Текст ниже — перепост удаленного вчера поста о причинах глобальных социо-экономических эррозий. 



2022 год — год событий, которые я называю гиперсдвигом. Этот год характерен тем, что накопленные противоречия и неэффективности в глобальных и доместикальных процессах получили свое интенсивное развитие, перешли в активную фазу и ускорились, увеличивая турбулентность, неопределенность и риски устойчивости мирового устройства. Сразу оговорюсь, что эти процессы не стоит воспринимать, как нечто экстраординарное. Как эволюционист, могу сказать наверняка, что любой новый признак или явление — это диалектически и эволюционно обоснованное последствие адаптации под действием изменения внутренних и внешних факторов, накопленных в критическую массу и становящихся триггерами изменений. И в этом смысле сегодняшний день не является исключением.

 

Для развитых стран — экономически развитых либеральных демократий, — сегодняшние социо-экономические проблемы в виде очевидно усиливающейся рецессии и экстраординарной инфляции — последствия не вынужденной политики нейтрализации рисков Ковидной вирусной пандемии, а общего и устойчивого левого крена в последние 20 с лишним лет. Левый дискурс в социально-экономической политике заключался в перманентном этатизме — расширении полномочий государства на перераспределение общественных ресурсов. Это автоматически и неизбежно означает патернализм и рост госрасходов, экстрастимулирование спроса и накапливание левериджа, искажение рыночной конкуренции через эффект государственного выдавливания частного бизнеса и усиливающееся бремя на производительных агентов. Но главное — это вертикализация обмена благами между членами общества и расширение полномочий правительства и бюрократии, что неизбежно ведет к экономическим и в итоге социальным проблемам. А это, безусловно, рождает риски изменения этических нарративов, институциональных смыслов и, в конечном счете, снижения благосостояния и уровня свободы.

 

Для авторитарных режимов 2022 год — начало активного акторства как внутри своих территорий, так и за их пределами. С одной стороны, некоторые крупнейшие авторитарные режимы ускорили смещение из модуса софт-автократий к полюсу тиранических диктатур. Это не означает, что они уже там. Но смещение очевидно: элиминируются права и возможности общества с одновременным расширением прав и возможностей доминирующей властной элиты и обслуживающих ее групп населения с возрастающим использованием репрессивных механизмов принуждения к подчинению.

С другой стороны, эти режимы подошли к важной точке, где они уперлись в условный потолок своего существования, что диктует необходимость значительного изменения политики. В противном случае режим начинает разрушаться: исчерпаны все прежние факторы устойчивости и потенциал.

На развилке между либерализацией и авторитарным ужесточением ключевые автократии, представляющие развивающиеся экономики, — Китай, Россия и некоторые другие страны — видимо сделали свой выбор в сторону смещения к диктатуре со всеми соответствующими такой трансформации последствиями как внутри-, так и внешнеполитическими.

 

Конечно, разделение мирового сообщества на две однозначные категории — например, развитые и неразвитые экономики, либеральные демократии и автократии, цивилизованные и архаичные социумы — путь к упрощению, которое в определенной степени искажает реальную картину. Некоторые автократии смещаются вовсе не к диктатуре, а к либеральному модусу. В то же время в основных развитых рыночных экономиках, напротив, централизировалось перераспределение и расширялось государство в течении последних десятилетий, что привело к массе сложных и негативных последствий.

 

Все эти трансформации обуславливают общие геополитические эрозии устойчивости и взаимовыгодного социо-экономического взаимодействия, вытекая в усиление и размножение агрессивных конфликтов и общую геополитическую и макроэкономическую турбулентность.

 

Важный вопрос заключается в том, насколько такое глобальное сотрудничество было изначально устойчивым, не являются ли проблемы сегодняшнего дня заложенными в самом начале глобализации или же в какой-то момент все пошло не так?

 

Не менее важным вопросом является спектр перспектив, которые можно сформулировать и определить из сегодняшнего дня, и то, насколько вероятно формирование устойчивого тренда к глобальному развитию свободного рынка, индивидуализма, либеральных институтов и демократии, как основам материального,  этического и гуманитарного прогресса.

 

Для попыток хотя бы попытаться ответить на эти вопросы разумно рассмотреть более подробно суть и связи взаимоотношений ключевых стран, в первую очередь с экономической точки зрения. Причина такой точки отсчёта очевидна: экономика перестала быть составной частью социальных отношений, став их безусловной основой и базовой детерминантой практически всех социально-политических процессов. Это, в числе прочих, верно подметил К. Поланьи, утверждая, что раньше экономическая система была встроена в социальные отношения наряду с семейно-родственной системой, религиозно-культурной, политико-правовой и пр. и не была приматом среди них. В современном мире, напротив, все прочие социальные системы отношений встроены в экономику, как базу социального устройства: договор заменил статус, общество заменило общину, доход не определяется статусом, а сам определяет его, и т.д. Такой старт и угол зрения позволит более ясно понять причинность и функциональные связи, приведшие к нынешнему состоянию глобального мира.

 

ВВП, как сумма ценности всех сделок в экономическом обмене, и торговый баланс — пожалуй одни из самых наглядных критериев оценки места и состояния участников обмена, в нашем случае страновых экономик. Страна, которая продаёт, т.е. экспортирует больше, чем покупает, т.е. импортирует, очевидно будет иметь профицит торгового баланса, и наоборот. В том числе это означает, что в такой стране производительные мощности явно доминируют над потребительской силой.

 

При этом страны, которые экспортируют преимущественно индустриальные и потребительские товары, являются производственными донорами для стран, которые импортируют эти товары, в то время как страны, экспортирующие технологии и сервисы, будут источником технологий для стран-производителей, которые сосредоточены на производстве, но не имеют соответствующего технологического потенциала.

 

Наконец страны, основной предмет экспорта которых — ресурсы, будут неизбежно импортировать и технологии, и товары, поскольку их производственно-технологический потенциал и ресурсный фокус не позволяют иметь развитое технологическое производство товаров и сервисов.

 

Таким образом, в упрощённом виде мы можем представить мировой экономический обмен в виде специализаций как результат глобализации экономических цепочек и выделить три сложившихся прайм-кластера стран: страны-потребители, страны-производители и страны-ресурсные доноры.

 

Надо заметить, что такая специализация не предполагает равноценной выгоды для каждой из сторон, и страна получает ровно те выгоды, которые возможны в силу ее институционально-экономического и социо-политического устройства. Распределение благ, очевидно, неравномерно и таковым быть не может по определению рыночного обмена. К тому же надо понимать, что такая конфигурация сложилась эволюционно под воздействием процессов внутри каждой из стран и под влиянием результатов глобального макровзаимодействия. В конечном счёте в результате глобальной макро-конкуренции страны получили те «места» в глобальной специализации и имеют те выгоды, которые соответствовали их социо-этическим, культурно-географическим, политико-институциональным и прочим макро-конкурентным возможностям.

 

Безусловно, такая градация на три кластера условна, поскольку, например, большинство стран с развитыми экономиками являются в значительной мере и производителями и потребителями, а некоторые, как Норвегия, — и ресурсным донорами. В то же время страны с развивающимися экономиками могут зарабатывать на сервисах больше, чем на ресурсах или производстве, как например ОАЭ. Однако об этом я поговорю в другой раз, здесь же есть смысл проследить детали и актуальные последствия экономического обмена рассматриваемых трех основных страновых кластеров.

 

В первую очередь посмотрим на потоки благ среди трех кластеров. Для этого представим себе эти группы в виде треугольника, где вершиной будут страны-потребители, правым углом — страны-производители, а левым углом — страны-ресурсные доноры.

 

Из стран-производителей и стран-ресурсных доноров — далее “добытчиков” -  наверх, в страны-потребители, течет поток товаров и ресурсов. Одновременно ресурсы из стран-добытчиков текут так же в страны-производители, а обратно — товары и расчетная валютная выручка. Из стран-потребителей в страны-производители и страны-добытчики обратно вниз течет поток расчетной валюты, включая инвестиции, а также технологии, которые покупают страны-производители и страны-добытчики.

 

Поскольку страны-производители и страны-добытчики не такие богатые, как страны-потребители, они меньше потребляют, больше производят и имеют профицит торгового баланса. Увеличение объема иностранной валюты, полученной за товары, уменьшает относительный объем национальной валюты и увеличивает ее относительную цену, т.е. курс. Увеличение курса национальной валюты увеличивает себестоимость производимых товаров и добываемых ресурсов, снижает маржинальность, ведет к уменьшению экспортных доходов и, соответственно, снижает конкурентоспособность страны в глобальном производственном кластере.

 

Для того, чтобы удерживать курс национальной валюты на благоприятных для производства и экспортных доходов уровнях, страны-производители и страны-добытчики создают резервы из приходящей валютной выручки и поддерживают баланс иностранной и национальной валюты в пользу национальной, регулярно расширяя массу национальной валюты и выкупая на нее иностранную валюту со своего рынка. Таким образом, иностранной валюты становится меньше, она дорожает, а национальная валюта дешевеет относительно иностранной.

 

Резервы в иностранной валюте, полученной за экспорт, которые создают страны-производители и страны-добытчики, вкладываются преимущественно в долги стран-потребителей. Такие инструменты рассматриваются как наиболее надёжные инвестиционные объекты в мире — и вот почему.

 

Вложение резервов стран-производителей и стран-добытчиков в долги стран-потребителей — это способ для производителей и добытчиков прокредитовать спрос у потребителей, а значит, обеспечить себе рост производства и экспорта, т.е. собственный доход. Выпуск долга странами-потребителями — способ обеспечить рост своего спроса, а значит, увеличить благосостояние, потребление и прочие соответствующие странам-потребителям факторы роста ВВП.

 

Таким образом страны-потребители являются доминирующим бенефициаром в международном обмене, его движущей силой и основой развития стран-производителей и стран-добытчиков. Ровно поэтому все обязательства стран-потребителей — валюты, долги, корпоративные акции и т.д. -  являются наиболее надежными инструментами для презервации и пассивного дохода капитала, в частности, резервов производителей.

 

Спрос на долги стран-потребителей неизменно растет с ростом валютной выручки (т.е. с ростом спроса в странах-потребителях) в странах-производителях и странах-добытчиках, которым с одной стороны нужно абсорбировать валюту из экспортной выручки для сдерживания роста курса национальной валюты, а с другой стороны фактически финансировать спрос в странах-потребителях через покупку их долгов. Это значит, что спрос на долг стран-потребителей расширяется: цена постоянно растет, а доходность падает.

 

Низкая доходность государственного долга и высокий спрос на него означает низкую ставку фондирования коммерческих банков внутри стран-потребителей и расширение кредитования частного сектора с сопутствующим этому снижением ставок. Во-первых, банки ищут более доходные, чем госдолг, инвестиции, в частности, кредитование частного сектора, а во-вторых, приток ликвидности и объем своей валюты в стране очень велик: деньги доступны и дешевы.  Кредитование растет, спрос увеличивается, обеспечивая, соответственно, у стран-производителей рост производства и экспорта.

 

Но где в таком случае создается добавленная стоимость у стран-потребителей, которые удовлетворяют товарный спрос за счет стран-производителей?

Добавленная стоимость создается в сервисах и технологиях, т.е. в брэйн-экономике. Для фокусирования на создании технологий необходимо обеспечить все прочие потребности, и они обеспечиваются обменом спроса и технологий на товары. Помимо этого возникает спрос на сервисы, как главную и важнейшую часть экономики технологического созидания: люди меньше занимаются физическим трудом и получают расширение потребностей в услугах. Интеллектуальная работа и творческое созидание требуют личной экзистенциальной и бытовой удовлетворенности, т.е. защищенности, обеспеченности, социального доверия, свободы, возможности инициативы, и пр., а это приводит к развитию сервисной экономики, как примату современной экономической системы.

 

Развитие технологий и рост сервисного сектора позволили странам-потребителям интенсивно развивать гуманизированную и либеральную институционально-политическую среду, где право инклюзивно и равномерно в применении, регулярная выборность — принцип найма социальных менеджеров социумом через выборы в любых больших социальных группах вплоть до государства, а конкуренция и свободный рынок — базовая парадигма экономического и любого иного социального обмена.

 

В сервисно-технологических экономиках личность — главный объект и принципал, все прочие социальные компоненты выполняют агентскую роль. Это позволяет создавать новые цивилизационные рывки, где S (sacred) интенсивно увеличивается относительно P (profane).

 

Итак, либеральные демократии — это диалектический продукт конкурентной победы в процессе исторической макроэволюции.

 

Совсем иная ситуация в странах-производителях. Здесь во главе угла — физическое производство материальных товаров. Это означает очевидный примат производства над спросом. Это и обуславливает институциональный фокус: корпоративные интересы выше личных, ведь производство — это коллективный физический труд (регулярные физические усилия ограниченного разнообразия в определенных рамках), уложенный в иерархическую систему. Отсюда следует, что  все основные преимущества будут получать основные бенефициары, находящиеся на вершине иерархии — государственная бюрократия, монополии и частные владельцы крупного капитала.

 

Эффективное и широкое создание передовых технологий невозможно в производственных автократиях в силу иного социо-институционального и политического устройства, как следствие экономической «производственной” специализации: человеческая производственная единица с большим обязанностями и маленькими правами важнее созидающей личности с большими правами и маленькими обязанностями. 

 

Однако для роста эффективности производства необходима рыночная конкурентная среда и соответствующая, хотя бы частично институциональная система, что запускает формирование в странах-производителях базовых либеральных институтов или хотя бы их начальных форм.

 

Рыночная среда, прото-либеральные институты и рост физического производства товаров, как главного экономического драйвера, опосредуют рост благосостояния населения и усложняют социальные процессы, постепенно триггируя требования и расширяя права населения.

 

На самой низкой ступени глобальных социально-экономических отношений и этического развития — страны-ресурсные доноры, или добытчики. Поскольку природные ресурсы и продукция первого передела — основная база для получения благ, позволяющая извлекать ренту, их контроль сосредоточился в руках тех, кто имеет максимум прав и возможностей для рентного обогащения — т.е. властной элиты и аффилированных с ней групп, имеющих отношение к государственному бюджету как источнику благосостояния.

 

Фактически для них страновой бюджет и рентные ресурсы, доход от использования которых наполняет бюджет, — собственность, обслуживанием которой занимаются работники — население. Население контролируется инструментами, адекватными для его подчинения или лояльности — идеологическими информационными манипуляциями или прямыми физическими репрессиями, или и тем и другим в разных соотношениях.

Добыча и экспорт ресурсов обеспечивают приток экспортной валютной выручки, которая используется либо разумно, как в России, для поддержания конкурентоспособности, устойчивости и пролонгации жизненного цикла режима, либо — неразумно, как в Венесуэле, где режим не имеет больше никаких иных рычагов воздействия на население, кроме насильственного принуждения.

 

Таким образом властная элита в ресурсных автократиях имеет полноценный и неоспоримый мандат на перераспределение общественных благ. Все прочие экономические отрасли и их участники — всего лишь агенты, обслуживающие рентные источники дохода, включая удовлетворение потребностей населения в сервисах и потребительских товарах. Соответственно в странах-ресурсных донорах человек — производственная единица, а не личность с правами, как в странах-потребителях и отчасти в странах-производителях. Но в отличие от стран производителей здесь нет даже стимулов и предпосылок к созданию прото-либеральных институтов и реальных установленных равно применимых правил: здесь нет сложного производства, и, соответственно, нормально функционирующей рыночной среды, где горизонтальный обмен требует наличия правил и прав.

 

Страны-ресурсные доноры в определенном смысле — феодальные государства, поскольку и объект обогащения, и способ накопления богатства и его удержания — это природная рента, а не продукт человеческого капитала. Соответственно этому нет ни базы, ни стимулов для развития технологий, сервисов и даже сложного производства, как продуктов интеллектуальной человеческой деятельности и творчества.

 

Это же обуславливает и отставание в институциональном-политическом и этико-гуманистическом развитии: подавляющее большинство стран-ресурсных доноров — смещающиеся к диктатуре автократии с вертикальным подчинением вышестоящему агенту и в итоге — домену. Все вышесказанное не означает, что ресурсные автократии не обладают каким-то человеческим капиталом, производством, технологиями, или более или менее развитыми сервисами так же, как и рыночными отношениями в целом. Но все эти компоненты экономики являются инструментом обслуживания рентного обогащения властных элит, умышленно ограничиваются в развитии, имеют незначительный вес в страновом успехе и не являются факторам экономического роста.

 

Таков усредненный номинальный ландшафт глобального мироустройства с точки зрения экономических обменов и институционально-социального устройства, ими определяемый. В реальности каждая страна занимает свою конкурентную нишу, пытаясь в то же время занять новую, более эффективную, или напротив, выпадает в иную, менее выгодную нишу в силу деградации институтов и политического устройства. Некоторые страны занимают более полярные положения рядом с вершинами предложенного треугольника, некоторые более гибридны.

 

Существует четвертый кластер стран, не вписывающихся в глобальный обмен и формирующих группу не на базе макро-функции общего обмена, а на основе по сути одного-единственного признака — закупоренной и фактически бесполезной для глобальной экономики автаркии. Все эти страны представляют собой тиранические диктатуры с архаическим институциональным и этическим устройством, где население максимально бесправно и насильно принуждено к выполнению навязанных обязанностей, экономические обмены с внешним миром минимальны, а обмены внутри примитивны и однообразны. В связи с рассматриваемой темой и в контексте этого эссе такие страны не представляют сколько-нибудь существенного значения. Поэтому мы исключим этот кластер, находящийся за пределами нашего треугольника, и сосредоточимся на трёх базовых группах участников глобального экономического процесса.

 

Итак очевидно, что в результате макро-конкуренции в целом основным драйвером экономического развития — усложнения и расширения экономических обменов -  и технологического прогресса стали страны с либеральными институтами, демократическим политическим режимом и свободной рыночной экономикой. Именно в этих странах среда способствовала развитию брэйн-экономики — экономики творчества и сервиса, где технологии и интеллектуальное созидание, а также институты, их опосредующие, стали главными факторами экономического роста.

 

В странах же — производителях товаров основными факторами роста продолжают оставаться инвестиции и человеческие трудовые ресурсы, что говорит о соответствующей ограничительной институциональной и общественной среде.  Права и возможности населения расширяются в силу развития рынка и соответствующих ему институтов, но недостаточны для интенсивного развития человеческого капитала и личной инициативы, их доминантности в экономическом росте.

 

Говоря же о ресурсных автократиях, можно утверждать, что основными факторами экономического роста являются природные ресурсы и трудовая сила, а это очевидно определяет архаичность фрейма социально-политического устройства и уровень общественного развития: собственный технологический потенциал незначителен, экономические обмены примитивны и линейны, социальные отношения имеют феодальный оттенок, этика и мораль архаичны, а гуманизация — в эмбриональном состоянии.

 

На сегодняшний день все три рассматриваемых кластера стран уперлись в так называемый потолок развития, который меняет взаимодействие между странами и запускает значимые и практически одновременные изменения во внутренних социополитических и экономических процессах, которые можно назвать ГИПЕРСДВИГОМ. Факторы формирования такого потолка, своего рода сет-пойнта, разнятся в зависимости от кластера и страны с одной стороны, но и имеют некоторый общий генезис — с другой. 

 

Рассмотрим вначале специфические факторы формирования сейт-пойнта гиперсдвига от кластера к кластеру, стараясь найти общие черты и закономерности, избегая при этом детализации до странового уровня.

 

Для стран-производителей можно перечислить несколько базовых специфических причин запуска гиперсдвига.

 

Во-первых, эффект низкой базы истощается. Урбанизация, индустриализация и инвестиционная наполненность экономики дошли до стадии, в которой эти факторы уже не могут быть двигателями экономического развития и роста — возникает их убывающая отдача.

 

Во-вторых, рост доходов населения и благосостояния в целом обуславливают рост зарплат и себестоимости производства, что снижает конкурентоспособность.

 

В-третьих, институциональный и политический каркас очевидно не успевает трансформироваться вместе с экономическим развитием, по-прежнему играя роль ограничителя в расширении социальных прав и свобод. Это ведет в свою очередь к замедлению гуманизации социальной риторики и этики, торможению созидательной и предпринимательской инициативы, а значит внутреннего технологического развития.

 

В-четвертых, неизбежная частичная либерализация институтов и правил, необходимых для рыночной, наиболее эффективной организации производственных, и – неизбежно — потребительских отношений, рождает спрос со стороны нарождающегося среднего класса на возможности развития человеческого капитала. Это влечет за собой встраивание в глобальные гуманитарные коммуникации — образовательные, потребительские, культурные, что не соответствует той ограничительной политике, которая присуща автократиям, и вызывает факторы неравновесия политико-институционального режима и социальных интересов.

 

Это же опосредует возникновение пятого фактора -  гражданской пассионарности и самоорганизации, когда образованные и социально-успешные группы населения желают расширения свобод, возможностей и прав для самореализации. Эти желания не всегда и не сразу вытекают в протестную активность, однако они являются существенным триггером эндогенной или экзогенной трансформации политического режима — либо в стороны ужесточения, либо в сторону либерализации.

 

Если говорить о странах-добытчиках, то в целом ситуация во многом схожа за одним исключением: рентный источник обогащения властной элиты и соответствующая система институтов не позволяют достичь даже того уровня инклюзивности в распределение благ, прав и возможностей, как в странах-производителях.

 

Капсулирование социального мышления и фокусирование его внимания на архаичных этико-культурных установках, нарративах и ценностях являются важным фактором выживаемости интересантов режима. Такое положение не предполагает либерализации институционально-политического и экономического устройства, как противоречащего интересам режима процесса. При этом рыночные отношения, как наиболее экономически эффективные, и минимальные правила, способствующие поддержанию таких отношений, тем не менее приводят к появлению все той же потенциальной политической пассионарности среди условного и немногочисленного среднего класса, нарожденного в нескольких мегаполисах. 

 

К тому ж, ресурсное донорство по мере развития технологий теряет свою полезность в глобальном контексте. Это значит, что конкурентные преимущества стран-добытчиков в макро-смысле снижаются, и специализация оказывается наименее эффективной среди трех основных кластеров макро-специализаций. Это ведет к снижению эффективности всей социо-политической системы и возникновению серьезных общественных дисбалансов — в правах, в доходах, в возможностях и пр., то есть  к неустойчивости режима и возможностям соблюдать интересы его бенефициаров в прежнем объеме.

 

Участие в глобальном экономическом обмене неизбежно открывает в той или иной мере окна для развития человеческого капитала и рождает запрос на либерализацию со стороны наиболее экономически и социально успешного населения, пусть и немногочисленного и фрагментированного территориально в нескольких промышленно-логистических центрах. С учетом того, что в рентной ресурсной автократии такой успех рождается преимущественно за счет близости к перераспределительному источнику и встроенной в бюрократическую вертикаль сети аффилиантов, такое стремление к глобальным возможностям создает еще большие, эндогенные риски для режима и еще больше расшатывают его устойчивость изнутри. 

Коротко говоря, автократии стран-добытчиков менее эластичны в своем пост-феодальном политическом устройстве для эффективных адаптаций, чем автократии стран-производителей, риски для них больше, и возможные действия для нейтрализации этих рисков более линейны и односложны…

Наконец, рассматривая страны-потребители — развитые экономики с гуманизированным обществом и либерально-демократическим политическим устройством, можно сказать о том, что именно в этом кластере скрывается важнейшая причина гипресдвига, запускающая процессы внутри других участников глобального геополитического и макро-экономического порядка.

Разберемся почему.

Производственные и ресурсные автократии — этот ведомые развитыми странами социо-экономические системы, как менее развитые и менее конкурентоспособные агенты в общей глобальной социо-экономической системе. Здесь я не имею ввиду, что кто-то кому-то подчиняется под воздействием прямого принуждения. Просто от процессов внутри главных и наиболее приспособленных акторов глобальной макро-конкуренции зависят внутренние процессы менее успешных адаптирующихся к этой конкуренции акторов. 

Как было сказано ранее, страны-потребители запускают проградационные процессы в экономиках стран-производителей и стран-добытчиков через глобальный обмен товарами, технологиями и капиталом, обеспечивая производительность в таких странах ростом спроса у себя. Развитие экономик в странах-производителях и странах-добытчиках опосредует соответствующие изменения в социо-институциональном устройстве, необходимые для повышения эффективности в рамках принятой специализации либо для перехода в другую, более конкурентную и привлекательную нишу. В случаях, когда такие изменения не происходят, опаздывают или движутся в обратном направлении – например, при ужесточении институционально-политического порядка, страна теряет конкурентоспособность или скатывается в более слабую нишу.    

Рост спроса в странах потребителях обеспечивается кредитом, который является естественным мультипликатором экономического роста: кто-то получает деньги сегодня, и это позволяет ему удовлетворить свои потребности сегодня, но в соответствии с возможностями завтрашнего дня. Кредит в числе прочих дефиниций и объяснений — это способ получить сегодня за определенную плату то, что должно быть получено завтра. Возникающий временной лаг между сегодня и завтра — это способ нарастить потребление и увеличить производительность.

Итак, кредит — естественный мультипликатор экономического роста, т.е. расширения разнообразия и кол-ва экономических обменов благами. Однако для органического экономического роста он должен быть обеспечен реально существующими или создаваемыми благами. Другими словами, растущие потребности должны быть обеспечены возможностями их удовлетворить. От того, насколько такие производительные возможности реалистичны, т.е. от степени риска, зависит и стоимость кредита, то есть его доступность. 

Вернемся к глобальному обмену. Государства-производители, покупая долги стран-потребителей, фактически кредитуют их на сумму, которая более или менее соответствует той, что они получили в качестве экспортной валютной выручки за проданные товары. Это означает, что страны-потребители выпускают долги на суммы купленных у производителей товаров, т.е. на те суммы, которые получают от них страны-производили за поставленные товары. Рост потребностей номинально соответствует росту возможностей, что справедливо и в обратную сторону.

В момент, когда страны-потребители расширяют свой долг, т.е. фактически расширяют кредит через его доступность сверх упомянутого выше равновесия, потребности стремительно растут, а возможности их удовлетворить растут значительно медленнее или не растут вовсе, а иногда и снижаются. 

В какой-то момент кредит разгоняет потребление до таких пределов, когда случается нехватка товаров: потребностей, т.е. денег, больше, чем возможностей их удовлетворить, т.е. товаров и объема их производства. Возникает инфляция — рост кол-ва денег против товаров. В результате предельная полезность денег падает, а товаров — растет, деньги обесцениваются, товары дорожают. 

Это ведет к падению потребительской силы денег, т.е. покупательской способности потребителей, и удорожанию товаров, т.е. снижению их доступности. На стороне же производителей рост потребительской силы над возможностями производства приводит к росту стоимости труда и компонентов производства, что очевидно ведет к росту себестоимости. Для того, чтобы сохранить маржинальность, производители вынуждены перекладывать свои выросшие издержки в отпускные цены, что является важнейшим про-инфляционным триггером. 

Разгон инфляции ведет, с одной стороны, к необходимости снижать издержки производителям для контроля роста цен, а значит, снижать затраты на труд и прочие производственные факторы, т.е. уменьшать потребительские возможности работающих людей и объем производства. С другой стороны, высокие цены на товары, а затем снижение занятости триггируют снижение потребления. Возникает рецессия -  процесс спада деловой и потребительской активности, вызывающие дефляцию, до момента, пока потребности не станут соответствовать возможностям, после чего начинается новый кредитный цикл.

Правительства стран-потребителей, движимые электоральными и политическими интересами, способствуют акселерации кредита и потребления, т.е. расширяют потребности сверх возможностей их удовлетворить, в первую очередь через снижение ставки по федеральным фондам, из которых фондируются экономические агенты, и через наращивание объема госпрограмм путем расширения госдолга, который производительная сторона продолжает покупать. Это значит, что страны-производители финансируют спрос в странах-потребителях свыше того, что они получают в качестве валютной выручки, т.е. свыше своих производительных возможностей. 

Таким образом, кредит растет существенно быстрее производительных возможностей. В какой-то момент глобальная система обмена приходит в точку, когда накапливается критически большое кол-во долгов стран-потребителей и запускаются разрушительные инфляционные процессы. Это меняет экономическую и социо-политическое ситуацию внутри всех участников глобального обмена. 

Растущий спрос сверх возможностей предложения вызывает инфляцию и удорожает себестоимость, а растущие госрасходы увеличивают фискальное бремя на частный бизнес и снижают конкурентные возможности частного сектора, меняя конкурентный фокус и снижая глобальную конкурентоспособность. Покупательская способность снижается, производство дорожает и сжимается, адаптируясь к ужесточающимся условиям.

Долги накапливаются не только у стран-потребителей, но и у стран-производителей. Им необходимо интенсивное расширение производства, инвестиции и технологии, чтобы как-то успеть за интенсивно растущим, опережающим производственные возможности спросом в страна-потребителях. 

Дисбаланс в соотношении спроса и предложения порождает дисбаланс в финансовых потоках: спрос и госдолг в странах-потребителях расширяется, соответственно, расширяются вложения в них стран-производителей: резервы, формирующиеся из экспортной валютной выручки необходимо парковать, т.е. вкладывать в долг стран-потребителей, как главный источник собственного производственного роста. При этом валютная выручка и инвестиции не растут такими же темпами, поскольку производственные возможности не могут успеть за опережающим их спросом. Страны-производители вынуждены ускорять свои производственные возможности предложения, чтобы догнать спрос. Они выходят на международный рынок капитала и тоже накапливают долг. 

Так происходит до момента, пока спрос в странах-потребителях не начинает падать. И вот тогда леверидж, то есть накопленный долг сверх возможностей его погасить, начинает разрушать глобальную и доместикальные экономики. Запускается обратная спираль.

Центробанки стран-потребителей вынуждены ужесточать кредитные условия и повышать ставки фондирования, а также продавать госдолг со своего баланса, чтобы уменьшить объем денег, делая их более дорогими. Тем самым охлаждается потребительская активность. 

Поскольку валюты стран-потребителей — это резервные валюты, т.е. валюты, которые получают страны-производители за свои товары, в первую очередь доллар, валюты стран-производителей резко дешевеют на фоне роста валют стран-потребителей, т.е. доллара, теряя покупательскую силу внутри своих стран. Это вызывает инфляцию внутри стран-производителей, а значит — риски будущего падения производственной активности с ухудшением ожиданий в отношении конкурентоспособности. 

Помимо этого удорожание доллара, как базовой расчетной валюты, означает удорожание кредита, а значит, его доступности и стоимости обслуживания уже взятых производителями кредитов, что создает потенциал для сжатия производства и экономической стагнации в странах-производителях.

Возникает спрос на ликвидность, которая ограничивается правительственной политикой  борьбы с инфляционными рисками и экстерналиями, обуславливающими глубокую рецессию. 

Поскольку страны-производители начинают меньше продавать из-за охлаждения спроса за счет удорожания кредита и роста стоимости денег в странах-потребителях, приток валютной выручки в страну-производитель уменьшается, т.е. возникает недостаток долларов относительно национальной валюты. В то же время рост стоимости доллара относительно национальных производственных валют вызывает нежелательные инфляционные процессы внутри стран-производителей, что означает необходимость в выравнивании курса т.е. в уменьшении денежной массы национальной валюты. Большие долги стран-производителей также номинированы в долларах, а поскольку растет стоимость доллара, т.е. процентные ставки, растет стоимость обслуживания долга. Это формирует еще один драйвер спроса на доллар. 

В такой ситуации страны-производители вынуждены распродавать свои инвестиционные резервы — долги стран-потребителей. Во-первых, это необходимо для того, чтобы начать скупать свою валюту и увеличить ее ценность относительно доллара в целях купирования инфляции. Во-вторых, им необходимо покрывать растущую стоимость своих долгов в долларах. 

Для борьбы с инфляцией страны-производители не могут так же интенсивно поднимать ставки по кредитам, как это делают страны-потребители — эмиссионеры резервных валют. Во-первых, их национальные валюты привязаны к резервным -  они зависят от ценности резервной валюты, в первую очередь, от доллара. Во-вторых, резкий рост кредитных ставок просто сделает факторы производства настолько дорогими, а спрос настолько незначительным, что это убьет производство — основу производственной экономики, и, создаст, в числе прочего, социальную нестабильность и угрозу существующему политическому режиму. Соответственно, главный инструмент инфляционного сдерживания и сохранения платёжеспособности — распродажа резервов, т.е. долгов стран-потребителей. Распродажа этих долгов делает их доходность еще выше, ставки растут, в то время как доллар становится еще дороже, поскольку растет предложения этих долгов и, соответственно, спрос на доллар. 

Таким образом возникает разница в ставках стран-потребителей, которые интенсивно борются с инфляцией за счет охлаждения спроса, ставшего токсичным для их экономик через резкое повышение стоимости кредита, и в ставках стран-производителей, которые ужесточают ставки менее агрессивно, чтобы не убить производство — основу своей экономики и доходов. 

Возникает неравновесие, которое в целом называется инверсией ставок: более надежные инвестиционные инструменты, такие как долги стран-потребителей, становятся более доходными, а менее надежные, как долги стран-производителей — менее доходными. То есть высокий риск теперь приносит меньшую доходность, чем низкий риск. 

Соответственно этому, если долги наиболее надежных эмитентов -  стран-потребителей — приносят бОльшую доходность, чем долги стран-производителей, тогда возникает спрос на эти надежные и доходные долги, а значит, растет спрос на резервные валюты, в первую очередь, на доллар. Рост спроса на доллар влечет за собой падение стоимости активов — фондовых рынков, недвижимости и т.д. — из-за изменения знаменателя в отношении стоимости активов к доллару. 

Активы обесцениваются, что означает обесценивание залогов банков, уменьшение балансов страховых и пенсионных фондов:  возникают так называемые маржин-коллы, то есть необходимость переоценки и внесения дополнительных средств для сохранения балансов. Спрос на доллар продолжает расти.       

Вышеописанные процессы необходимо понимать в деталях, ведь именно они порождают социо-политические и цивилизационные экстерналии, поскольку, как уже было упомянуто, в современном мире экономика является основной детерминантой индивидуального, социального и макро-странового (глобального) поведения.  

В целом изначально дешевое производство стран-производителей позволило странам-потребителям использовать его как некий ресурс, позволяющий формировать и расширять собственную добавленную стоимость. Но рост и капитализация технологий и сервисов в странах-потребителях, а также их экспорт опаздывали за потреблением — пришлось расширять долг и дополнительно кредитоваться на глобальном рынке капитала, в первую очередь у стран-производителей.  

Такова фактически ситуация на сегодняшний день. С учетом ранее описанного потолка возможностей, в который уперлись все кластеры стран, образующих систему глобального обмена и мироустройства, становится очевидным, что корневым триггером нарастающей турбулентности и гипресдвига стало расширение государства в балансе взаимоотношений — взаимных прав, возможностей и обязательств — государства и личности.

Потолок рождает гиперсдвиг и потому, что ресурсная зависимость определяет состояние всех стран всех специализаций. И под ресурсами здесь следует понимать не только природные ресурсы, на которых зарабатывали страны-добычики, но и все прочие объекты специализаций – производство товаров в странах-производителях и человеческий капитал в странах-потребителях. 

Страны-добытчики не изменили свою институционально-политическую систему для того, чтобы прейти в новую, более проградационную для себя нишу — производство товаров. Страны-производители не смогли в достаточной мере либерализовать институты и политический фрейм для перехода в нишу технологической специализации. Страны-потребители не сумели ограничить расширение государственного мандата для обеспечения равномерного потребления и спроса, соответствующего глобальным и доместикальным возможностям. 

Кредит и нарастающий сверх меры «заем у завтрашнего дня» привели к глобальному усилению государства во всех страновых кластерах специализации. Это означает по сути уменьшение личных свобод прав, возможностей и важности индивидуальной инициативы в пользу общественного распределения, что возможно только в одном случае – расширении прав и возможностей политических элит. В итоге мы смело можем назвать это возращением к модели оседлого бандита. Мы можем назвать это институционально-экономической деградацией. 

Патернализм и эндогенное стимулирование спроса сверх меры возможностей и интересов глобального и доместикального производства в развитых либеральных экономиках привели к расширению государства и искажению конкурентной рыночной среды, усилению фискального и регуляторного бремени на частный сектор, снижению бизнес-эффективности, возникновению технологических и финансовых пузырей, вложениям в фантомные иллюзии. Что еще важнее, восприятие стран-производителей и стран-добытчиков, как неиссякаемого ресурса дешёвого производства, товарного наполнения и ресурсного обеспечения, привело  к чрезмерному развитию нарративов социального шеринга и редукции ценностей индивидуалистического сознания и меритократии, а в конечном счете — к сжатию эффективности конкуренции. Зависимость от государственного перераспределения стала очевидной: в государстве, где мало производят и много потребляют, ценность личного усилия неизбежно снижается. Возникает иллюзия вечного благоденствия и необратимых социальных изменений, где производство вечно дешево и неиссякаемо, инновации могут расти экспоненциально, замещая трудовые усилия, а инклюзивность, социальное равенство и редукция индивидуальной конкуренции неизбежно расширяются по мере технологического развития. Мы смело можем назвать это утопией. 

Однако любая утопия всегда приводит к антиутопии: рай всегда сопряжен с существованием ада, экзистенциальная дихотомия неизбежна так же, как и эволюционная диалектика. 

Фактически такой вышеописанный взгляд на положение вещей и перспективы привели развитые страны к тому, что, во-первых, они попали в ту саму утопическую ловушку, а во-вторых, выпустили из бутылки джина — производительные и ресурсные автократии, вынужденные выживать в условиях ужесточения вышеописанных экономических обстоятельств и внешних факторов. А поскольку процессы внутри таких стран имели разнонаправленный характер, то столкновение различных интересов внутри них рождают значительные риски либо усиления их авторитарных режимов, либо долговременной доместкиальной неустойчивости, связанные со стремлением общества или отдельных групп интересов к либерализации. 

Это будет влиять как на обеспечение развитых стран товарами и ресурсами, так и менять всю парадигму глобальных обменов, снижая уровень интеграции и усиливая производственно-ресурсный суверенитет развитых стран либо триггируя образование новых кластеров и макро-страновых региональных групп в соответствии с новыми интересами и положением вещей. Разумеется, все эти процессы будут сопряжены со снижением добавленной стоимости и благосостояния, необходимостью большего трудового участия в расширяющемся производстве и, как следствие, усилением конкуренции.  

Такие изменения могут вызвать новое движение вправо, поскольку для большего развития производства против потребления развитые страны будут вынуждены снизить уровень этатизма – уменьшить государство — и усилить стимулы для предложения, связанные с ослаблением государственного давления во всех формах, вернуть классические рыночные нарративы социальной риторики о важности индивидуального успеха, предпринимательства, тяжелого труда, конкуренции, самоорганизации, и пр., и пр.

Беда только в том, что процесс такой трансформации теперь представляется крайне болезненным как для микро-странового, так и для макро-геополитического мира. Эпоха войн, турбулентности и институционально-экономических кризисов — видимо неизбежная перспектива очищения мира, заигравшегося в социалистическую утопию и глобальное благоденствие. 

Чем сильнее утопия, тем мрачнее антиутопия и тем жестче очищение для возврата к равновесию. Возврат к равновесию из гипер-волатильности не бывает аккуратным и безболезненным. Мы пожинаем плоды того, что сами создали и с чем были согласны. 

Как сказал Черчилль, мне нечего вам предложить, кроме пота, слез и изнурительного труда. 

ОсознАем это. Вечеринка у Гэтсби закончилась. 

 

Автор — приглашенный научный сотрудник Stanford Institute for Economic Policy Research (Stanford University), портфельный менеджер BlackRock (UK), колумнист WallStreet Window, Mises Institute, Eurasia Review.


Текст ниже — перевод колонки автора для EurAsia Review, WallStreet Window, American Institute for Economic Research

Упрощения и обращение к базисам – полезная вещь для более трезвого взгляда на то, что мы имеем сегодня и что получим завтра. В этом эссе будет много упрощений, здесь пропущены многие темы, аспекты, переменные. Но в этом и была цель – посмотреть еще раз на природу вещей, чтобы затем детали и факторы сложились, как паззлы, в общую картину. 

Экономика – это обмен между двумя сторонами чем-то полезным для обеих сторон. Обмен может быть моментальным и с отложенным возвратом — то, что в объяснении поведения живых организмов называется мутуализмом и рецепрокным альтруизмом. Напомню, что альтруизм в реальности – это предоставления блага с согласием на его возврат в будущем. От того, насколько это будущее отдалено, и от того, насколько можно доверять потребителю блага, определяется объем предоставляемых благ и объем благ для возврата.

Фактически это то, что в человеческом обществе принято называть одолжением, а в экономике – кредитом. Деньги – это всего лишь удостоверение права требования возврата предоставленных благ, т.е. форма верификации кредита. 

Особенность в том, что обмен предполагает приблизительную равноценность обмениваемых благ. Поскольку обмен совершается не моментально, а с отложенным возвратом благ одной из сторон, то деньги представляют из себя то самое подтверждение права на возврат предоставленного блага определённой ценности. Ценность возвращаемого блага, как правило, больше, чем ценность полученного блага, так как включает в себя временную наценку за отсрочку возврата. Эта премия – фактическое основание добавленной стоимости и роста ценности благ. Отсрочка на возврат позволяет тому, кто сначала получил блага, произвести больший объем благ и получить большую выгоду, если он не слишком много заплатил за эту отсрочку возврата. 

Таким образом, права требования на возврат должны быть обеспечены уже произведенными благами, ценность которых эквивалентна ценности благ, которые требуются для возврата, плюс некоторая дополнительная ценность за отсрочку возврата. 

Но что если внезапно требований станет больше, чем соответствующих им обязательств? Что, если на одно обязательство вдруг предъявят два права требования? Другими словами, на обязательства, ценностью 1 кг огурцов, предъявят требований ценностью 2 кг огурцов?  И откуда такие «дополнительные», не обеспеченные ни произведенными благами, ни соответствующим обязательствами требования могут возникать? 

Попробуем разобраться на пальцах. 

Согласно Людвигу фон Мизесу, деньги — это просто благо, которое стало монопольным и консенсусно признаваемым как наиболее удобное для обмена другими благами с учетом отложенного возврата получаемых благ. Эта логика Мизеса получает свое развитие в кодификации денег как удостоверения права требования возврата благ определенной ценности. Ключевое слово здесь – возврат, поскольку возвращать можно только то, что ты кому-то дал на какое-то время.  

Представим себе симплифицированный умозрительный сценарий. Вы – пекарь, и вы забираете у зеленщика огурцы. Через час или поздно вечером, зеленщику понадобится хлеб из вашей пекарни, и он заберет его в том кол-ве, которое соответствует ценности его огурцов. То есть вы, забирая у зеленщика огурцы, гарантируете, что за этот объем огурцов вы сможете дать ему какой-то соответствующий объем хлеба. 

Но поскольку вам неудобно носить хлеб с собой, вы даете продавцу огурцов 10 долларов, которые фактически означают, что зеленщик получает право требования с его стороны к вам о возврате ценности его огурцов, только другим товаром, в нашем случае — хлебом. И поскольку вы не смогли отдать ему хлеб сразу, а отдадите только через какое-то время, продавец огурцов рассчитывает на несколько больший объем хлеба, чем тот, который соответствует огурцам, то есть они ожидает премию к возвращаемой ему ценности – ведь он вас фактически прокредитовал. 

Другими словами, зеленщик дал вам огурцы в кредит в расчете на возврат их ценности хлебом с небольшой надбавкой за пользование этим кредитом, то есть за время. Премия — это та самая надбавка за время — важна, поскольку хлеб для зеленщика сегодня ценнее, чем завтра, а значит количество огурцов, которое он мог бы дать за хлеб сейчас, больше, чем количество огурцов, которое он дал бы за хлеб завтра. Соответственно, завтра зеленщик рассчитывает на несколько большее количество хлеба, который изначально эквивалентен количеству переданных вам огурцов. Эта надбавка за отложенный возврат, то есть временная премия, представляет из себя либо наценку от зеленщика сегодня (меньшее количество огурцов, которое он даст вам за номинально эквивалентное количество хлеба), либо скидку для него с вашей стороны завтра (большее количество хлеба, которое вы дадите зеленщику за номинально эквивалентное полученное количество огурцов). 

Итак, 10 долларов, которые вы отдаете зеленщику — это ваше обязательство отдать ему ценность огурцов хлебом с каким-то излишком за отсрочку возврата. Для зеленщика полученные 10 долларов — это физическое удостоверение права требования возврата предоставленной вам ценности и премии за отсрочку возврата. 

То есть 10 долларов — это просто физическая верификация кредита — требования возвратить предоставленную на время ценность с премией. Как было сказано ранее, эта премия фактически и есть добавленная стоимость. 

Почему же нельзя было просто договориться или решить все без всяких физических верификаций, как это делают, например, другие живые организмы в обмене благами? Очевидно потому, что человеческий обмен объемен и разнообразен. Во-первых, вы физически вы не сможете учесть и запомнить в течение, например, 24 часов все устные обязательства, которые вы дали, и права требования, которые получили, включая премии, которые вы должны заплатить или получить. Во-вторых, вы не знаете, какие именно потребности вам нужно будет закрыть за те ценности, которые вы получили, а с другой стороны, вы не знаете, какой именно кредитор к вам придет за возвратом какой-либо ценности. В-третьих, вам нужно иметь какую-то унифицированную меру ценности для всех физических благ, чтобы понимать, сколько за что отдавать. Таким образом, деньги — это хорошая унифицированная форма верификации права требования возврата одолженной ценности. 

Ценность фактически зависит от двух вещей: от физического объема какого-то блага, то есть от его доступности, и от субъективной ценности блага для конкретного человека в конкретный момент.  Иначе говоря, ценность зависит от предложения и спроса. Таким образом, образуются цены — кодификация ценности блага в зависимости от его доступности — предложения и субъективной полезности — востребованности товара конкретным индивидом. И на предложение, и на спрос влияет огромное кол-во различных факторов, но сейчас речь не об этом. 

Итак, мы понимаем, что деньги — это практически требование по погашению кредита, где премия за отсрочку возврата регулируется ценой. Особенность в том, что в гармоничном номинале все эти обязательства с одной стороны и они же в качестве требований с другой стороны обеспечены какими-то реальными благами.  Плата за отсрочку возврата полученной ценности какого-то блага другим благом представляет из себя добавленную стоимость. Рост добавленной стоимости обусловливает увеличение кол-ва произведённых благ и их обмен, соответственно увеличивается кол-во обязательств и требований, т.е. денег. Однако это увеличение должно идти в соответствии с производимыми благами, поскольку каждое обязательство и требование подразумевают обмен какого-либо блага на другое, то есть требование обеспечено произведенным благом и обязательством произвести и передать другое благо эквивалентной ценности.

Именно поэтому Милтон Фридман ввел свое правило, суть которого, как известно, в расширении денежной массы в соответствии с производительностью с небольшим опережением. До некоторого определенного уровня превышение требований над обязательствами может быть положительным мультипликатором потребления, производительности и экономического роста в целом. Это превышение — та самая надбавка за кредит со стороны зеленщика, давшего пекарю огурцы и время на то, чтобы отдать зленщику эквивалентное ценности огурцов количество хлеба. Эта премия лежит в основе добавленной стоимости и разумного дисбаланса — превышения спроса над предложением. Тем не менее в основе такого дисбаланса — реально произведенные блага с обеих сторон, просто возврат одной из сторон откладывается на какой-то срок, за что эта сторона платит некоторую наценку. Фактически потребляющая сторона получает время, а значит, возможности произвести дополнительные блага. Соответственно, правило Фридмана фактически означает, что государству необходимо увеличивать объем требований в соответствии с увеличением объемов тех самых наценок — и не больше.

Для того, чтобы установить унифицированную меру ценности благ при обмене, деньгам, как физическому инструменту верификации обязательств и требований, была назначена номинальная ценность. В качестве номинала было выбрано золото. 

Например, покупая килограмм огурцов вы отдаете за них 2 кг хлеба. Но поскольку вы не можете отдать хлеб сразу, вы в качестве всеобще признанной ценности, можете дать продавцу огурцов 2 грамма золота, например, кольцо. Фактически это золото — такое же обязательство, а точнее, гарантия получения равноценного другого блага взамен отданному. То есть, когда зеленщик придет к вам за хлебом, он отдаст вам 2 грамма золота обратно и получит свой хлеб за отданные огурцы. 

Поскольку и золото, как всеобще признаваемую меру ценности любого блага, носить с собой неудобно, этот «залог по кредиту» был заменен «бумажными» требованиями, обеспеченными золотом. Таким образом, продавец огурцов предоставил вам благо – 1 кг огурцов, и получил за него обязательство по возврату равноценного блага в виде денег, обеспеченных соответствующим ценности огурцов кол-вом золота. Т.е. по сути, овощник получил такой же залог, как если бы вы дали бы ему непосредственно золото. При этом ценность блага определена золотом и представлена в виде соответствующего такой мере ценности кол-ва денег.

Мы установили, что кол-во обязательств и требований к исполнению обязательств должно соответствовать кол-ву обмененных и производимых благ, поскольку обязательства даются на возврат определенного объема произведенных благ или благ, которые будут произведены в будущем. Так же и требования предъявляются к возврату определённого кол-ва произведенных или в будущем произведённых благ, соответствующих тем, что были переданы. То есть что-то одалживается и что-то может быть одолженным, а деньги лишь удостоверяют право требования или обязательств с универсальной мерой ценности, которой можно измерить любое благо. Еще раз напомню, что ценность блага при обмене включает в себя скидку или надбавку, которые фактически являются добавленной стоимостью, получаемой кредитором в случае надбавки и отдаваемой заёмщиком в случае скидки. 

Теперь давайте попробуем представить себе, что происходит, когда объем и ценность требований превышает объем и ценность обязательств? То есть, что происходит, когда объем денег — физического удостоверенного права получить блага на определенную номинальную ценность — превышает объем обязательств, т.е. физически произведённых или в будущем произведенных товаров, покрывающих обязательство?  Другим словами, что происходит, когда при обмене было передано одно кол-во благ, а взамен требуется большее (речь не о наценке за отсрочку)? 

Номинально возникает невозможность удовлетворить требование и исполнить обязательство: требований вдруг стало больше, а обязательств больше не стало, поскольку дополнительные требования не обеспечены соответствующими обязательствами — их просто не было! 

В нашем примере возникает ситуация, при которой продавец огурцов приходит к пекарю, чтобы забрать свой «огуречный» долг хлебом, но теперь требует отдать ему не 2 кг хлеба, который был эквивалентен 1 кг огурцов, а 3 кг! Но у пекаря нет лишнего килограмма хлеба для продавца огурцов, у него есть для него только необходимые для обмена и планируемые 2 килограмма… Возникает дефицит благ и инфляция, то есть неорганичный рост ценности благ за счёт их явного недостатка перед требованиями, когда необоснованных обязательствами требований вдруг стало больше, а их ценность соответственно снижается.

Почему таких требований, т.е. денег, может стать больше? Возможно зеленщик нашел еще одно требование к пекарю – условные 10 долларов, возможно, он его украл, возможно ему подарили 10 долларов, а возможно… он купил это требование со скидкой у другого агента. 

В этой точке возникает вопрос монетарной политики государства. Государство предлагает одним агентам купить требования к другим агентам за определённую надбавку к ценности требования — то, что называется ключевой ставкой. Государство, снижая эту надбавку, стимулирует прежде всего спрос, т.е. дает возможность предъявлять как можно больше требований, другими словами, потреблять. При этом объем требований перестает соответствовать обязательствам, т.е. тот, кто произвел и передал благ на 100 долларов, требует возврата благ ценностью 200. Не обеспеченные обязательствами требования в итоге удовлетворяются новыми обязательствами исполнить их в будущем. Возникает леверидж, по мере роста превращающийся в то, что в народе называют «кредитным пузырем». 

Важный вопрос состоит в том, насколько обязательства вернуть блага в будущем превышают возможности исполнить обязательства сегодня. Ведь чем длиннее отсрочка исполнения обязательства, тем больше благ дополнительно к изначальным нужно отдать: премия растет, а значит, должна увеличиваться ценность требования, поскольку на это требование будет получено больше благ, чем изначально планировалось. Однако с дефицитом благ и увеличением кол-ва требований ценность требований реально снижается, и рождается инфляция. Требований много, и их номинальная ценность (общая полезность) растет, а благ удовлетворить их не хватает, соответственно реальная ценность требований (предельная полезность) падает.

Это очевидный и неизбежный процесс, когда кредит превышает производительные возможности.  Во-первых, потому что требования на возврат благ – деньги — возникли из ниоткуда: они не были обеспечены адекватными им произведенными и переданными благами. А во-вторых, потому что благ и возможностей их произвести не хватает, что приводит к отсрочке исполнения обязательств по новым требованиям. Номинальная ценность требования растет, ведь за бОльшую отсрочку должно быть передано больше благ, а реальная ценность требования падает: чем длиннее срок, тем больше рисков. 

Итак, ничем не обеспеченные требования увеличивают желание удовлетворить их благами, однако обязательства по этим требованиям не могут быт исполнены по предъявлении, соответственно они пролонгируются, рождая дефицит благ и снижение реальной ценности требований, т.е. денег

Что фактически делает государство, увеличивая леверидж и расширяя кредит за счет низкой кредитной ставки? Оно говорит: идите и требуйте больше благ! Но невозможно получить больше благ, не произведя равноценных благ! Продавец огурцов произвел и продал 1 кг огурцов, но вдруг требует не 2, а 3 кг хлеба за них! 

Так откуда же появляются эти завышенные требования? От государства, а именно от тех, кто нанят обществом для того, чтобы присматривать за процессом и арбитрировать его. Но теперь в приоритетах у тех, кто должен это делать, не арбитраж, а манипуляция. Именно государство, то есть бюрократия, из ничего создаёт дополнительные требования и раздает их по дешёвке.

 Зачем правительство это делает? Только с одной целью — обеспечить себе максимальную лояльность избирателей на сегодня и завтра, постоянно забирая блага из завтрашнего дня. Ведь если зеленщик принесет пекарю требований на возврат ценности не одного, а 2кг огурцов, пекарь, как уже было сказано, будет вынужден либо отдать больше хлеба, либо взять на себя обязательство отдать этот излишек в будущем, да ещё и в большем объеме, который будет премией кредитору за ожидание. 

Тогда затем сам пекарь будет вынужден поступить так же с молочником, а молочник — со слесарем, а слесарь — с мясником и т.д. 

Сегодня и завтра все будут довольны: либо получишь больше, чем полагается товара, либо получишь обязательство по отдаче его в каком-то будущем, но и в большем объеме. Это обязательство так же можно обменять на какой-то товар или другое более ценное для вас обязательство. 

Фактически государство тем самым создаёт кредитное плечо: на уже существующее обязательство оно выдает дополнительное требование. В нашем примере обязательство по сделке — на 1 кг огурцов, то есть 10 долларов, а требований теперь — на 2 кг огурцов, то есть 20 долларов. Логика довольна порочная, и именно она лежит в основе кредитного мультипликатора: чем больше будет требований, тем больше придется создать благ для удовлетворения этих требований. Так спрос якобы должен стимулировать предложение, а сам спрос, в свою очередь, стимулируется увеличением кол-ва требований, т.е. денег.

Однако послезавтра, или через неделю, или в каком-то будущем конец этой цепочке приходит, и последнее требование уже не может быть удовлетворено ни сейчас, ни завтра, поскольку обязанный не может перепродать свое обязательство, не имеет возможности его выполнить и уже не может пролонгировать его срок ещё дальше. 

Возникает процесс разрушения нормального обмена, и он был запущен не сейчас, а ровно в тот момент, когда у продавца огурцов оказалось одно лишнее требование, не обеспеченное произведенным им благом.

Теперь вернемся к тому моменту, когда государство выпустило дополнительные требования к несуществующим обязательствам. Как мы поняли, деньги — это просто физическое удостоверение требования возврата благ такой ценности, на которую выписано это требование. Мерой ценности до какого-то момента являлось золото, а бумажные деньги были всего лишь верификацией того кол-ва золота, которое соответствовало определенной ценности. Тогда, если государство выпускает больше требований, чем есть золота, это означает, что владелец требования будет требовать у обязанного вернуть больше благ, чем тот должен был изначально. Стало быть, бумажных требований стало больше, чем реальных обязательств, и соответственно больше, чем есть золота, обеспечивающего его ценность. 

С одной стороны, правительство было политически мотивировано искусственно раздувать потребление, выпуская все новые необеспеченные требования, т.е. расширяя денежную массу. С другой стороны, правительство было неспособно обеспечивать ценность денег золотом, поскольку их кол-во превышает кол-во золота. В целом это привело к отмене Бреттон-Вуда, то есть фактическому банкротству США в 70-х годах. Тогда было принято решение отказаться от золота как номинального средства обмена и меры ценности. Теперь государство само обеспечивает ценность требований к исполнению обязательств и гарантирует исполнение требований, т.е. фактически гарантирует покупательскую способность денег. Однако это вопрос другой темы, которую я рассмотрю в других эссе.   

Рынок требований — финансовый рынок – важная часть экономический системы в парадигме рыночной экономики – экономики горизонтального равноценного обмена с авансом и платой за него. Этот рынок может быть значительным по объему, и требования могут иметь разную цену в разный момент времени и по разным причинам, но обязательств на эти требования фактически все равно будет исполнено столько, сколько предполагается по номиналу. Другой вопрос, что обязательство, которое будет исполнено для удовлетворения этого требования, может также иметь различную полезность для различных агентов. Соответственно, цена самого требования,  так же, как и любого другого блага, складывается из субъективной полезности обязательства по требованию для конкретного агента и реального предложения этих требований. Требований много — они дешевые, и если для агента обязательство по требованию очень важно, он его купит и получит исполненное обязательство. То есть создаст для себя добавленную выгоду, состоящую все из той же временной премии.

Наконец, надо сказать о том, что требования, точнее, права на требование возврата благ, в общем смысле имеют одну и ту же природу – и деньги, и долговые инструменты, и акции. Они либо получаются напрямую за предоставленные блага, либо покупаются, что является квази-прямым обменом, который превращается в прокси: все равно я обменял одно благо на другое через обмен требованиями, например, купил облигации или взял кредит в банке, что является покупкой требований.

Но и последствия государственного кредитного расширения так же касаются финансового рынка без всяких исключений: инфляция в активах, рост стоимости компаний, заявляющих о том, что в течение 10 лет они вряд ли покажут положительный кэш-флоу, огромный поток «глупых денег», полученных даром и в условиях отсутствия необходимости в сбережениях, строгой оценки рисков и своих реальных производительных возможностей, и т.д..  

Итак, мы видим очевидный факт: расширение требований по возврату благ свыше произведенных или переданных, возможно только благодаря государству. Это приводит к очень большому кол-ву разнообразных негативных последствий и эффектов для экономики и общества, о которых я поговорю в следующих эссе. Здесь я упомяну два из них. 

Первое – это искаженное представление о богатстве. Богатство – это не результат накопления денег как таковых. Богатство – это результат развития технологий, производственных возможностей, конкурентных преимуществ, роста продаж, роста заработной платы, соответствующей росту производительности благ, и т.д., и т.п. Накопление денег должно быть обеспечено соответствующей возможностью обмена, т.е. благо может быть обменено на благо. И именно это обеспечивает свободный рыночный обмен, где не существует эндогенных впрысков ликвидности – ничем не обеспеченных денег, которая превышает производительные возможности агентов. Тогда ничто обменивается на благо, и это — путь постоянно усиливающихся и убивающих перспективу кризисов со все более тяжелыми социальными и экономическими последствиями.

Второе – это рост государства как такового, что влечет за собой увеличение бремени на самых производительных и конкурентоспособных агентов. Они вынуждены финансировать разрастающееся правительство и бюрократию, а также их политические амбиции  рентных политических предпринимателей, которые, как показывают последние 20 лет, выливаются в одно и то же – в безудержное потребительское стимулирование и государственную централизацию перераспределения благ. Именно бизнес в итоге оплачивает все негативные последствия такой политики правительства. Сжатие бизнес-активности под давлением неизбежной инфляции, как последствия кредитного расширения и обмена «ничего» на блага, приводит к необходимости увольнений и снижения зарплат, что, в свою очередь, ведет к снижению доходов. Тогда государство усиливает социальные программы или дотации, но это делается за счет увеличения налогов на бизнес, при том что кредитные условия также эндогенно государством ужесточаются, а это – еще один фактор депрессии бизнеса. 

В заключение скажу, что самая главная экстерналия эндогенного кредитного расширения состоит в следующем. Это -  фактическая покупка политическими предпринимателями избирательской лояльности увеличением потребительской силы сегодня, но за нее приходится платить завтра. И цена этому – сжатие индивидуальных возможностей, конкурентного рынка, предпринимательской инициативы, наконец, свободы. О геополитических последствиях я не хотел даже упоминать, но они, очевидно, крайне мрачные. 

Оглянитесь назад и взгляните затем трезво на то, в каком мире вы живете сегодня. Запомним одно: все начиналось с лишнего необеспеченного доллара от правительства. Ну а теперь… «все зависит от Джо»…

 

 

Автор — приглашенный научный сотрудник Stanford Institute for Economic Policy Research (Stanford University), портфельный менеджер BlackRock (UK), колумнист WallStreet Window, Mises Institute, Eurasia Review.


Текст ниже — перевод колонки автора для EurAsia Review и WallStreet Window

Главное разрушительное последствие того, что сделал P для людей и национальной экономики состоит в том, что он укоротил горизонты планирования и изменил естественные индивидуальные, социальные и корпоративные целеполагания. Он сделал из страны территорию токсичности для всех — и для населения, и для внешних партнеров.

 

Агрессивный конфликт, а тем более государственная угроза прямого вовлечения в него всего населения негативно меняет институты — правила и нормы, законодательно закрепленные или этически усвоенные. Эти изменения направлены в сторону дегуманизации, упрощения и примитивизации и, что естественно, тоталитарного репрессионизма.

 

Это — логичный результат адаптации к принятым решениям, когда воюющему диктатору необходим полный контроль любых ресурсов государства и обеспечение бесконтрольного доступа к ним. К таким ресурсам, к их производительной части, относится и население, а для обеспечения возможности его использования необходимо усиление контроля через секвестировании прав и свобод.

( Читать дальше )

Автор — приглашенный научный сотрудник Stanford Institute for Economic Policy Research (Stanford University), портфельный менеджер BlackRock (UK), колумнист WallStreet Window, Mises Institute, Eurasia Review.


Текст ниже — перевод колонки автора для EurAsia Review и WallStreet Window

Давайте еще раз открыто признаем следующий факт: государственное расширение и социалистический крен в экономической и социальной политике правительств развитых стран в последние 20 с лишним лет сдерживают экономический рост, рост благосостояния граждан, усиливают долговое бремя и фактически искажают конкурентную среду. Постоянно растущие государственные расходы, чем бы они не прикрывались — стимулирующими программами, социальными дотациями, национальной безопасностью и т.д. и т.п. в итоге являются просто способом правительства забрать блага завтрашнего дня в свою пользу сегодня.

По факту, никакого мультипликатора госрасходов не существует, зато существует дестимулирование частного сектора и раздувание правительства. Чем правительство больше -  тем больше ему нужно прав и тем больше контролирующих ограничений и обязательств оно будет вводить для тех, кто фактически его финансирует – производительного частного сектора и наиболее успешных экономических агентов. Базисы этатизма одинаковы в отношении любого правительства: удержание и расширение власти и рост распределительных полномочий.

( Читать дальше )

Автор — приглашенный научный сотрудник Stanford Institute for Economic Policy Research (Stanford University), портфельный менеджер BlackRock (UK), колумнист WallStreet Window, Mises Institute, Eurasia Review.


Текст ниже — перевод колонки автора для EurAsia Review и WallStreet Window

Результаты выборов в Конгресс будут иметь долгосрочные и краткосрочные последствия, но их значение явно не стоит переоценивать для экономики и рынков. Обе перспективы имеет одну общность, представляющую собой константу как минимум двух последних десятилетий: правительство интенсивно левеет. Считается, что любая передышка от токсичности государственной экспансии и регуляторного прессинга в виде, например, неоднородного Конгресса воспримется экономическими агентами как благо. Однако понимание того, что левый вектор сохранится, формирует у экономически агентов соответствующие ожидания и адаптационное поведение, явно не базирующиеся на уверенности в экономических свободах и на свободной конкуренции: теперь «все зависит от Джо» (фраза и фильма «Знакомьтесь: Джо Блэк»), т.е. от правительства, каким бы он ни было. Именно поэтому есть основания полагать, что номинальный постулат о важности политического расклада для экономических агентов перестал иметь фактическое значение.

( Читать дальше )

Автор — приглашенный научный сотрудник Stanford Institute for Economic Policy Research (Stanford University), портфельный менеджер BlackRock (UK), колумнист WallStreet Window, Mises Institute, Eurasia Review.




СУБЪЕКТИВНЫЙ АЛЬТРУИЗМ.

ЭКОНОМИЧЕСКИЙ ДЕТЕРМИНИЗМ В ОБЪЯСНЕНИИ АЛЬТРУИЗМА.

I.


Организмы выживают и продолжают жизнь. Для продолжения жизни организмы должны отправлять свои гены в будущее. Для отправки своих генов в будущее необходимо иметь возможности и условия это делать. Для создания возможностей и условий продолжения жизни организм должен уметь делать две вещи: быть адаптированным к окружающей среде — противостоять угрозам и использовать возможности — и уметь конкурировать внутри вида или популяции. Как вид организм конкурирует с окружающей средой, как индивид — с другими представителями вида.

Социальные организмы и организмы, занимающие высококонкурентные уплотненные экологические ниши, конкурируют, в основном, внутри своей видовой принадлежности, между собой (r-стратеги). Виды несоциальные, где конкуренция внутри вида мала, но при этом велико давление со стороны внешней среды и других видов — фокусируют конкуренцию на индивидуальной адаптации к среде и межвидовой конкуренции (к-стратеги). Часть видов являются гибридными в этом смысле.

( Читать дальше )

Текст ниже — перевод текста автора для ряда западных изданий, ещё не опубликованный. Завтра будет опубликован, кому интересно, ссылки вставлю.


В поведении есть две базовые основы: биология, как внутренний, эндогенный определяющий фактор поведения человека и сообществ, и экология — как экзогенный формирующий фактор поведения и человека и сообществ. Два эти фактора расщепляются на множество составляющих и их групп. Например, биологический фактор включает в себя генетическую конфигурацию, гормональный профиль и пр. Экологический фактор объединяет в себе адаптацию к окружающей среде, социальные процессы, обмены благами и т.д. К тому же оба эти базиса и их составляющие находятся в постоянном взаимодействии, определяя, наконец, человеческое поведение и его вариативность. Это же касается и общества, как социальной общности: упомянутые факторы, в итоге, формируют правила, нормы и процессы в социальном сообществе. Все вышесказанное касается не только человека, но и любых биологических организмов.

( Читать дальше )

Автор — приглашенный научный сотрудник Stanford Institute for Economic Policy Research (Stanford University), портфельный менеджер BlackRock (UK), колумнист WallStreet Window, Mises Institute, Eurasia Review.

Текст ниже — перевод колонки автора для EurAsia Review и Heritage Foundation


www.eurasiareview.com/28102022-the-social-nature-of-dictatorship-and-democracy-biology-determines-economics-shapes-analysis/

Все социальные сообщества живых организмов (а сообщества бывают не только социальными) — это форма объединения усилий индивидуальных живых организмов, как правило своего вида, на постоянной основе для максимизации шансов отправления своих генов в будущее.

Человеческие сообщества, очевидно, не являются исключением, несмотря на то, что на формирование и развитие человеческих социальных сообществ влияют особенные антропологические факторы, такие, например, как культура или религия.

Однако, в целом, формирование и трансформации человеческих обществ подчинены общим био-эволюционным основаниям и закономерностям. Отталкиваясь от таких биологических оснований, можно представить развитие и трансформации человеческого общества в рамках двух основных эволюционных типов социальных сообществ: коллективистских и кооперационных.

( Читать дальше )