Свободная рыночная экономика — наиболее эффективное экономическое устройство современного общества для инклюзивного социального развития в целом — технологического, культурного, гуманистического. 

• Основано на непротиворечивых эволюционных особенностях человека как эгоистического субъекта природы — биологического вида и рационального социального агента.

• Частная предпринимательская инициатива, возможность свободной конкуренции, меритократия, бесспорность естественных прав, личных свобод и частной собственности являются базовыми компонентами для построения и развития эффективных и гуманистических социальных институтов, необходимых для индуктивного экономического развития

• Клюшка Маклосски, Концепция этапов роста Ростоу, Корпус Теорий Модернизаций, Теорема Коулза, Теория Пятисекторной Модели Экономики Кларка-Фишера, модели и концепции Новой Институциональной Экономики, различные модели роста  и пр. -  на длинных тайм-фреймах эмпирически бесспорно иллюстрируют данные постулаты.

Ключевые точки:

• рыночный капитализм — наиболее эффективная экономическая форма хозяйствования

• государство Порядков Открытого Доступа, ограниченное обеспечительными и арбитражными функциями,  — наиболее эффективная институциональная форма общественной организации, обеспечивающая интенсивный экономический рост 

• низкий уровень государственного интервенционизма в экономике — один из ключевых драйверов стимулирующей среды для экономического развития и роста благосостояния населения 

• государственная бюрократия — главный источник опасностей и угроз для органического социально-экономического развития

• экономика России и ее конкурентное место в мире не отвечают ее социально-экономическому потенциалу в силу отраслевого монофокуса и неразвитой системы социально-политических институтов, адекватных современному развитому государству 

В дополнение к предыдущему высказыванию.

Учитывая, во-первых, немонетарный триггер инфляции в России (инфляция товарных и фондовых рынков, как следствие / абсорбция  монетарного стимулирования цивилизованных стран), а, во-вторых, очевидно неудовлетворенный внутренний спрос, можно сказать, что действия ЦБ — номинально верные — только усугубляют проблему потенциала галопирующий инфляции и падения уровня благосостояния населения. 

С ростом ставки и, одновременно, отсутствием стимулирующей бизнес среды, развитой рыночной конкуренции и цивилизованных социально-политических институтов российский частный производитель товаров и услуг неизбежно вынужден переложить удорожание факторов производства и кредита на потребителя. Что, в отсутствие неудовлетворенного спроса, окончательно делает товары и сервисы мало доступными в рамках текущих доходов, а значит угнетает рост потребительской активности. При этом, с другой стороны, отсутствие конкуренции, развитой потребительской экономики, доверия агентов к власти и партнерам не позволяет и не мотивирует производителей адаптироваться под спрос, снизив цены. 

Многие имеют существенные претензии к  ЦБ, к  идее завинтить инфляцию ставкой. При этом ссылаются на не-монетарный характер инфляции и в целом на ужесточение ДКП в то время, когда цивилизованные страны продолжают смягчения и стимулирования. Стимулирование и смягчения работают, когда есть что стимулировать — доминирующая частная экономика, обеспечивающая экономический рост и работающие социальные институты. В России ничего этого нет — здесь есть неудовлетворенный спрос, митигированный частный сектор и бизнес бюджетных бенефициаров — властной бюрократии и аффилированной элиты… Таким образом любое масштабное монетарное или фискальное стимулирование неизбежно влечет за собой инфляцию и проводится только фрагментарно и только в интересах государственного или аффилированного бизнеса, что вполне логично.  

Далее, что означает  — не монетарный характер? Это значит, что инфляция в России вызвана ростом мировых товарных рынков и удорожанием мировых цепочек поставок, а также усилением этого обще-рыночного явления, явлениями сугубо отечественными: низкой долей частного сектора в создании страновой добавленной стоимости, исключительно ресурсной экспортной  ориентацией, в то же время значительным импортом продукции высокого передела, потребительских товаров, технологических продуктов (как и самих технологий),  тотальным доминированием  “прав”, а точнее возможностей бюрократии над социальными и гражданскими институтами. Кстати, те самые институты в свою очередь создают инфраструктуру для роста благосостояния и роста производства благ. В их отсутствие такая инфраструктура не создается. 

Поднятая А. Мовчаном — многоуважаемым мною профессионалом — в его интервью МКИ тема про эластичность предложения и детерминанту спроса, как триггер инфляции, актуальна, но, на мой взгляд, импликации и доводы спикера спорны. Действительно, номинально предложение эластично в современном мире. Однако ad-hoc это не совсем так. Например, мы видим сбои в цепочках поставок, т.е. в обеспечении комплектующими конечных производств. Это порождает инфляцию предложения, это увеличивает себестоимость. Например, рост з/п, например, дефицит полупроводников, например, рост стоимости логистики, рост спроса на софты и кибербезопасность – и, соответственно, рост их стоимости (при достаточно ограниченном предложении на настоящий момент), и пр. — все это вклад в рост себестоимости… Также мы видим запаздывание возможностей реального физического мира удовлетворять нужды цифровой акселерации — кризис в поставках полупроводников, в частности, это иллюстрирует… Плюс сюда же относится рост спроса на спец металлы для обеспечения " новой экономики", необходимость углеводородной энергии для создания " зеленой" энергии (что само по себе является парадоксальным и дискуссионным вопросом) и пр., и пр… Я скептически отношусь к Стину Якобсену из Saxo Bank с его из года в год ошибочными и популистскими, если не сказать манипуляционными, заявлениями, но его тезис о дисбалансе и проблеме производственного взаимодействия олд экономи и нью экономи вполне логичен.
Поэтому угроза инфляционного навеса все-таки актуальна, несмотря на ряд сдерживающих такую угрозу факторов, о которых я сам писал несколько месяцев назад (ссылка) — и о которых справедливо говорит Андрей Андреевич. Всему виной, на мой взгляд, глобальный государственный социализм, а точнее расширение такого явления, как этатизм  — «безопасность и комфорт в обмен на свободу». И конца этому “злу” не видно, скорее мы в самом начале. Добро пожаловать в эпоху упрощений и ММТ.

Зачем создавать то, что невозможно контролировать? Зачем делать то, что разрушает заданные рамки? Это логичные вопросы доминирующих агентов любой закрытой социальной системы, соответствующие их желанию максимального продления жизненного цикла “режима”.  Если компоненты системы, какими бы «плохими» и преступными они не были, соответствуют концепции системы и не противоречат ей — то они принимаются системой как законная ее часть. Напротив, если компоненты системы ей не соответствуют и находятся в идеологически — конструкционном противоречии с ней, то несмотря на их потенциальную эффективность и полезность (а в случае социальной системы — высокую индивидуальную развитость и высокий уровень самоорганизации и самосознания агентов), они не принимаются системой (очевидно, поскольку указанные факторы присущи открытым системам). В частности из этого посыла родилась сущностно ошибочная концепция суверенной демократии (подчеркну — в ее российской трактовке, поскольку термин был заимствован из американской политологии, в которой он означает нечто совершенно иное ). Отсюда же рождаются большинство так или иначе закрытых социальных режимов.

Можно рассматривать коррупцию как «масло» — вспомогательный механизм в развивающейся экономике, который помогает функционировать системе и является квази-рыночным институтом, способствующим наиболее эффективному распределению производительных усилий в ответ на предъявляемый спрос. А можно рассматривать как “песок”, который мешает работе и, что важнее, развитию рыночного механизма в силу субъективно-селективного характера принятия решений. Верно второе, поскольку коррупция, как и большинство архаичных квази-институтов,  может условно позитивно импактировать только в коротком и ультра-коротком горизонте и только на уровне индивидуальных порядков (конкретно сейчас решение эффективно для устранения конкретной проблемы конкретного агента или небольшой группы агентов), расширяя деградацию или тормозя развитие в длинном горизонте всей социально-экономической системы. Фундаментальные ключевые проблемы коррупции, в числе прочих: 1) субъективность, неустойчивость и высокая эластичность правил для принятия решений агентами, 2) низкий уровень доверия и возможность волюнтаристской отмены или пересмотра принятого решения или его условий агентами без возможности объективной и законной апелляции и права на арбитраж, 3) короткий горизонт планирования и рациональных ожиданий агентов, поскольку риски отмены или пересмотра принятого решения практически не ограничены. Институционально коррупция — архаичный квази-институт, присущий естественному государству, где уровень этатизма высок, экономика ренто-ориентирована, уровень индивидуального сознания низок, возможность свободной гражданской самоорганизации ничтожна, связи коротки и вертикальны, а любое конкурентное социально-экономическое преимущество сконцентрировано в руках правящей бюрократии со всеми чертами и характеристиками, ей присущими как типу агентов. В частности, это непроизводительное деструктивное (рентное) политическое предпринимательство, чем по сути и занимается бюрократия. Бюрократ, как экономический агент, максимизирует свою индивидуальную выгоду и заинтересован в расширении своих возможностей в рамках действующей архаичной институциональной системы, которая поощряет бюрократическую активность в целом. В частности, он заинтересован в максимальном увеличении масштаба и числа регуляторных и запретительных барьеров на любом уровне, поскольку их преодоление другими агентами является рентным ресурсом заработка для бюрократа — будь то прямая коррупционная премия или доступ к расширяющемуся бюджету соответствующего бюро. Поэтому коррупция может быть условно эффективна только в институционально-архаичном общественном устройстве с высоким уровнем этатизма, где она является естественным институтом, обеспечивающим условно эффективную реализацию ограниченных прав и возможностей других рыночных агентов (конкурентным преимуществом становится возможность, а не умение). По мере институциональной либерализации (в данном случае неважно каким способом — этико-риторической эволюцией или идеологической революцией), коррупция, как институт, перестает быть эффективной, поскольку перестает соответствовать новому социально-экономическому устройству, где конкурентное преимущество бюрократии ограничивается за счет редукции ее функций и уменьшения зон влияния одновременно с расширением прав и возможностей других рыночных агентов, что, в целом, в числе прочего происходит под влиянием либеральной трансформации прежних базовых институтов, правил и общественных договоров — и внедрением новых.

Утверждение ультра-левых “экономистов”о том, что глобализация и рост развитых экономик происходит за счет эксплуатации неразвитых и бедных обществ стран “третьего мира”, является грубой фактической ошибкой. На самом деле все вновь упирается в значение и вес переменной труда в функции производительности Кобби-Дугласа, а также в переоценку и трактовку этого веса и значения левыми. Помимо теоретического искажения этой архаичной теории противоречат и эмпирические данные. На самом деле бедные страны пытаются использовать конкурентные преимущества низкой базы (в том числе дешевой рабочей силы, что естественным образом увеличивает степень детерминанты труда в производстве низкотехнологичного харда) и совершенно естественным образом абсорбируют производства с низкой добавленной стоимостью. По мере роста благосостояния и развития общества выпуск развивается, и производства с низкой добавленной стоимостью заменяются производством с большей добавленной стоимостью, т.е. развитие детерминировано инновациями. Вопрос: если в рамках мысленного эксперимента допустить, что в какой-то момент не окажется стран и обществ настолько бедных, что некому будет делать гвозди — как быть тогда. Ответ очень простой — это означает, что гвозди станут дефицитными, их цена вырастет, а значит вырастет добавленная стоимость, а значит в рамках свободной конкуренции найдутся агенты, которые заходят заполнить нишу выпуска гвоздей, которая вновь стала прибыльной и экономически привлекательной. Другими словами предельная полезность гвоздей и напряжение потребности в гвоздях вновь возрастут, что означает рост спроса при ограниченности предложения, и, таким образом, рыночная неэффективность или неравновесие, рождающее потенциал добавленной стоимости, будет нивелировано заинтересованными рыночными агентами. Таким образом, теория марксистов о труде как главной детерминанте экономического роста не верна по сути.