Рецензии на книги | Отличная книга "Похождение бравого солдата Швейка во время мировой войны"

"- Короче говоря, мадьяры — шваль,- закончил старый сапер Водичка свое повествование, на что Швейк заметил:
— Иной мадьяр не виноват в том, что он мадьяр.
— Как это не виноват? — загорячился Водичка.- Каждый из них виноват...
— Ты бы лучше подождал здесь,- сказал Швейк Водичке у подъезда дома,- я только сбегаю на второй этаж, передам письмо, получу ответ и мигом спущусь обратно.
— Оставить тебя одного? — удивился Водичка.- Плохо, брат, ты мадьяров знаешь, сколько раз я тебе говорил! С ними мы должны ухо держать востро. Я его ка-ак хрясну..."

Повар Юрайда снова вернулся сверху, и его взгляд упал на сокрушенного Балоуна, который, опечаленный и уничтоженный, сидел на лавке у печи и с невыразимой тоской разглядывал свой ввалившийся живот.

– Твое место в секте гезихастов, – с состраданием сказал ученый повар Юрайда, – те по целым дням смотрели на свой пупок, пока им не начинало казаться, что вокруг пупка появилось сияние. После этого они считали, что достигли третьей степени совершенства.

Юрайда открыл духовку и достал оттуда одну кровяную колбаску.

– Жри, Балоун, – сказал он ласково, – жри, пока не лопнешь, подавись, обжора.

У Балоуна на глазах выступили слезы.

– Дома, когда мы кололи свинью, – жалобно рассказывал Балоун, пожирая маленькую кровяную колбаску, – я сперва съедал кусок буженины, все рыло, сердце, ухо, кусок печенки, почки, селезенку, кусок бока, язык, а потом… – И тихим голосом, как бы рассказывая сказку, он прибавил: – А потом шли ливерные колбаски, шесть, десять штучек, пузатые кровяные колбаски, крупяные и сухарные, так что не знаешь, с чего начать, то ли с сухарной, то ли с крупяной. Все тает на языке, все вкусно пахнет, и жрешь, жрешь…

Я думаю, – продолжал Балоун, – пуля-то меня пощадит, но вот голод доконает, и никогда в жизни я не увижу больше такого противня кровяного фарша, какой я видывал дома. Вот студень я не так любил, он только трясется, и никакого от него толку. Жена, та, наоборот, готова была умереть из-за студня. А мне на этот студень и куска уха было жалко, я все хотел сам сожрать и так, как мне было больше всего по вкусу. Не ценил я этого, всех этих прелестей, всего этого благополучия. Как-то раз у тестя, жившего на содержании детей, я выспорил свинью, зарезал ее и сожрал всю один, а ему, бедному старику, пожалел послать даже маленький гостинец. Он мне потом напророчил, что я подохну с голоду, оттого что нечего мне будет есть.

– Так, видно, оно и есть, – сказал Швейк, у которого сегодня сами собой с языка срывались рифмы.

Повар Юрайда, который только что пожалел Балоуна, потерял всякое к нему сочувствие, так как Балоун быстро подкрался к плите, вытащил из кармана целую краюху хлеба и попытался обмакнуть ее в соус, в котором на большом противне лежала груда жареной свинины.

 

Юрайда так сильно ударил его по руке, что краюха упала в соус, подобно тому как пловец прыгает в купальне с мостков в реку.

И, не давая ему вытащить этот лакомый кусок с противня, Юрайда схватил и выбросил Балоуна за дверь.

Удрученный Балоун уже в окно увидел, как Юрайда вилкой достал его краюху, которая так пропиталась соусом, что стала совершенно коричневой, прибавил к ней срезанный с самого верха жаркого кусок мяса и подал все это Швейку со словами:

– Ешьте, мой скромный друг!

– Дева Мария! – завопил за окном Балоун. – Мой хлеб в сортире! – Размахивая длинными руками, он отправился на село, чтобы хоть там чего-нибудь перехватить.