск новых способов их применения, прежде всего в экономике.

Здесь как раз возможны революции.

Частными случаями становится все нецифровое.

В книге «От носорога к единорогу» исследуется последствия цифровой трансформации для корпораций. Ссылка на обзор книги .

Изменения противоречили фундаментальной экономической логике извлечения максимальной ренты из когда-то созданного актива.

Производство стало самым конкурентным сегментом экономики.

Об этом говорит знаменитая кривая в виде улыбки: основная добавленная стоимость создается при разработке продукта и его маркетинге

(см. Диаграмма 7. Распределение добавленной стоимости по цепочке создания продуктов в современном мире).

В новом мире источником ренты становятся не активы, а решения, настолько смелые и неожиданные, что конкурентам какое-то время просто не приходит в голову их копировать (например, выпускать электромобили класса «люкс» или повторно использовать стартовые ступени ракет). Срок такой ренты довольно короток, отрезок времени, в течение которого идея проходит путь от безумной до очевидной. Чтобы оставаться в выигрышной конкурентной позиции, компаниям необходимо постоянно меняться. От всего, что тормозит изменения, необходимо безжалостно избавляться.

При этом в развитые экономики возвращается в массовом масштабе низкоквалифицированный персонал (англ. junk jobs – нереспектабельная работа, не приносящая никакой реальной пользы работнику), вроде тех же курьеров: их работа характеризуется минимальной оплатой, отсутствием перспектив развития и какого-либо морального удовлетворения.

В сложной ситуации окажутся страны со средним уровнем дохода, такие как Россия, Китай, Бразилия и т. д., где, с одной стороны, средний управленческий персонал составляет значительную часть занятых (в отличие от бедных стран), а с другой – нет достаточных средств для обеспечения разумного качества жизни хронически безработным гражданам. Так или иначе, постцифровая экономика потребует кардинально новых общественных договоров во всем мире.

Всемогущ ли искусственный интеллект?

В настоящее время человечество производит два типа программ с элементами ИИ: замещающие человека (например, сотрудника колцентра или врача-диагноста) и дополняющие его, т. е. реализующие функции, которые тот в принципе не способен реализовать. Примером может быть поиск в Интернете.

Скоро мы захотим поручить таким системам действительно важные решения – как можно быть уверенным, что они нас не подведут? Недавние катастрофы Boeing 737 Max, вызванные ошибками программного обеспечения, работавшего в невидимом для пилотов режиме, показывают, как высоки ставки в такого рода системах.

Возможно, нам  нужно задуматься о путях интеграции искусственного и человеческого интеллектов. Шахматисты первыми пошли по этому пути, разработав правила игры для «кентавров» – команд, состоящих из человека и машины, которые оказались успешнее и тех и других, взятых по отдельности.

Еще одна серьезная социальная опасность: возникновение непреодолимого разрыва в цифровых компетенциях, который обречет значительную часть общества на весьма пассивное участие в экономике будущего.

Частно-общественное партнерство.

Смысл частно-общественного партнерства гораздо шире в нахождении баланса в личных и общественных интересах во всей их полноте.

Задача состоит в том, чтобы разрешить противоречие между общественным по своей сущности производством и частным присвоением полученной стоимости, причем сделать это так, чтобы не потерять конкурентный рыночный характер экономики.

Капитализм привел к вызывающей степени экономического неравенства

(см. Диаграмма 8. Распределение глобального дохода в 1800, 1975 и 2015 гг.)

Величина разрыва между бедными и богатыми растет.

Большинство современных обществ придерживается идеи того, что имущественные различия не должны создавать непреодолимых социальных препятствий, особенно для последующих поколений. Эта идея известна под названием «равенство возможностей».

Первоочередной задачей государств станет обеспечение максимально быстрого восстановления экономики, в Европе это будет означать приоритетное внимание малому и среднему бизнесам, на которые приходится порядка 60 % ВВП и почти 70 % занятости.

Помимо мер количественного стимулирования экономики, отработанных во время кризиса 2007–2008 гг., правительства, вероятно, будут стараться максимально увеличить потребительский энтузиазм, создавая атмосферу победоносного завершения «войны».

Идеи декарбонизации станут одним из главных векторов государственной политики и направлением масштабных постпандемических инвестиций в Европе.

Среди других вероятных приоритетов будут здравоохранение и образование.

Любая система здравоохранения вынуждена решать дилемму: отдавать приоритет развитию относительно простой массовой медицины (борющейся с состояниями, в большинстве случаев не угрожающими жизни) или же инвестировать в решение все более сложных медицинских задач, вроде борьбы с раком или лечения редких болезней.

Западные системы, во многом ориентированные на «медицину высших достижений», борьбу с относительно редкими, тяжелыми заболеваниями, оказались оторваны от повседневных нужд основной массы потребителей.

Еще более быстрыми темпами в западных странах растут расходы на образование.

(см. Диаграмма 9. Индекс изменения цен на некоторые продукты и услуги в 1996–2016 гг.).

Образование оказывается на грани финансовых возможностей даже для среднего класса в США.

Ситуация явно требует вмешательства общества – с введением по примеру Германии полностью бесплатного высшего образования, финансируемого государством.

 Средний класс оказался в самом уязвимом положении в современной экономике. Его относительные доходы падали с 1970-х гг., и это падение может еще ускориться в эпоху постцифровой экономики.

 Концепция «работы» (job), являвшаяся центральной для капитализма XIX–XX вв., уже уступает место идее «подработки» (gig), относительно короткого и интересного проекта, за которым может последовать пауза в продуктивной деятельности. Вероятно, сама идея продуктивной деятельности максимально расширится, в нее будут включены усилия по воспитанию детей, уходу за пожилыми и больными, различного рода социальные волонтерства.

Значительная часть населения развитых стран будет частично занята большую часть своей жизни.

Политическая сложность этой ситуации состоит в том, что «массовый электорат» распался на несколько лагерей с мало совместимыми интересами.

Откровенно популистские политики – те, кто подчиняет всю свою деятельность цели обеспечения большинства на следующих выборах независимо от возможных долгосрочных последствий – на подъеме во всем мире.

Другим важным изменением станет цифровая трансформация государственного управления.

Еще в середине 2010-х гг. государства осознали, что находятся в необычной и неприятной для них конкуренции с частными игроками.

Наиболее явным проявлением такой конкуренции стал подъем «криптовалют» – денежных систем, эмиссия в которых осуществлялась негосударственными организациями или распределенными сетями.

Рост популярности Bitcoin и его многочисленных последователей стал серьезным вызовом для центральных банков мира: было необходимо определить свою позицию по отношению к системе, прямо претендующей на функции классических денег, но не находящейся под контролем ни одного из признанных монетарных органов.

Решением стало считать криптовалюты «инвестиционным активом.

Однако, криптовалюты созданы специально для того, чтобы оплачивать товары и услуги.

Как показала долгая борьба Telegram с американской комиссией по ценным бумагам, государство не готово ослабить свою монополию на выпуск денег.

 Однако оно также не в состоянии противостоять распределенным по миру сетям, желающим выпускать и принимать к оплате криптовалюты. Дилеммы такого характера будут множиться.

Градус противостояния государства и бизнеса в цифровом пространстве нарастает практически везде в мире. Частные игроки, обозначаемые аббревиатурой FAANG (Facebook, Apple, Amazon, Netflix, Google), становятся слишком могущественными во многих отношениях.

Попытки государств стать прямыми конкурентами ведущим частным цифровым платформам, вероятно, обречены на провал.

Позитивным результатом может стать кардинальная перестройка механизмов государственного управления – их упрощение, деиерархизация, открытие многочисленных неформальных каналов обратной связи.

Новое государственное управление будет строиться на основе постоянной адресной обратной связи – фактически непрерывной череды референдумов по основным вопросам общественной жизни, идущих в режиме реального времени.

Прямая электронная демократия, с одной стороны, позволит поддерживать высокий уровень доверия к правительствам, с другой – может чрезвычайно затруднить принятие стратегических «непопулярных» решений.

Наиболее радикальное потенциальное изменение – это демонтаж налоговой системы, по определению безадресной, не несущей прямой личной выгоды налогоплательщикам, и замена ее системой целевой оплаты за использование общественных благ, функционирующей на базе систем анализа больших данных.

Капитализм – порочная идеология?

В период после Второй мировой войны в США и Европе возникла концепция «государства всеобщего благоденствия» (англ. welfare state), обеспечивающего любому гражданину приемлемое базовое качество жизни. Реализация этой идеи потребовала усиления роли государства в экономике и значительного роста налогообложения. Современные капиталистические государства – сложные механизмы перераспределения доходов в обществе, пытающиеся, с одной стороны, обеспечить равенство возможностей, а с другой – соблюсти основы рыночной свободы.

Настойчивое движение к идеалу некоего нового этического капитализма является признанным вектором развития современных западных обществ.

Но, для большинства стран мира политика масштабного вливания в экономику денег является недостижимой мечтой. Ускоренный рост экономики потребует точечных сфокусированных действий и расстановки приоритетов, включая «непопулярные» решения. Такого рода проблема будет остро стоять и перед Россией.

Новая повестка западного мира – в частности, отказ от консьюмеризма, экологизация, фокус на решении накопившихся внутренних социальных задач – может привести к сокращению рынков для развивающихся стран. Дополнительным вызовом для них станет вероятный после пандемии пересмотр сложившихся цепочек поставок с учетом фактора устойчивости к новому риску остановки международного транспортного сообщения.

На смену глобализации, где все так или иначе взаимодействуют со всеми примерно на одинаковых условиях, придет регионализация.

Регионализация.

Первой реакцией на глобальный кризис цепочек поставок и логистики будет попытка пересмотра стратегий глобализации производства.

Мечта Трампа и других политиков о масштабном возврате промышленности в развитые страны получила мощнейшие аргументы в свою поддержку. Однако ее реализация – дело нескольких лет и очень существенных инвестиций.

Теоретически массированное внедрение технологий Индустрии 4.0 с масштабным использованием в промышленности искусственного интеллекта может снизить зависимость производства от дорогого высококвалифицированного труда – но, не все надежды, возлагаемые сейчас на ИИ, оправдаются в обозримом будущем.

Попытка форсированного возврата к временам производственных систем, замкнутых в национальных границах, может привести к ослаблению конкурентной позиции на мировых рынках.

Возможным ответом станет новый виток торговых войн США с Китаем и другими развивающимися рынками, а также с ЕС и Японией, традиционными конкурентами в высокотехнологичных отраслях.

Возвращение демократов, вероятно, вернет идеологию взаимовыгодных договоров (в духе «Тихоокеанского партнерства», ключевого внешнеторгового проекта администрации Обамы).

Но, экономическая деглобализация вероятена, несмотря на то, что ни одна страна мира не способна полностью обеспечить себя всей необходимой промышленной продукцией без существенной потери качества.

Решением могут стать региональные торговые союзы, построенные по принципу дополнительности экономических возможностей и представляющие собой «доверенные зоны», которые позволяют перемещать товары и услуги максимально быстро и просто.

Подобный проект наметил Африканский союз.

К расширению стремится ЕАЭС (Россия, Казахстан, Белоруссия, Армения, Киргизия).

Китайский проект «Один пояс – один путь» теперь будет означать «мягкую» систему и правил их бесшовного использования.

В Северной Америке торговый союз NAFTA попробует максимально снизить зависимость от Китая, прежде всего через наращивание промышленного потенциала Мексики с ее относительно дешевой рабочей силой.

Следующий тренд: Общественные ценности задают приоритеты.

Ценности задают степень важности вещей, событий или действий и через это определяют принятие сложных коллективных решений.

Именно ценности определяют настоящие приоритеты действий общества.

Нынешняя конструкция ценностей России «суверенитет – безопасность – традиция». Современная система ценностей является реакцией на травматический опыт общественных преобразований, пытающейся предотвратить повторение этого опыта.

В экономике государство может принимать на себя роль лидера или сервиса.

В политике государство может доминировать  или подчиняться обществу.

Пересечение двух осей образует четыре группы государств:

«сверхгосударство», лидирующее в экономике и доминирующее в политике;

противоположное ему «государство-платформа», с сервисной экономической функцией и подчиненной политической;

«государствокорпорация», занимающее командные высоты в экономике, но лишенное выраженной идеологии;

и, наконец, «идеологическое государство», плотно контролирующее политическую жизнь, но строящее экономику на основе открытого и свободного рынка


(см. Схема 2. Карта типов государств).

Почему эти различия важны для постпандемического мира?

Они определят способы использования государствами полученных ими новых инструментов и полномочий.

Средства контроля, прежде всего цифровые, в каких-то странах будут положены на полку на случай будущих чрезвычайных ситуаций, а в каких-то прочно войдут в повседневный обиход. К примеру, Китай экспериментировал с различными контролирующими приложениями на протяжении нескольких лет, но делал это в периферийных районах (прежде всего Уйгурском), теперь же эта практика с большой вероятностью получит достаточно широкое распространение по всей стране.

А, угроза разработки некоего сверхоружия для глобальных политических манипуляций воспринимается многими правительствами как сигнал к действию. Ряд государств (включая Китай и Россию) стремился к созданию «суверенного» в той или иной степени Интернета, ограничивая техническую возможность доступа пользователей к тем или иным сайтам, развивая национальных игроков, конкурирующих с FAANG и контролируя их деятельность.

(FAANG – Facebook, Apple, Amazon, Netflix, Google).

Привлекательным выглядит создание предпочтительных условий для роста национальных частных игроков.

«Альтернативные» (по отношению к FAANG) цифровые компании из Китая, Индии, России постепенно наращивают свою долю глобального рынка.

Интересным новым развитием является международный успех платформы Tik Tok – первой оригинальной контентной платформы, созданной в Китае, завоевывающей глобальные рынки.

Однако лишь две страны в мире – США и Китай – обладают достаточно большими внутренними рынками для развития цифровых платформ, конкурентных в мировом масштабе. Для остальных успешное решение задачи создания цифровых чемпионов будет требовать определенных компромиссов и региональных альянсов.

Этот процесс начался во второй половине 2010-х гг. в наиболее политически чувствительной области – персональных данных.

Единое законодательство ЕС (General Data Protection Regulation, GDPR) (Общий регламент по защите данных) и конвенция Африканского союза в области данных являются, вероятно, первыми ласточками регионализации цифрового пространства.

В цифровом пространстве теоретически возможны совершенно произвольные «регионы», состоящие из стран, не имеющих общих границ.

В новом мире конкуренция государственных устройств может оказаться основным инструментом конкуренции за человеческий капитал.

Она будет проистекать не только на индивидуальном, но и на корпоративном уровне: вопрос, в какой национальной юрисдикции будет зарегистрирован новый проект, имеющий потенциал глобальной бизнес-платформы, станет одним из главных вопросов геоэкономики 2020-х гг. Ярким примером подобной конкуренции является история мессенджера Telegram и попытка развернуть на его основе глобальную криптовалюту TON. Неудача этой операции была вызвана именно политическими соображениями.

С ростом относительной значимости в мире развивающихся рынков у миграции появится еще и ценностное измерение: теперь можно искать счастья в стране, которая не просто предлагает более высокий материальный уровень жизни, но и психологический комфорт в виде близкой и понятной системы норм и правил. Особую роль приобретают своего рода «вольные города» – вроде Гонконга или Сингапура – готовые освободить перспективных инвесторов от большого количества ограничений, накладываемых другими странами.

В дополнение к геополитике и геоэкономике возникнет геоэтика: формирование альянсов на основе совпадения общественных ценностей.

Ярким примером могут служить сближение России, Китая и Индии в рамках БРИКС или сотрудничество России и Турции в сирийском кризисе.

Вероятно, эти два процесса будут тесно связаны между собой: цифровые платформы станут ключевыми инструментами консолидации и развития таких блоков.

Эра доминирования США подходит к концу, и пандемия может ускорить этот процесс. Рано или поздно любая сверхдержава «откусывает больше, чем может проглотить» – ее амбиции пожирают все больше ресурсов со все меньшей отдачей.

Однако вряд ли нас ждет новая «геополитическая катастрофа», скорее – плавный закат. Институты, так или иначе связанные с США, играют столь значимую роль в столь большом количестве мировых процессов, что их разрушение не отвечает интересам ни одной серьезной силы в современном мире. Китай по многим причинам не готов заместить Штаты на мировой арене – и, похоже, совершенно не стремится к этому.

В современном мире претендент на роль мирового гегемона должен обладать не только полным военным превосходством и огромным экономическим ресурсом, он должен иметь достаточно «мягкой силы». Америка в период расцвета подарила миру Голливуд, компьютерные игры и Интернет. Масштаб присутствия американской культуры в мире невозможно игнорировать.

Несмотря на быстрый экономический и политический взлет, Китай не может играть роль законодателя тенденций мировой культуры – для этого он слишком замкнут на самом себе. Он также не стремится стать магнитом для глобальных миграционных потоков – роль, во многом определившая «мягкую силу» Америки в ХХ в.

Скорее всего нас ждет период действительно многополярного мироустройства. Нужно отдавать себе отчет в том, что это резко повысит вероятность локальных и региональных конфликтов.

Во второй половине ХХ в. ряд лидеров развивающихся стран довели до совершенства искусство извлечения дивидендов из лавирования между идеологическими блоками.

В мире 2020-х гг. тактика попеременного заигрывания со всеми крупными державами может вновь стать востребованной в ряде регионов мира.

Наконец, вполне возможно, что в новом мире возрастет роль Европы. Именно она сейчас лидирует в формировании повестки этического развития, «справедливого капитализма».

Она же становится мировым центром культурной интеграции, новым полюсом миграционного притяжения.

Если период культурной турбулентности будет успешно преодолен, мир может увидеть в постпандемической Европе – многокультурной, открытой, но объединенной – новый общественный идеал.

Резюме.

Итак, мир после принесет ряд существенных сдвигов в экономике и политике.

Цифровые платформы станут основой всей человеческой жизнедеятельности, на них будут возникать самые разнородные технологические решения.

Взаимное недоверие станет самым большим барьером развития глобального цифрового пространства и важным фактором разделения мира на региональные блоки.

Развитие цифровых платформ поставит под угрозу занятость большой части нынешнего среднего класса в развитых странах мира, одновременно создавая большое количество малооплачиваемых вакансий, не дающих жизненных перспектив.

Ответом может стать переход к «гарантированному доходу».

Значительная часть денег, «напечатанных» для преодоления экономического кризиса, будет направлена на развитие проектов декарбонизации.

Другими приоритетными проектами станет перестройка здравоохранения и образования.

В случае успеха будет создано «государство всеобщего благоденствия 2.0», обеспечивающее беспрецедентно высокое качество жизни практически всем своим гражданам. Это качество жизни станет определяющим фактором конкуренции на глобальном рынке человеческого капитала.

Государства разных типов будут все больше испытывать дискомфорт взаимного непонимания при взаимодействии на глобальной арене – в том числе в глобальном цифровом пространстве – и будут стремиться к созданию союзов единомышленников. Геоэтика станет новым измерением международной конкуренции, и это откроет возможности для быстроразвивающихся стран – менее обеспеченных экономически, чем Европа или США, но более «моральных» в глазах значительной части населения Земли. Вероятно, роль США в мировых процессах будет постепенно снижаться, однако маловероятно, что их место займет Китай, скорее, нас ждет эпоха действительно многополярного мира, лишенного какого-либо подобия «мировой полиции».

В следующем видео я рассмотрю:

С чем Россия подошла к пандемии?

Что означают для России выделенные нами три ключевых тренда 2020-х гг.: постцифровая экономика, общественно-частное партнерство и регионализация?
Готовы ли мы использовать их для того, чтобы обеспечить себе более успешное будущее?

Что делать? Какой Образ будущего у России в постпандемическом мире.

Особое внимание должно быть уделено целям: чего мы хотим добиться, кем/чем видим себя через 10 или 20 лет, что в этом списке должно быть безусловным приоритетом, а чем можно при необходимости поступиться?

Глава 2. С чем Россия подошла к пандемии?

Вернемся мысленно в 1 января 2020 г.

Давайте оценим место России в мировой экономике на этот момент.

Россия – шестая экономика мира по паритету покупательной способности и одиннадцатая по номинальному ВВП (такое расхождение в целом характерно для менее богатых стран).

По ВВП на душу населения мы относимся к группе стран со «средним высоким доходом», куда входят многие экономики Латинской Америки (Бразилия,  Мексика и т. д.), Азии (например, Китай, Турция, Иран) и некоторые страны Европы (Болгария, Румыния, Сербия). Т. е. в целом мы достаточно близки к другим странам так называемого БРИКС.

Как сравнивать богатство стран?

На один доллар в России, Китае или Индии можно купить больше, чем в США, Японии или Германии.

Показатель, который учитывает эту разницу называется паритетом покупательной способности (ППС), и для его расчета существует единая международная методика. В результате Китай существенно обгоняет США по ППС, но в 1,5 раза уступает по номинальному ВВП.

Это расхождение часто обыгрывается в политических целях, на самом деле оно отражает фундаментальную экономическую проблему межстранового сравнения: не существует универсального эталона стоимости, подходящего для всех целей. В целом менее богатые страны имеют преимущество, продавая на мировых рынках, и оказываются в невыгодном положении, покупая на них. Данный факт имеет ряд важных последствий для структуры экономики.

Однако Россия – единственная страна БРИКС, оказавшаяся в этом «клубе» после потери, а не приобретения позиции на международных рынках.

В 1990 г. экономика России (тогда РСФСР) была значительно больше Китая и Бразилии и почти в 3 раза превосходила Индию. Сейчас она уступает всем трем странам, причем Китаю – примерно в 8 раз.

(Диаграмма 11. Динамика валового национального дохода России, Китая, Индии и Бразилии с поправкой на инфляцию (постоянные международные доллары 2010 г.).

Лишь в течение 8 лет из последних 30 – с 2000 по 2007 гг. – российская экономика росла быстрее среднемировых темпов. Вторая половина 2010-х гг. характеризовалась примерно трехкратным отставанием от скорости роста глобального ВВП, составлявшей около 3,5 % в год. В результате Россия, приблизившаяся вплотную к элитному клубу стран с высоким уровнем дохода в 2010 г., вновь стала отставать от него. Помните экономическую цель середины 2000-х – догнать по уровню дохода Португалию (самую бедную страну «старого» ЕС)? В 2011 г. она была почти достигнута, но потом разрыв вернулся примерно на уровень 2006 г.

(Диаграмма 12. Сравнение уровня дохода Португалии и России в 1990-х—2010-х гг.).

Ключевой экономической задачей, стоявшей перед страной на 2020-е гг., был рывок в экономическом росте: выйти на среднегодовые темпы в 4–5 % (лучше, конечно, 6–7 %) и удерживать их на протяжении минимум 7 лет, как это было в 2000-х гг. Это позволило бы достичь наконец статуса экономики с высоким доходом – и открыло бы совершенно новые возможности в мировой конкуренции. Экономические исследования показывают прямую линейную зависимость между уровнем дохода на душу населения и глобальной конкурентоспособностью.

Насколько мы конкурентоспособны?

У России есть несколько сильных сторон и ряд серьезных слабостей.

Среди первых – размер внутреннего рынка (6-е место в мире), использование информационных технологий (25-е), макроэкономическая стабильность (50-е), инфраструктура (51-е). Среди вторых – институты и качество развития рынков (продуктов, финансов и труда), наша главная проблема – соблюдение правил и обмен информацией. Неуверенность в правилах игры громоздит издержки и затрудняет сделки, искажение рыночной информации приводит к тому, что полезные для потребителей продукты оказываются убыточными, а бесполезные – прибыльными (см. сх. 3).