Пролог.
«Человек вырван из первоначального единства с природой, свойственного животному существованию. При этом, будучи наделён разумом и воображением, он осознаёт своё одиночество и изолированность, своё бессилие и невежество, случайность своего рождения и смерти. Он не вынес бы ни минуты такого существования, если бы не мог найти новых связей со своими собратьями взамен прежних, регулировавшихся инстинктами. Даже при полном удовлетворении физиологических потребностей человек воспринимал бы своё состояние одиночества и отделённости как тюрьму, из которой он должен вырваться, чтобы сохранить душевное здоровье. И в самом деле, индивид, потерпевший полную неудачу в попытках приобщиться хоть к чему-нибудь, т. е. как бы пребывающий в заключении, даже не находясь за решёткой, — психически нездоров.» (Э.Фромм)


<<< Нет более расхожей мысли, чем та, что мы, обитатели западного мира XX в., совершенно нормальны. Даже при том факте, что многие из нас страдают более или менее тяжёлыми формами психических заболеваний, общий уровень душевного здоровья не вызывает у нас особых сомнений.
… Но можем ли мы быть уверены в том, что не обманываем себя? Известно: многие обитатели психиатрических лечебниц убеждены, что помешанными являются все, кроме них самих. Немало тяжёлых невротиков полагают, что их навязчивые идеи или истерические припадки — это нормальная реакция на не совсем обычные обстоятельства. Ну а мы сами?

Пролог.
«Я знал,  что  мы  мало  значим  в  сравнении  со Вселенной, я знал, что мы — ничто; но быть столь безмерно  ничтожным  -  это одновременно и подавляет и  утешает.  Эти  числа,  эти  расстояния,  которые человек не в состоянии даже представить себе,- они ошеломляют. Так  есть  ли хоть что-нибудь, за что мы можем ухватиться? Среди  того  хаоса  иллюзий,  в который мы бросаемся очертя голову, есть только одна истинная вещь, и это  — любовь. Все остальное — ничто, пустота. Мы  заглядываем  в  огромную  черную бездну. И нам страшно.»
 Из дневника французского писателя Джулиана(Жульен) Грина (1900-1998).

<<<… Человек построил свой мир; он  построил  дома  и  заводы,  производит автомашины и одежду, выращивает хлеб и плоды. Но он  отчужден  от  продуктов своего труда, он больше не хозяин построенного им мира, наоборот, этот  мир, созданный  человеком,  превратился  в   хозяина,   перед   которым   человек склоняется, пытаясь его как-то умилостивить или по возможности  перехитрить. Своими руками человек сотворил себе бога. Кажется, будто человек действует в соответствии со своими интересами; на самом же деле его целостная  личность, со всеми ее возможностями, превратилась в  орудие,  служащее  целям  машины, которую он построил собственными руками. Человек тешится иллюзией, будто  он является центром мира, но при этом он проникнут  тем  же  гнетущим  чувством ничтожности и бессилия, какое его предки испытывали перед  богом,  осознавая это чувство.
     Чувства изоляции и беспомощности еще более усиливаются новым характером человеческих взаимоотношений. Конкретные  связи  одного  индивида  с  другим утратили ясный  человеческий  смысл,  приобрели  характер  манипуляций,  где человек используется как средство. Во всех общественных и личных  отношениях господствует закон рынка. Очевидно, что взаимоотношения  между  конкурентами должны быть основаны на взаимном безразличии. В противном  случае  любой  из них был бы парализован в выполнении своей экономической задачи: сражаться  с конкурентами,  не останавливаясь в случае   необходимости   перед   их экономическим уничтожением.
     Тем же безразличием проникнуты отношения между  нанимателем  и наемным работником. Слово «employer» содержит  в  себе  все  существо  дела: владелец капитала так  же  «использует»  другого  человека,  как  использует машину, станок, но и работник использует  нанимателя  для  достижения  своих экономических целей. Их отношения таковы, что оба являются  друг  для  друга лишь средством достижения цели, каждый является для  другого  лишь  орудием, инструментом. Такие отношения не представляют собой,  собственно,  отношений между двумя человеческими существами, поскольку вне этой взаимной полезности они вовсе не заинтересованы друг в друге. Такой же инструментальный характер носят  отношения  между  предпринимателем  и потребителем.  Потребитель  не является для дельца  конкретной  личностью,  чьи  потребности  он  хотел  бы удовлетворить, — это лишь объект его манипуляций. Таким  же  инструментальным стало  и  отношение  к  труду;  в  отличие  от  средневекового  ремесленника современный производитель не заинтересован в своей продукции как таковой; он производит, по существу, для получения прибыли от вложенного им капитала, а что именно он производит — это  зависит  в  основном  от  рынка,  обещающего выгодное вложение капитала в ту или иную отрасль производства.
     Не только экономические, но и личные отношения между  людьми  приобрели тот  же  характер  отчуждения;  вместо  человеческих  отношений  они стали напоминать отношения вещей. Но, может быть, ни в чем этот дух отчуждения  не проявился так сильно и разрушительно, как в отношении индивида к самому себе. Человек продает не только товары, он продает  самого  себя  и  ощущает себя товаром. Рабочий  продает  свою  физическую  энергию;  предприниматель, врач, наемный  служащий  продают  свою  «личность».  Они  должны  иметь  эту «личность», если хотят продать свои товары или услуги; эта личность  должна быть привлекательной, а, кроме того, ее  обладатель  должен  соответствовать целому  ряду  других  требований:  например, он должен быть энергичен, инициативен и т.д. и т.д. — в соответствии с ситуацией. И  -  как  со  всяким другим товаром — рынок  решает,  сколько  стоят  те  или  иные  человеческие качества, и даже определяет само их существование.  Если  качества,  которые может предложить человек, не  пользуются  спросом,  то  у  него  нет  вообще никаких качеств; точно так же  товар,  который  нельзя  продать,  ничего  не стоит, хотя и обладает потребительной стоимостью. Таким образом, уверенность в себе, «чувство собственного достоинства»  превращаются  лишь  в  отражение того, что думают о  человеке  другие.  У  него  нет  никакой  уверенности  в собственной ценности, не зависящей от его популярности и  рыночного  успеха. Если на  него  есть  спрос,  то  он  считает  себя  «кем-то»; если  же  он непопулярен, он и в  собственных  глазах  попросту  никто.  Эта  зависимость самоуважения  от  успеха  предлагаемой  «личности»  объясняет,  почему   для современного человека популярность стала настолько важной. От нее зависит не только успех в практических  делах,  но  и  способность  человека  сохранить самоуважение; без нее человек скатывается в пропасть неполноценности.
...
     Когда нарушены связи,  дававшие  человеку  уверенность,  когда  индивид противостоит миру вокруг себя как  чему-то  совершенно  чуждому,  когда  ему необходимо преодолеть невыносимое чувство бессилия и одиночества, перед  ним открываются два пути. Один путь ведет его к «позитивной» свободе;  он  может спонтанно связать  себя  с  миром  через  любовь и труд, через  подлинное проявление своих чувственных, интеллектуальных и эмоциональных способностей; таким образом он может вновь обрести единство с людьми, с миром  и  с  самим собой, не  отказываясь  при  этом  от  независимости  и  целостности  своего собственного «я». Другой путь — это путь назад: отказ человека от свободы  в попытке преодолеть свое одиночество, устранив разрыв,  возникший  между  его личностью и  окружающим  миром.  Этот  второй  путь  никогда  не возвращает человека в органическое единство с миром, в котором он пребывал раньше, пока не стал «индивидом», — ведь его отделенность уже необратима, — это  попросту бегство из невыносимой ситуации, в которой он не может  дальше  жить. Такое бегство имеет вынужденный характер — как и любое бегство  от  любой  угрозы, вызывающей панику, — и в то же время оно связано с более  или  менее  полным отказом от индивидуальности и целостности человеческого «я». Это решение  не ведет к  счастью  и  позитивной  свободе;  в  принципе  оно  аналогично  тем решениям, какие мы встречаем во всех невротических  явлениях.  Оно  смягчает невыносимую тревогу, избавляет от паники и  делает  жизнь  терпимой,  но  не решает коренной проблемы и за него приходится зачастую  расплачиваться  тем, что  вся жизнь превращается  в одну лишь автоматическую, вынужденную деятельность. ...>>>
Э.Фромм из книги «Бегство от свободы» (1941г).

Пролог.
В  одной из книг Чжуан-цзы рассказывается, что, когда  ученик Конфуция увидел садовника, несущего  воду для  полива своих  грядок,  которую  он  каждый  раз  доставал  из  колодца, опускаясь в него вместе с сосудом, он спросил его, не  хочет ли он облегчить свою  работу. «Каким образом?» — опросил садовник. Ученик Конфуция  ответил: «Надо взять деревянный рычаг, передний конец которого легче,  а другой конец тяжелее. Тогда можно легко черпать воду из колодца. Такой колодец называется колодцем с журавлем». Садовник, который был мудрецом, сказал: «Я слышал, как мой учитель  говорил, что  если человек пользуется  машиной, то он  все свои дела выполняет,  как машина. У того, кто выполняет  свои дела,  как  машина, образуется машинное сердце. Тот же, у кого  в  груди бьется машинное сердце, навсегда теряет чистую простоту».
 

<<<… В течение двух или трех поколений довольно многие  индивиды живут только как рабочая сила, а  не как люди. То, что вообще может быть сказано о духовном и нравственном значении  труда, на их  труд уже  не  распространяется. Ставшая обычной сверхзанятость современного человека во  всех слоях общества ведет к умиранию в нем духовного начала. Косвенно он становится жертвой этого уже  в детстве. Его  родители,  поглощенные жестокими  трудовыми буднями, не  могут уделять ему нужного внимания. В результате для него оказывается безвозвратно утраченным  нечто органически  необходимое для его развития. Позже, сам став жертвой  перенапряжения,  он все  больше испытывает  потребность  во внешнем отвлечении.  Для  работы в  оставшееся  свободное время над самим собою, для серьезных  бесед  или  чтения  книг  необходима  сосредоточенность,  которая нелегко ему дается. Абсолютная  праздность,  развлечение и желание  забыться становятся для него физической потребностью. Не познания и развития ищет он, а  развлечения  -  и  притом такого,  какое  требует минимального  духовного напряжения.
     Склад ума миллионов  этих  разобщенных,  но способных к сплочению людей оказывает   обратное  воздействие  на   все  институты,  призванные  служить образованию,  а  следовательно, и культуре. Театр уступает место  кабаре,  а серьезная литература -  развлекательной. Журналы  и газеты вынуждены  во все большей степени мириться с тем  фактом, что они  могут преподносить что-либо читателю  лишь  в  предельно  доступной  форме.  Сравнение  средних  уровней нынешней периодики  и  периодики  пятидесяти  -  шестидесятилетней  давности показывает, как сильно прессе пришлось измениться в этом отношении.
...
     В  сколь  сильной  степени бездумье стало для человека второй  натурой, видно  хотя бы  из характера его обычных общений с  окружающими людьми. Ведя разговор с  себе  подобными,  он следит  за тем,  чтобы придерживаться общих замечаний и не превращать беседу в действительный обмен мыслями. Он не имеет больше ничего своего и  даже испытывает в некотором роде страх, что  от него может потребоваться это свое.
...
     Так из-за специфических особенностей  нашего труда мы утратили присущее нам духовное начало  и  нашу индивидуальность в  той мере, в  какой возросли материальные достижения  общества.  И здесь  мы видим в действии трагический закон, согласно которому выигрыш в одном сопряжен с потерей в другом.
     Несвободный, разобщенный, ограниченный современный человек одновременно находится  под угрозой  стать  негуманным. Нормальное отношение  человека  к человеку стало затруднительным для нас.  Постоянная  спешка, характерная для нашего образа жизни, интенсификация взаимного  общения, совместного  труда и совместного бытия многих на ограниченном пространстве  приводит  к тому, что мы,  беспрестанно  и  при самых  разнообразных условиях  встречаясь  друг  с другом, держимся отчужденно по  отношению  к  себе подобным.  Обстоятельства нашего  бытия  не позволяют  нам  относиться  друг  к  другу  как человек  к человеку.
     Навязанное  нам  ограничение   в  деятельности,  присущей  человеческой природе,  носит настолько  универсальный и систематический  характер, что мы привыкаем к нему и  уже больше  не воспринимаем наше безликое  поведение как нечто  противоестественное.  Мы  уже не страдаем от того,  что в таких-то  и таких-то ситуациях не можем больше проявлять подлинно человеческое участие к своим  ближним,  и  в  конечном  счете деградируем  к  отречению от  истинно человеческих отношений и там, где они возможны и уместны.
     Мы утрачиваем чувство  родства со своим  ближним  и  скатываемся  таким образом на путь антигуманности. Когда исчезает сознание,  что любой  человек нам в  какой-то  мере небезразличен  как человек,  тогда расшатываются устои культуры и этики. Регресс гуманности  в этом  случае  является лишь вопросом времени.
     И действительно,  уже в течение жизни  двух поколений обитают среди нас во   всей  своей  отвратительной  наготе   идеи  законченной   негуманности, подкрепленные  авторитетом  логических  принципов.   В   обществе  сложились взгляды, уводящие  индивидов  от  гуманности.  Присущее  человеку от природы участливое   отношение   к   ближнему  исчезает.  На   смену  ему   приходит проявляющаяся   в   более   или   менее  разнообразных   формах   абсолютная индифферентность.  Всячески  подчеркиваемые  в  отношении  незнакомых  людей высокомерие и безучастность уже  не воспринимаются как проявления внутренней неотесанности и  грубости,  а квалифицируются как светское  поведение. Да  и само наше  общество  перестало признавать  за  всеми людьми,  как  таковыми, человеческую   ценность  и   человеческое  достоинство.  Определенная  часть человечества   стала  для   нас   человеческим  материалом,   вещами.   Если десятилетиями  среди  нас  со  все  возрастающей  легкостью могли говорить о войнах  и завоеваниях,  словно речь шла только о  столкновениях на шахматной доске,  то это предопределялось  лишь внедрением  всеобщего  убеждения,  что человеческие судьбы  -  это ряды цифр, определенный статистический материал, не больше. Когда разразилась  война,  для  укоренившейся  в нас негуманности открылось широкое  поле проявления. А сколько всяких дикостей — утонченных и откровенно  оголтелых  — в  отношении  цветных  народов  выдавалось в  нашей колониальной  литературе  последних  десятилетий  и  в наших парламентах  за разумные истины и  в  таком виде усваивалось общественным  мнением! Двадцать лет  назад  в  парламенте  одной из  стран Европейского континента было  как должное   воспринято  даже  выступление,   в   котором   о  массовой  гибели депортированных  негров  от голода  и  эпидемий  говорилось как  о «падеже», словно речь шла о скоте.
     В   современном   преподавании  и  в  современных  школьных   учебниках гуманность оттеснена  в самый темный угол, как будто перестало быть истиной, что она является самым элементарным  и  насущным при воспитании человеческой личности,  и  как  будто нет  никакой необходимости  в  том,  чтобы  вопреки воздействию  внешних  обстоятельств сохранить ее и  для нашего  поколения. В прошлом все  было по-иному. Дух  гуманности господствовал тогда не  только в школе, но и в литературе, даже  приключенческой. Робинзон Крузо в  известном романе Дефо непрестанно  размышляет над  проблемой  гуманности. Он чувствует такую  ответственность  за торжество принципов гуманности,  что  даже в ходе самообороны неизменно руководствуется соображением, как бы поменьше загубить человеческих жизней, и настолько подчиняет себя служению  этой идее, что она придает  смысл  всей  его полной приключений  жизни. Можно ли среди нынешних сочинений   этого  жанра  отыскать   хоть  одно,  столь   пронизанное  духом человечности?
...
     Поглощение  современного  человека обществом,  поистине единственное  в своем  роде,  -  это,  пожалуй,  наиболее  характерная  черта его  сущности. Недостаточное  внимание  к самому  себе  и  без того  уже делает  его  почти патологически восприимчивым к убеждениям, которые в готовом  виде вводятся в обиход обществом  и его институтами. Поскольку к тому же  общество благодаря достигнутой  организации  стало  невиданной  ранее силой  в  духовной жизни, несамостоятельность современного человека по  отношению к обществу принимает такой характер, что он уже почти перестает жить собственной духовной жизнью. Он уподобляется  мячу, утратившему свою  эластичность и сохраняющему вмятину от любого нажима или удара. Общество располагает им по своему усмотрению. От него  человек  получает,  как  готовый   товар,  убеждения  -  национальные, политические и религиозные, — которыми затем живет.
...
     Мы  еще  не прониклись сознанием  нашей духовной нищеты. Из года  в год неуклонно   совершенствуется   распространение   коллективных   мнений   при одновременном  исключении  индивидуального мышления.  Практикуемые при  этом методы достигли такого совершенства и получили такое признание, что отпадает необходимость   предварительно   оправдывать   любую   попытку  внедрить   в общественное мнение даже самую бессмысленную  идею, когда она представляется уместной.
...
     С  отказом от независимости  своего мышления мы утратили  — да иначе  и быть  не  могло  -  веру  в  истину. Наша  духовная  жизнь  дезорганизована. Сверхорганизованность  вашей  общественной  жизни выливается  в  организацию бездумья.
     Отношения   между   индивидом  и  обществом   подорваны  не   только  в интеллектуальном, но и в этическом плане. Отрекаясь  от собственного мнения, современный человек  отказывается  и от собственного нравственного суждения. Чтобы признать хорошим то, что общество словом и делом выдает за таковое,  и осудить  то,  что  оно  объявляет  дурным,  он подавляет рождающиеся  в  нем сомнения,  не проявляя их ни  перед,  другими,  ни  перед  самим собой.  Нет побуждения, над которыми не восторжествовало бы в конечном счете его чувство принадлежности  к  коллективу.  В  результате  он  подчиняет  свое  суждение суждению массы и свою нравственность нравственности массы.
     Особенно   склонен   он   извинять    все    бессмысленное,   жестокое, несправедливое и  дурное в действиях своего  народа. Подавляющее большинство граждан  наших бескультурных  культурных  государств  все  меньше  предаются размышлениям как  нравственные личности, дабы  не  вступать  беспрестанно во внутренние конфликты  с  обществом и заглушать в себе  все новые побуждения, идущие вразрез с его интересами.
     Унифицированное коллективное мнение  помогает  им в этом, поскольку оно внушает, что  действия коллектива  должны  измеряться  не  столько масштабом нравственности,  сколько  масштабом  выгоды  и  удобства.  Но  в  результате становятся ущербными их души. Если среди наших современников встречается так мало людей  с верным человеческим и нравственным чутьем, то  объясняется это не  в последнюю  очередь  тем,  что  мы  беспрестанно  приносим свою  личную нравственность на алтарь отечества, вместо того чтобы оставаться в оппозиции к обществу и быть силой, побуждающей его стремиться к совершенству.
     Итак, не только между экономикой  и  духовной жизнью, но  также и между обществом и индивидом сложилось пагубное взаимодействие. В век  рационализма и расцвета философии общество давало  опору индивиду, вселяя в него глубокую уверенность  в  торжестве  всего  разумного  и  нравственного,  которую  оно неизменно  рассматривало  как  нечто  само  собой  разумеющееся. Людей  того времени  общество  поднимало, нас  оно  подавляет.  Банкротство  культурного государства, становящееся от десятилетия к десятилетию  все более очевидным, губит  современного человека.  Деморализация  индивида обществом идет полным ходом.  ...>>>
      Альберт Швейцер (1875--1965), из книги «Культура и этика»(1923).

Эпиграф. Хокку:

Внимательно вглядись:
Аккаунт «панi Юли»
Увидишь на СмартЛаб!

А, вот, и пища для размышлений...

<<<… Из  нашего  преклонения перед действительностью и  из  нашего историзма родился  национализм,  являющийся  виновником  внешней  катастрофы,  которая завершает закат нашей культуры. Что  такое   национализм?   Неблагородный   и   доведенный  до  абсурда патриотизм,  находящийся  в  таком  же отношении к благородному и  здоровому чувству любви к родине, как бредовая идея к нормальному убеждению.
...
В   том,  что  истоки   национализма   лежат   не   столько   в   самой действительности,  сколько в ее  искаженном преломлении в воображении  масс, нетрудно   убедиться   на   примере   любой   националистической  концепции. Национализм утверждает,  что ведет  реальную политику. В действительности же для  него  совершенно  не характерен  подлинно  деловой  и  здравый подход к решению любых  вопросов внешней и  внутренней  политики. Ибо национализм  по своей  сущности  не  только  эгоистичен,  но и  энтузиастичен.  Его реальная политика    представляет    собой     стимулируемую    народной    страстью, догматизированную  и идеализированную переоценку отдельных территориальных и экономических  проблем,  затрагивающих  интересы  масс. Он  отстаивает  свои требования без сколько-нибудь осмысленного определения их реальной ценности. Стремясь заполучить богатства,  стоившие  миллионы,  современные государства обременяли свою  экономику  вооружениями, поглощавшими  миллиарды.  В благом намерении позаботиться о защите и расширении торговли они облагали последнюю поборами, угрожавшими  ее конкурентоспособности в большей  степени, чем  все мероприятия противника.
...
Раньше  была  просто  культура  и  каждый  культурный  народ  стремился усваивать  ее  в наиболее чистой и развитой  форме. При этом народности было присуще гораздо  больше самобытности  и цельности, чем ныне.  И  если тем не менее тогда  не проявлялось никакого стремления к обособлению духовной жизни на  национальной основе, то это доказывает лишь, что такое стремление отнюдь не показатель  силы нации. Претензия на самобытность национальной культуры в том  виде, как о ней заявляется в наше время, представляет собой болезненное явление, предопределенное тем, что культурные народы утратили  свою здоровую природу и руководствуются  уже не инстинктами, а теориями. Они так тщательно исследуют  свою душу,  что  последняя  уже больше не способна  ни  на  какие естественные порывы. Они анализируют и описывают ее так досконально, что она за тем,  чем ей предписывается быть,  не видит  того, чем является  на самом деле.  О духовных различиях  между расами мудрствуют с  таким упорством, что эта  болтовня  действует  как  навязчивая идея,  а  отстаиваемое своеобразие выступает как претенциозная болезнь.
...
В  сфере  событийного,   которое  предопределяет  судьбу  человечества, реальность заключается  в убеждениях людей,  а  не  в  существующих  внешних фактах. Твердая почва под ногами дана нам в основанных  на разуме  этических идеалах. Хотим ли мы, чтобы дух сделал нас  способными создать новые условия бытия  и  вновь  вернуться к  культуре,  или  же нас устраивает  перспектива по-прежнему черпать  духовное из  конкретной действительности и в результате неудержимо катиться навстречу гибели? Таков роковой вопрос, перед которым мы поставлены волею судеб.
...
То, что  происходит ныне в  отношениях между народами и внутри  каждого народа, -  яркая иллюстрация  этой истины. На истории нашего  времени  лежит печать никогда ранее не виданной бессмыслицы. Будущие  историки, как всегда, до  мельчайших подробностей проанализируют  ее,  разложив все по  полочкам и продемонстрировав при этом свою ученость и беспристрастность. Но как сейчас, так  и во  все  последующие  времена объяснить превратности  нашей  нынешней судьбы   можно  только  тем,  что  мы  пытались  удовлетвориться  культурой, оторванной от этики. >>>

Альберт Швейцер (1875--1965), лауреат Нобелевской премии мира (1952), из книги «Культура и этика»(1923).

<<< Конец иллюзии

Великие Обещания Безграничного Прогресса — предчувствия господства над природой, материального изобилия, наибольшего счастья для наибольшего числа людей и неограниченной личной свободы — питали надежды и веру поколений с самого начала индустриального века. Конечно, наша цивилизация началась, когда человечество научилось активно управлять природой, но до наступления индустриального века это управление оставалось ограниченным. С началом промышленного прогресса, замены энергии животного и человека механической, а затем ядерной энергией до замены человеческого разума электронной машиной мы чувствовали, что находимся на пути к неограниченному производству и, следовательно, к неограниченному потреблению; что техника сделала нас всемогущими, а наука — всезнающими. Мы были на пути к тому, чтобы стать богами, высшими существами, способными создать второй мир, используя мир природы лишь в качестве строительного материала для своего нового творения.

Посеяв в России хаос, мы незаметно подменим их ценности на фальшивые и заставим их в эти фальшивые ценности верить.

Эпизод за эпизодом будет разыгрываться грандиозная по своему масштабу трагедия гибели самого непокорного на земле народа, окончательного и необратимого угасания его самосознания...
Литература, театры, кино — все будет изображать и прославлять самые низменные человеческие чувства.

Мы будем всячески поддерживать и поднимать так называемых творцов, которые станут насаждать и вдалбливать в человеческое сознание культ разврата, насилия, садизма, предательства — словом, всякой безнравственности...
Честность и порядочность будут осмеиваться и никому не станут нужны, превратятся в пережиток прошлого. Хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и наркоманию, животный страх друг перед другом и беззастенчивость, предательство, национализм и вражду народов — прежде всего вражду и ненависть к русскому народу, — все это мы будем ловко и незаметно культивировать, все это расцветет махровым цветом.