ЭКОНОМИКА: О ТОМ, ПОЧЕМУ МЫ В СЕГОДНЯШНЕМ ДНЕ И КАК МЫ В НЕМ ОКАЗАЛИСЬ

Автор — приглашенный научный сотрудник Stanford Institute for Economic Policy Research (Stanford University), портфельный менеджер BlackRock (UK)



Ускорение этатизма и интенсивная экспансия государства в подавляющем большинстве развитых и развивающихся стран — печальный тренд, который мы наблюдали в течение последних 20 лет. 

В развивающихся государствах, таких как Россия или Китай, процесс “огосударствления” сопровождался усилением автократической системы социально-политического устройства и персонификации режима принятия решений. 

В развитых странах государственная экспансия заключалась, в первую очередь, в искажении механизмов и институтов свободного рынка, демонтаже арбитражной экономической политики и выстраивании неокейнсианского фрейма дотаций, государственного стимулирования экономических агентов и вертикализации перераспределения благ. Естественным образом такие эрозии вызвали изменения во внутренних социально-институциональных базисах, например, в сжатии индивидуальных прав и свобод в обмен на безопасность, в расширении государственного донорства неэффективных экономических агентов (как индивидуальных, так и корпоративных) в обмен на увеличение фискальной и регулятивной нагрузки на тех, кто эффективен и фактически содержит бюджет, и т.д., и т.д.  

Но что не менее важно, такие концептуальные сдвиги в основополагающих либеральных ценностях цивилизованного демократического мира затронули и внешнюю политику. Это выразилось в активном включении усиливающихся автократий в глобальную экономическую и социальную интеграцию, в принятии рынков этих стран в состав платформ с аутсорсинговой специализацией для создания глобальной добавленной стоимости, в тесном внешнеполитическом сотрудничестве или, как минимум, позитивном взаимодействии в решении ряда геополитических вопросов, в интенсивных социальных обменах и открытии границ практически всех социально-экономических возможностей развитых демократий для населения автократических государств. 

Проблема в том, что все перечисленные и многие другие интеграционные процессы происходили на фоне явного и констатируемого самими западными лидерами цивилизационного разлома двух миров. 

С одной стороны — государств с порядками открытого доступа, т.е. цивилизованными демократиями с приматом свободного рынка и гражданского общества (несмотря на все негативные эффекты гос. экспансии).

С другой стороны -  естественных государств, где гражданские права, свободы и возможности подавлены доминированием автократической власти и вертикально-коррупционной репрессивной системой политического устройства ( Д.Норт) и где первичная государственная модель “оседлого бандита” (М. Олсен) является основой взаимоотношений общества и государства. 

Оба мира двигались к усилению роли государства фактически с одной стороны — со стороны либерализации 80-х и 90-х, позволившей Западу пережить один из самых успешных и “жирных” периодов в своей социальной-экономической истории, а развивающимся странам имплементировать институты и механизмы рыночной экономики, выйти на траекторию интенсивного экономического роста и увеличения благосостояния населения. 

Однако последствия такого реверса имеют несопоставимые по негативным эффектам экстерналии в развитом мире и в автократиях.

В демократиях основной негативный импакт — это снижение экономической эффективности и расширение волатильности экономических циклов через усиленную социализацию экономической политики, снижение значимости меритократии и искажение конкурентной среды, активное развитие гос. протекционизма. 

Что же касается самых крупных автократий мира — Китая и России, то выбрав траекторию отката от социальной, политической и экономической либерализации 80-х — 2000-х, они вошли в режим последовательного снижения социально-политических и экономических прав и свобод агентов через репрессивные механизмы, усиление властной вертикали и экономическую централизацию. 

Однако, несмотря на показанную разницу последствий движения Запада и автократий в одном и том же направлении, фактическим общим результатом “огосударствления” стали критические и резко ускоряющиеся геополитические и социально-экономические метаморфозы, возможно необратимые, которые мир переживает сейчас.  

Нынешние действия российского государства и решения властей, такие действия обусловливающие, как и политика санкционных ударов и военного невмешательства со стороны коллективного Запада — это негативная колея, фактически неизбежная траектория движения. Она берет начало во всемирном “левом крене”, т.е. в тех процессах, о которых я сказал выше и которые еще раз перечислю: в расширении государства и сжатии индивидуальных естественных прав и свобод, в разрушающем вмешательстве в механизмы свободного рынка и конкуренции, в принятии развитыми демократическими государствами разрастающихся и смещающихся в ужесточение информационных автократий в глобальные экономические и социально-политические процессы. 

Другими словами, Коллективный Запад, сам смещающийся в этатизм, с “широко закрытыми глазами” не препятствовал разрастанию, усилению и негативному изменению автократических режимов. 

С одной стороны, проводимая «спецоперация» со стороны России показывает мировому сообществу, что существуют реальные макроэкономические и геополитические угрозы свободному миру, а значит “западному государству” нужен еще более расширенный мандат, чтобы защитить граждан, общество, рынок и демократию. 

С другой стороны, неизбежная изоляция и вводимые санкции против России также способствуют тому, что огромная территория суши и работающая капиталистическая экономика сваливается к командно-плановому вертикальному распределению благ. Изоляция России необратимо триггирует не просто уплотнение образовавшейся из информационной автократии диктатуры, но экономическими и социокультурными ограничениями заталкивает ее в агрессивный тоталитаризм. 

Ну и с третьей стороны, сами российские власти явно, давно и последовательно склонялись к трансформации информационного модуса автократии и рентной клептократии — в фактическую диктатуру, в сворачивающуюся автаркию. Это — формация, где легальный рынок неизбежно редуцирован до микроскопических размеров, черный и коррупционный рынок естественным образом увеличивается, а либеральные институты, которые являются средообразующими факторами функционирования нормальной рыночной экономики и экономического роста, практически полностью терминируются, поскольку они больше не актуальны, не нужны и противоречат самой сути репрессивной диктатуры. 

Таким образом, малого того, что мир получает рецессионно-депрессивную, национализированную, неэффективную планово-распределительную экономику, так он еще получает 150 млн. людей, которые будут жить в этой новой реальности — со всеми вытекающими последствиями: социальными брожениями, гуманитарными катастрофами, пропагандистскими облучениями, массовыми когнитивными искажениями, массовой эмиграцией и пр., и пр.  

Напомню, что человеческий капитал — это один из важнейших факторов как экономического роста, так и общецивилизационного развития. И если в макроэкономическом экономическом смысле Россия для мира не очень важна (1,5% ввп), то в макросоциологическом плане, социологическая и этическая деградация в России — очень плохая перспектива для всего мира, для его безопасности, для общемирового роста человеческого капитала, для цивилизационной проградации в целом. 

В этой связи сразу приходят на ум некоторые концепции, наподобие того, что Россия просто превратится в изолированный фейл стейт или в Северную Туркмению. На мой взгляд, эти перспективы вызывают вопросы и не выглядят реалистичными. 

Во-первых, ресурсная концентрация на территории России крайне высока и это, в числе прочих, — ресурсы, без которых невозможно производство многих высокотехнологичных компонентов в мировом производстве. Их замещение из других стран конечно возможно, но это связано с большими временными, экономическими, и, по цепочке, социальными и политическими издержками, значительно большими, чем реканализация импорта углеводородов из России. 

Во-вторых, это очень плохо, когда 150 млн граждан выводятся из зоны западной социокультурной и экономической этики — в каком бы кризисе она не была бы в последнее время — и помещаются в закрытую неэффективную автаркию, под жесткую безальтернативную националистическую идеологию, под навес репрессивной персонифицированной диктатуры, проникающей в каждый аспект человеческой деятельности и человеческих взаимоотношений — от микро- до макроуровня. Такое перемещение не может не сказаться на всем мировом социуме, поскольку неизбежное напряжение между двумя новыми, уже не условными, цивилизационными полюсами и обязательный гражданский раскол внутри самой новой диктатуры будут неминуемо оказывать влияние на мотивы и настроения избирателей в демократиях, а значит будут определять соответствующую политику властей, например, мобилизационный модус экономической политики. 

В-третьих, Россия — достаточно милитаризованная страна с большим и укомплектованным ядерным потенциалом. Это означает, что, будучи в состоянии изгоя, персонифицированная агрессивная диктатура несет в себе гигантские риски для мировой безопасности, поскольку политические решения зависят от психоэмоционального состояния фактически одного человека. Другими словами, человеческий фактор, который максимально нейтрализуется в нормальном фрейме политического устройства за счет многоаспектных систем сдержек и противовесов, в условиях персонифицированной диктатуры ограничен крайне слабо, если ограничен вообще. 

В-четвертых, явленная в новом агрессивно-репрессивном модусе, российская автократия вовсе не наследует позднему СССР или Туркмении, или даже Северной Корее. У российского режима есть совершенно четко определяемая и просматриваемая тенденция к созданию “русского мира” через любые средства и механизмы, в том числе через внешние «спецоперации» или жесткое подавление альтернативной позиции внутри страны. И с учетом ядерного потенциала, уровня милитаризации и, что важно, вводящихся экономических ограничений, влекущих за собой нехватку экономических ресурсов в ближайшее время, режим опасен тем, что может принимать другие форсированные и агрессивные внешнеполитические решения, пока еще ресурсы есть. При этом критерий рациональности и трезвой оценки режимом своих возможностей фактически больше не может являться основой анализа и прогнозирования для противоположной стороны геополитического процесса.  

Все вышесказанное не означает, что решения, принимаемые мировым сообществом в виде санкционной изоляции, вовсе неверные или неэффективные. На фоне случившегося и продолжающегося геополитического кризиса решения по купированию доступа России к глобальным производственным, финансовым, логистическим процессам и цепочкам — единственно возможный невоенный ответ на действия России. И именно фактическая безальтернативность такого ответа и есть та самая колея. 

Однако дальнейшее развитие событий и решения, которые нужно будет принимать мировым державам, куда более сложный процесс даже в сравнении с текущими. Наиболее явственно возникают следующие вопросы:

• В случае достижения каких-либо мирных договоренностей, подразумевающих прекращение «спецоперации» и отвод войск, — готов ли Коллективный Запад снять часть санкций для нейтрализации рисков “агрессивного изгоя” и собственного экономического восстановления? Другими словами, пойдет ли Запад на частичное снятие изоляционного режима и экономической дезинтеграции, будет ли готов к продолжению ресурсного сотрудничества с Россией? Либо же Запад примет концепцию “изоляционного дожимания” с тем, чтобы полностью лишить российский режим каких-либо ресурсов и возможностей для новых «спецопераций», с одновременным стимулированием элит и населения России к политической пассионарности через неизбежное снижение уровня доходов, качества жизни, возможное обнищание, полное обрезание социальных и культурных обменов.

• Готов ли Запад притормозить собственный «левый крен”, длящийся уже более 20 лет? Готовы ли западные властные элиты принять необходимость возврата к либеральным ценностям в социальных и экономических процессах, необходимость резко и отчетливо уменьшить государственный навес? Либо общественный выбор будет в пользу большей безопасности, в пользу большего государственного обеспечения и дотирования за счет уменьшения не только персональной ответственности, но и персональных свобод, прав и возможностей? 

Ответы на эти вопросы – наверное, один из самых сложных экзистенциальных челленджей, с которыми столкнулось человечество со времен второй мировой войны, и любое решение будет иметь космическую ценность.

Эта статья начиналась рассуждениями о некоторых эффектах   расширенного этатизма, с которыми мы сегодня столкнулись. На том же, пожалуй, ее стоит и закончить. 

Для Коллективного Запада уменьшение государства, возврат к примату свободного и конкурентного рынка и расширения индивидуальных прав и свобод — это движение к ренессансу, к процветанию. Это путь, которые выбрали Рейган, Тэтчер, Коль.  

Сохранение фактически левой экономической повестки и социализация внутренней политики — это путь Гувера и Рузвельта, приведший Америку в десятилетие нищеты и социально-экономической депрессии. Это путь, который в последние 20 лет способствовал укреплению двух огромных автократических режимов: России и Китая. (И если с Китаем пока все хорошо, то со стороны России мир получил известные последствия.) Это то, что делает Запад ответственным в какой-то мере за то, что российская демократия постепенно и с ускорением трансформировалась через манипулятивную информационную автократию в агрессивную диктатуру, сместившую свой фокус с внутренних врагов на врагов внешних.  

Возможно сейчас, именно сейчас приближается час икс, точка выбора. Выбора, который определит тренд и направление движения не только демократического мира, но и всего мира в целом на десятилетия вперед.

В отношении же российского режима, его перспектив и возможных решений вопросов практически нет. Однако есть ясность возможных перспектив при абсолютной непредсказуемости, какая из них получит свое развитие. Вот, что вызывает наибольшие опасения и уменьшает надежды. Уменьшает — но не лишает. Будем оптимистами.