Копипаст


«… Он маклер, биржевой заяц, дирижер в танцах, комиссионер, шафер, кум, плакальщик на похоронах и ходатай по делам.… Сбыл акцию Лозово-Севастопольской дороги, причем потерпел 14 коп. убытку».
Упоминание «биржевого зайца» — это не просто метафора, а отсылка к конкретному биржевому жаргону. Так в конце XIX века называли мелких спекулянтов-одиночек, которые не были полноправными членами биржи. Они крутились в здании биржи или вокруг него, подобно зайцам в поле, вынюхивая информацию и пытаясь урвать крошечную прибыль на краткосрочных колебаниях цен.

Акция Лозово-Севастопольской дороги, которую герой «сбыл с убытком», — деталь глубоко реалистичная. Это была реальная частная железнодорожная компания, основанная в 1871 году. Как и бумаги многих подобных обществ, ее акции были подвержены значительным спекулятивным колебаниям. Их стоимость зависела не только от реальных доходов дороги, но и от слухов, государственных субсидий и общей конъюнктуры на рынке.
Таким образом, убыток чеховского героя в «14 коп.» красноречиво характеризует масштаб его операций. Для солидного инвестора такая сумма была бы незаметна, но для «биржевого зайца» каждая копейка была на счету. Эта деталь мастерски показывает психологию мелкого игрока, для которого любая сделка — значительное событие.

Лозово-Севастопольская железная дорога
Чехов всего в нескольких строках дает не просто образ, а социально-экономический тип. Его «делец» — это продукт своей эпохи, мелкий хищник, вынужденный метаться между биржей и бытом, где сама биржа является лишь частью большой борьбы за выживание.
Сатира на учредительскую лихорадку: Компании-призраки
Если Чехов показал нам «биологию» мелкого биржевого хищника, то Михаил Салтыков-Щедрин в «Дневнике провинциала в Петербурге» (1873) обрушивается на саму основу «учредительской горячки» — безумные проекты, на которых наживались ловкие дельцы. Он создает не просто образ, а символ эпохи — компанию-призрак.
«Учреждалось общество эксплуатации китоловного промысла в Каспийском море… Акции разбирались с боем.»
Щедринский абсурд — «китоловный промысел в Каспийском море» — был узнаваемой сатирой на реальную практику учредительской горячки 1860-1870-х годов. Каспийское море — внутренний водоем, где китов никогда не водилось, что делало проект заведомо неосуществимым. Ирония заключалась в том, что даже такие проекты находили ажиотажный спрос.
Фраза «акции разбирались с боем» точно передавала атмосферу того времени. Спрос на бумаги новых эмитентов часто многократно превышал предложение, что вело к мгновенному росту котировок еще до начала реальной деятельности компании. Инвесторов интересовал не дивидендный доход, а возможность быстро перепродать бумаги по более высокой цене следующему «уровню» наивных вкладчиков. Щедрин блестяще зафиксировал момент, когда биржевая игра превратилась в чистую спекуляцию, оторванную от экономической реальности.

«Мы подняли металл… Мы гнали до нельзя Акции, лажи, премии...»
Эти две строчки — готовый словарь биржевого спекулянта той эпохи.
· «Подняли металл» — означает искусственную игру на повышение курса акций металлургических или горнодобывающих компаний.
· «Гнали акции» — раскручивали, «нагревали» рынок, используя слухи и скупку бумаг для ажиотажа.
· «Лажи» (от фр. l'agio — лаж, ажио) — разница между номинальной и рыночной стоимостью бумаги в сторону превышения.
· «Премии» — здесь, скорее всего, имеются в виду премии по срочным сделкам.
Апухтинский герой хвастается этими операциями как военными подвигами. Агрессивные глаголы («подняли», «гнали») и нарочито грубый оборот «до нельзя» создают образ напористого, лишенного рефлексии дельца, для которого биржа — это поле для силового захвата добычи. Если Щедрин высмеивал суть явления (проект-призрак), то Апухтин бьет по его языку, показывая, как финансовая терминология стала инструментом хвастовства и самоутверждения в светских гостиных.
Механики манипуляций: взгляд изнутри

Вслед за сатирическими образами Щедрина и Апухтина, биржевая тема получает развитие в творчестве Александра Островского. Если его предшественники показывали лихорадку со стороны, то в пьесе «Бешеные деньги» (1870) драматург раскрывает ее изнутри. Устами своего героя, дельца Василькова, он обнажает сам принцип работы рынка, понятный лишь посвященным
Лидя Чебоксарова: «Акции ведь я купила по 125, а теперь они упали… упали до 74… Боже мой! Что же это такое!» Васильков: «Акции не падают и не поднимаются сами собою, их поднимают и опускают. Это делается обдуманно, с расчётом.»
Паническая реплика Лидии Чебоксаровой — точный портрет неискушенного участника «учредительской горячки». Падение цены с 125 до 74 рублей — это обвал более чем на 40%, катастрофа для частного вкладчика. Такая волатильность была характерна для акций многочисленных железнодорожных и промышленных обществ, создававшихся в ту эпоху. Их стоимость часто зависела не от реальных доходов, а от слухов, проектов и биржевых спекуляций.
Ответ дельца Василькова раскрывает закулисную механику рынка. Фраза «их поднимают и опускают» — прямое указание на деятельность крупных игроков, способных искусственно двигать курсы. Каким образом? Через сговор, распространение лживых слухов через подконтрольные газеты, организацию ложных покупок или распродаж для создания ажиотажа или паники. Целью таких манипуляций была дешевая скупка активов на панике или продажа на пике ажиотажа. Островский показывает, что биржа для посвященных была не стихией, а инструментом, где успех определялся не удачей, а доступом к информации и ресурсам.
Поэтический репортаж: Биржа как символ нового времени

Если Островский обнажал скрытые пружины биржевой игры, то Николай Некрасов в поэме «Современники» (1875) создает грандиозную панораму её внешнего проявления — того самого хаоса, который был хорошо знаком каждому посетителю биржи.
«Биржа. Снуют… Толкутся… Кричат… О том, что курс упал… что этот прогорел… Что тот-то нажился… Входят… Выходят… Спешат… Суетятся…»
Некрасов, используя обрывистый, почти телеграфный стиль, отказывается от подробных описаний в пользу мощного эмоционального впечатления. Он создает не картину, а звуковой и кинетический образ биржевой лихорадки. Лавина коротких глаголов —«снуют», «толкутся», «кричат», «спешат» — передает лихорадочный, иррациональный ритм, охвативший общество.
Содержание криков оказывается исчерпывающим сводом биржевых новостей: банкротства («прогорел»), успехи («нажился»), колебания рынка («курс упал»). Поэт фиксирует рождение нового культа — культа наживы и спекуляции, который вытесняет прежние ценности. Биржа для Некрасова — это символ пореформенной эпохи, где на смену размеренному укладу пришла всепоглощающая суета, подчиненная курсовым разницам.

«Теперь у нас всё на бирже… биржа стала той же рулеткой, только еще обширнее и обольстительнее.»
Сравнение биржи с рулеткой — ключевое в понимании психологии биржевой игры той эпохи. Достоевский, сам подверженный азартным страстям, увидел в бирже не расчетливый инструмент, а иррациональную стихию. Он указывает на психологическую основу биржевой лихорадки — ту самую жажду мгновенного обогащения, надежду на слепой случай, которые сжигали игроков в рулетку.
Но писатель делает важное уточнение: биржа «обширнее и обольстительнее». Она маскировалась под респектабельное учреждение, под расчетливую деятельность, что делало ее еще более опасной. Если рулетка признавалась пагубной страстью, то биржа воспринималась обществом как законный способ обогащения. Достоевский снимает эту маску, показывая, что в основе лежит все тот же разрушительный азарт.
Если Достоевский вскрыл психологическую природу биржевой страсти, то Федор Сологуб показал, как эта «рулетка» захватила не только столицы, но и самую глухую провинцию, став частью повседневной жизни империи.
«… выписывал из столицы биржевой листок и следил за курсами.»
Эта, казалось бы, проходная деталь из романа «Мелкий бес» (1902) красноречиво свидетельствует о масштабах явления. «Биржевой листок» — специализированное периодическое издание с котировками и финансовыми новостями — становится связующим звеном между столичной биржей и захолустьем.

То, что за курсами следит такой человек, как Передонов — мелочный, подозрительный и недалекий провинциальный учитель, — усиливает впечатление всеобщей одержимости. Финансовый рынок перестал быть уделом столичных дельцов и стал элементом массовой культуры, своеобразной лотереей, доступной даже самым маргинальным обывателям. Это подчеркивает, что к началу XX века биржевые котировки прочно вошли в повседневность всех слоев общества.
Поэзия капитала: Биржа как новая мифология
В противовес будничному взгляду Сологуба, поэты-символисты создавали вокруг финансов ореол почти религиозного поклонения. Валерий Брюсов в стихотворении «Мир» (1903) возводит капитал на пьедестал новой мировой силы, сменившей богов и монархов.
«Владыка мира — капитал! Лишь он один царит всевластно, Чтоб от щедрот его лились Ручьи благодеяний ясных.»
Брюсов использует сакральную лексику: слово «Владыка» наделяет капитал статусом высшего божества, а «царит всевластно» подчеркивает его тотальную власть. Это была точная художественная фиксация рождения нового культа, где биржа становилась главным храмом.
Образ «ручьёв благодеяний ясных» — поэтическое воплощение либеральной экономической теории конца XIX века, утверждавшей, что рост капитала неизбежно ведет к всеобщему процветанию. Брюсов-символист уловил и зафиксировал рождение мифологии, где финансист становился жрецом, а биржевой курс — священным текстом.
«Ах, зачем я не Ротшильд, Чтобы скушать весь мир!.. На бирже бы я был Как Наполеон.»
Поэт использует два символа абсолютной власти: Ротшильд (олицетворение финансового могущества) иНаполеон (воплощение военной мощи). Это сравнение точно отражает восприятие биржи как поля битвы, где сражаются капиталами.

Глагол «скушать» раскрывает хищническую, почти физиологическую природу спекулятивной жажды наживы. Ирония стихотворения в гигантском разрыве между масштабом амбиций («скушать весь мир») и реальными возможностями героя — мелкого обывателя. Его фантазии о биржевой славе так же далеки от реальности, как игры в солдатики — от наполеоновских войн.
Крах целого мира: Ценная бумага как свидетель исчезнувшей эпохи

За иронией Саши Чёрного последовал настоящий трагизм. Спустя полтора десятилетияМихаил Булгаков в «Собачьем сердце» (1925) покажет, чем закончилась эта великая биржевая эпопея для её рядовых участников.
«Вот, изволите ли видеть, — торжественно говорил он, — я купил в тысяча девятьсот шестнадцатом году на бирже акции пароходного общества «Днепр». По семидесяти пяти. Сто двадцать штук. И где они теперь? Где они, спрашиваю я?»
Выбор Булгаковым акций именно Общества пароходства по Днепру и его притокам глубоко символичен. В отличие от многих спекулятивных железнодорожных проектов, это было одно из старейших и солиднейших пароходных предприятий России, основанное еще в 1858 году. К 1914 году общество владело флотомв 82 парохода и 140 барж, регулярно выплачивало дивиденды.

Акция общества пароходства по реке Днепр
Риторический вопрос «Где они теперь?» — это не просто крик о потерянных деньгах. Это вопль о целой цивилизации, которая рухнула. Декретом Советской власти все государственные займы и гарантии прежних правительств были аннулированы. Булгаков показывает тотальный финансовый крах, при котором были отменены не просто правила биржевой игры, а сама основа экономических отношений.
Финал эпохи: Деньги как призрак
Если Булгаков показал крах через судьбу конкретного человека, то Иван Бунин в «Окаянных днях» (1918) подводит черту под всей эпохой, холодно констатируя полное исчезновение прежнего мира.
«Исчезло всё: банки, биржи, паи, акции… Одна голая, нищая жизнь.»
Бунин не просто перечисляет исчезнувшие атрибуты финансовой системы. За каждым словом стоят конкретные факты:
·Банки: к 1914 году в России действовало 53 коммерческих банка с капиталом 4,8 млрд рублей — все национализированы в 1917-1918 гг.
· Биржи: 89 фондовых и товарных бирж, где ежедневно заключались сделки на миллионы рублей, прекратили операции.
· Паи и акции: 2950 акционерных компаний с основным капиталом 5,7 млрд рублей были ликвидированы декретом от 23 января 1918 года.
Эти цифры, бывшие синонимами могущества и прогресса, в одночасье превратились в пустые звуки. Контраст между этой сложной финансовой системой и «голой, нищей жизнью» — главный смысловой удар фразы. Все бумажные богатства оказались химерой, миражом, который рассеялся при первом же столкновении с исторической бурей.
Больше интересных статей об истории финансов и инвестиций — в моём Telegram-канале: https://t.me/HiveOfStocks
Россия того времени — сырьевая полуколония с нищим населением.