Нас ждет ренессанс Красного проекта? Или мировая война?

Рождение технологических зон

Современная модель развития, которую сейчас именуют «научно-техническим прогрессом», оформилась в XVII—XVIII веках в Западной Европе после «ценностной революции» XVI—XVII веков, отменившей господствовавший более тысячи лет запрет на ростовщичество. Разумеется, как и всякий библейский запрет, он не соблюдался полностью, но в системе экономических взаимоотношений в целом ссудный процент не использовался. Там, где он применялся почти легально — в торговых республиках типа Венеции или Генуи, — он играл, скорее, роль страхового взноса. Собственно производственные процессы строились на цеховых принципах, при которых и объем, и технологии, и номенклатура производства были жестко ограничены.

Не буду сейчас обсуждать причины появления капитализма (то есть капитала как источника прибыли за счет ссудного процента), но обращу внимание читателя на одно принципиальное обстоятельство: с его возникновением появилась серьезная проблема — куда девать полученный продукт?

Не секрет, что позднеантичная мануфактура обеспечивала довольно высокую производительность труда — уж точно, выше, чем средневековое цеховое производство. Однако, вопреки тезисам Маркса, она уступила свое место менее производительному феодализму. Почему? А дело в том, что у мануфактур того времени не было рынков сбыта, рабовладельческое общество просто не создавало достаточный объем потребителей. Пока Римское государство поддерживало городской плебс (давало ему «хлеб и зрелища») за счет внеэкономических источников доходов — военной добычи и серебряных рудников в Испании, — мануфактуры работали достаточно успешно. Затем они неизбежно должны были умереть.

Аналогичная проблема неминуемо ждала и зарождающиеся центры капитализма. Да, там имелись источники денег, на которые можно было создать мануфактуры. Но избыточный объем производства и новые, инновационные продукты требовали новых потребителей. Где их найти? Единственным местом сбыта мог стать внешний рынок.

Разумеется, экспортируемая продукция должна была превосходить местную — и стоить дешевле, и быть более качественной или просто новой (условно говоря, плуг вместо сохи), а потому ее поступление неминуемо разрушало местное производство, что, в свою очередь, пополняло армию безработных на местах и создавало почву для развития капитализма. Стоит вспомнить историю огораживания в Англии, когда «овцы съели людей», поскольку получаемые мануфактурным способом ткани были дешевле тканей ручной работы, или жуткий голод в Индии, когда, как писали очевидцы, по обочинам дорог лежали кости умерших от голода сотен тысяч, если не миллионов ткачей и членов их семей, не выдержавших конкуренции с завозимыми из Англии фабричными тканями...

Впрочем, это, в некотором смысле, лирическое отступление. Главное — опережающее финансирование инноваций. Вкладывать средства в производство привычных продуктов и услуг, а также в разработку новых имеет смысл только в том случае, если постоянно расширяются рынки. С одной стороны, они должны обеспечивать сбыт неуклонно дешевеющих традиционных изделий, а с другой — обеспечить «технологической метрополии» получение дополнительных доходов, окупающих производство инновационных продуктов.

Соответственно, уже в XVIII веке началось развитие так называемых технологических зон (термин Олега Вадимовича Григорьева, разработавшего соответствующую теорию в начале 2000-х годов), которые стали такими «технологическими метрополиями» и постепенно расширяли свои рынки сбыта и политическое влияние. Иногда «технологические метрополии» и просто метрополии совпадали. Британия категорически запрещала развитие производства в своих колониях, они должны были оставаться чисто сырьевыми придатками. Даже финансовая система была приспособлена под то, чтобы в колониях не могли возникнуть самостоятельные источники капитала. На территории Великобритании ходили бумажные деньги (фунты стерлингов), запрещенные к вывозу, а в колониях — отчеканенные «на местах» золотые монеты, гинеи, которые все, кто хотел приехать или вернуться на родину, должны были везти с собой.

Великобритания и стала первой технологической зоной. Второй могла бы быть Франция, но она оказалась жертвой Великой французской революции и наполеоновских войн, а потому своей зоны не сформировала и, более того, стала частью зоны Британской. Второй технологической зоной сделалась Германия, которая включила в свой состав (именно как технологические зоны, а не государства) Австро-Венгрию, часть Италии, Северной и Восточной Европы, а также Россию. Окончательно это зона оформилась после победы во франко-прусской войне, к концу 60-х годов XIX века.

Третью зону создали США, после освобождения от британской колониальной зависимости получившие возможность развивать свою промышленность, темпы роста которой особенно ускорились во время Гражданской войны 1861—1865 годов. Четвертой в начале ХХ века стала Япония.

Однако уже к концу XIX века у первых трех зон начались проблемы: их расширение в Атлантическом бассейне стало резко замедляться, так как исчерпались свободные рынки. Что это означало с точки зрения капитала? А то, что вложения в инновации и новое производство становились все менее и менее рентабельными. Начался кризис падения эффективности капитала. Заметить и понять его было достаточно сложно, поскольку процесс шел неравномерно и в отдельных отраслях, и в разных регионах, но сама мысль о том, что для нормального развития капитализму нужны расширяющиеся рынки сбыта, мелькала уже у Адама Смита. В начале минувшего века она стала источником спора между Лениным и Розой Люксембург, причем последняя активно критиковала тезис Ленина о том, что «капитализм сам себе создает рынки сбыта». Люксембург, как мы сегодня понимаем, была права, но из-за этого спора сама тема на многие десятилетия стала в СССР «табу», что во многом и привело страну к гибели.

Итогом вышеупомянутого кризиса стало резкое усиление циклических кризисов, бывших до того обычным, но не критичным явлением. Теперь они стали намного продолжительнее. Депрессию после кризиса 1907 года даже лет двадцать назад называли в США «Великой». Главное же, стало понятно, что единственный способ продолжить развитие — это перераспределить рынки сбыта в свою пользу. Первая мировая война была битвой за рынки с единственным прямым результатом — одна из технологических зон, имевшая до того не только собственное производство, но о собственную валютную систему, эту систему потеряла. Имелось и косвенное, но немаловажное следствие: приход к власти в бывшей Российской империи партии, которой удалось сделать то, что не удалось национальной буржуазии царского времени, — построить собственную технологическую зону. Пятую и последнюю.

К началу ХХ века объем рынка, который было необходимо контролировать по-настоящему независимому государству, составлял около 50 миллионов потре-
бителей...

Хочу пояснить, что в данном контексте подразумевается под словом «независимость» и его не совсем точным синонимом «самодостаточность». Независимое государство — это такое, у экономики которого имеется независимое от внешних факторов ядро. Во-первых, в нем имеются все (или почти все, за исключением непринципиальных) отрасли экономики. Во-вторых, во всех этих отраслях государство находится на передовых мировых позициях или может выйти на них достаточно быстро. И, в-третьих, страна способна достаточно долго развиваться даже при полном отсутствии внешней торговли. Изоляция на какой-то срок не должна стать для нее катастрофой. Реально независимое государство не может не иметь независимой экономики. Обратное же, вообще говоря, может быть и неверно.

Итак, к началу прошлого столетия в Европе осталось только пять-шесть реально независимых государств, имеющих самодостаточную экономику. Российская империя, Германская, Австро-Венгрия, Франция, Великобритания и, возможно, Испания. Все остальные страны неизбежно были вынуждены присоединиться в качестве сателлитов или «младших» партнеров к объединениям, возглавляемым одной из перечисленных стран.

Первая мировая война не разрешила базовые экономические противоречия. Для передела рынков необходима была война вторая, из которой вышли невредимыми только две технологические зоны из пяти. Германская и Японская попросту исчезли, а Британия еще до конца войны от претензий на собственную зону отказалась, разрешив США напрямую торговать с колониями Соединенного королевства, минуя Лондон.

Как и следовало ожидать, первое время Соединенные Штаты отлично развивались, осваивали новые рынки, делали бомбы и рвались в космос… А вот дальше начались те же самые проблемы со сбытом.

К середине ХХ века объем рынков, который было необходимо контролировать стране для обеспечения самодостаточной и развивающейся экономики, составлял около 500 миллионов человек. В этот момент по-настоящему независимыми и лидерами крупных межстрановых объединений могли быть лишь два государства, не более. Так и произошло — остались только СССР и США. Китай и Индию можно было не принимать во внимание — они не являлись потребительскими рынками в современном понимании этого слова, их экономики во многом носили натуральный характер. Однако мировая экономика продолжала развиваться, и к концу третьей четверти ХХ века объемы рынков, необходимые для нормального развития самодостаточной экономики, достигли величины порядка миллиарда человек… И стало понятно, что в мире может остаться только одно независимое государство.

Несостоявшаяся победа

Вопреки распространенному мнению, шансы стать победителем склонялись на сторону Советского Союза.

Кризиса было не миновать обеим сверхдержавам. Но поскольку объем рынков у Советской зоны был существенно меньше, чем у Американской, у нас кризис начался раньше, а именно — в самом начале 60-х годов. Однако диспропорции благодаря плановой советской экономике, по возможности, компенсировались, так что кризис развивался медленно. К концу 70-х мы только вышли на нулевые темпы развития экономики. А вот в США все началось хотя и позже, но быстро и жестко. 1971 год — дефолт, отказ от обмена долларов на золото, затем поражение в войне во Вьетнаме. 1973—74 годы — нефтяной кризис, резкий рост цен на нефть и, соответственно, издержек, затем — стагфляция1. Это был натуральный кризис падения эффективности капитала, реинкарнация кризиса конца XIX — начала XX века. Маркс мог бы улыбнуться: капитализму грозило поражение в полном соответствии с его теорией, но не потому, что социализм рос быстрее, а потому, что он падал медленнее.

Сознавали ли члены Политбюро ЦК КПСС после катастрофического «нефтяного» кризиса 1973 года, что Советский Союз выиграл «холодную войну» и что перед ними встал вопрос — нужно ли добивать противника и форсировать разрушение «западной» экономики и США? Я достаточно много сил потратил на то, чтобы разобраться, был ли этот вопрос сформулирован в явном виде, и какой на него был дан ответ. Мое расследование (которое состояло в беседах с бывшими высокопоставленными функционерами ЦК КПСС и КГБ СССР) показало следующее. Во-первых, вопрос был поставлен. Во-вторых, ответ был сведен к двум значительно более простым, а главное, технологическим проблемам.

Одна из них касалась возможностей СССР контролировать территории, входившие на тот период в зону влияния США. После распада «суверена» там неминуемо должны были начаться неконтролируемые, во многом разрушительные и опасные для всего мира процессы. Вторая касалась готовности СССР оказаться один на один с Китаем, который к тому времени уже начал технологическую революцию.

Ответы на оба эти вопроса оказались отрицательными — руководители страны пришли к выводу, что СССР не имеет возможности контролировать почти половину мира, скатывающуюся к тоталитаризму, разгулу терроризма и анархии, и одновременно ограничивать растущие возможности Китая. СССР начал процесс, который позже получил название «разрядка».

По сути дела это была длинная цепь уступок противнику. Советский Союз вступил в переговоры с Соединенными Штатами по стратегическим вооружениям, которые понизили остроту бюджетных проблем Америки. Запад находился в остром нефтяном кризисе, а СССР начал поставлять туда нефть и газ. Идеологи капитализма не знали, как бороться с советским идеологическим и политическим давлением (достаточно почитать тексты, которые писали в то время Киссинджер и Бжезинский), а СССР пошел на переговоры по гуманитарным вопросам, которые завершились подписанием в 1975 году знаменитого акта в Хельсинки, включившего в себя так называемую «гуманитарную корзину» — она и легла потом в основу тотальной критики СССР/России в части нарушений «прав человека».

Иными словами, руководство СССР решило сохранить status quo — не расширяться за счет разрушения конкурента, а попытаться закрепиться в более или менее фиксированных границах проектных территорий. Это было принципиальнейшей ошибкой — как если бы ребенок не просто отказался расти, но и принял бы меры для реального осуществления этой идеи (например, вместо школы продолжал бы ходить много лет в детский сад).

Тем временем руководство США нашло выход из положения. Было необходимо запустить новую «технологическую волну», что невозможно сделать на спаде и без войны. А поскольку расширить рынки нельзя, необходимо это расширение имитировать. Денежные власти США начали стимулирование конечного спроса, что и составляло суть политики «рейганомики».

Цель была достигнута: новая «технологическая волна» запущена, СССР распался — и как технологическая зона, и как отдельная страна. Теоретически в этот момент следовало остановиться. Нужно было активами (в том числе рынками), полученными на распаде противника, «закрыть» долги, образовавшиеся за десятилетие «рейганомики». Однако к власти в то время уже пришла администрация Клинтона — ставленники Уолл-Стрита, для которых эмиссия и создание новых долгов были главными источниками доходов. Вместо того, чтобы «закрыть краник», они использовали полученные активы как залоги под новые долги. Как следствие, пришел «золотой век» Клинтона, который сменился перманентными кризисами 2000-х годов. И сегодня можно смело сказать, что современный кризис — это реинкарнация кризиса 70-х годов. Очередной кризис падения эффективности капитала. Только раньше падение происходило в рамках конкуренции нескольких технологических зон, а сегодня — в рамках одной. Сути дела это не меняет.

Есть и еще одна тонкость. Предыдущие два кризиса происходили в ситуации более или менее естественного накопления долгов. Исключением стало начало 30-х годов. Тогда ужас «Великой» депрессии был во многом вызван падением частного спроса после 20-х годов, когда он несколько стимулировался кредитным механизмом. Сейчас заканчивается период массового стимулирования спроса за счет механизма «рейганомики», поэтому всех ждет не медленное загнивание (как это было в 80-е годы в СССР), а предшествующее весьма и весьма глубокое падение.

Но это еще полбеды. Главное же — отказывает механизм научно-технического прогресса, который несколько веков определял развитие человечества. Он исчерпан. Целиком и полностью. У него нет больше ресурса.

Поэтому Россию ждут серьезные проблемы, связанные со списанием неподъемных долгов и, соответственно, разрушением всей мировой финансовой системы. Это значит, что искать новую модель развития нам придется не в тиши кабинетов, имея впереди как минимум несколько десятилетий, а в крайне жестких социально-политических условиях. Можно сколько угодно объяснять, что проблемы Египта нам не грозят, но давайте рассуждать здраво: наше отличие только в одном: что большая часть населения Египта тратит на еду 80 процентов своих доходов, а мы — только 40. Но при том росте цен, который сегодня наблюдается, долго ли нам ждать?

Торжество ссудного процента

Именно в тот период отказа от победы в «холодной войне» фактически начался отказ от базовых принципов «Красного» проекта. Несколько позже, уже во второй половине 1980-х годов, Горбачев объявил, что СССР больше не будет нести миру свои ценности, поскольку переходит к ценностям «общечеловеческим». Отказавшись от советской системы глобализации, Горбачев неминуемо ввел нас в систему глобализации «Западного» проекта, поскольку другой попросту не было.

О концепции глобальных проектов я уже рассказывал читателям «Дружбы народов» в 6-м номере журнала за 2009 год. Сейчас лишь напомню основные положения.

Основой любого глобального проекта является надмирная идея, выходящая далеко за пределы видимого и ощущаемого пространства. Мало того, изначально подобная надмирная идея должна быть заявлена как Истина для всех, на все времена и без альтернатив. Однако одного этого недостаточно. Для того, чтобы массы людей, вдохновившись идеей, занялись ее воплощением во всемирном масштабе, необходимо эту идею перевести в политическое измерение, в котором, собственно, и реализуются любые идеи. Для успешного развертывания глобальный проект должен утвердиться в опорной стране. Она должна быть крупной, мощной в экономическом и военном отношении. Только сильная страна, являясь признанным лидером проекта, может удержать прочие государства от беспрерывных конфликтов между собой и обеспечить присоединение к проекту все новых и новых участников. С этого момента глобальный проект становится иерархическим, управляемым из единого центра и откровенно экспансионистским.

За историю человечества таких надмирных идей возникло не так уж много. В нашей стране более или менее известна история всего-навсего трех проектов: Христианства (которое уже давно распалось на несколько проектов), Ислама и Коммунизма.

Остановимся более подробно на ситуации последних 500 лет в Европе. 
В XVI веке, после катастрофического «золотого» кризиса, случившегося в результате резкого падения цены на золото, игравшего тогда (да и почти всю писаную историю) роль Единой меры стоимости (ЕМС), и последующего разрушения системы натурального феодального хозяйства, в Европе начал развиваться новый, Капиталистический проект. Его идейной базой стала Реформация. В доктринальном плане этот проект отошел от библейской системы ценностей и отказался от одного из догматов — запрета на ростовщичество, поскольку экономической базой Капиталистического глобального проекта стал ссудный процент. Запрет, разумеется, не мог быть отменен в догматике. В тезисах Мартина Лютера, например, он присутствует в полном объеме, но был снят в мифе о так называемой «протестантской этике». В системе ценностей принципиально изменилась базовая цель. Если в Христианском проекте, во всех его вариациях, основой является справедливость, то в Капиталистическом — корысть, нажива.

Именно с Капиталистическим проектом, с наличием ссудного процента, связан еще один феномен человечества — так называемое технологическое общество. Его не смогло создать ни одно государство или цивилизация, которое не одобряет ссудный процент. Единственное исключение — Советский Союз.

Золото в реторте

Капиталистического проекта «в явном виде» сегодня не существует. В XIX веке произошли серьезные изменения в его экономической основе, существенно преобразовавшие базовые ценности. Связано это с тем, что догматическая структура Капиталистического проекта была неустойчива и настоятельно требовала изменений. Либо дальнейшего отказа от библейских ценностей (новые капиталистические государства еще во многом были христианскими), либо же возврата к запрету на ростовщичество. Примечательно, что реализовались обе идеи.

Обе родились в конце XVIII века. Первой из них, положенной в основу «Западного» проекта, стал обходной путь осуществления многовековой мечты алхимиков о синтезе золота в реторте. Понятно, почему стремились создать именно золото — на тот момент оно было для всего человечества Единой мерой стоимости. Затем пришло простое решение: если невозможно синтезировать золото, то следует изменить меру стоимости — установить такую, которую можно создать в реторте. А потом контролировать этот сосуд, не допуская к нему никого постороннего. Именно из этой идеи (о второй я расскажу ниже) вырос механизм финансового капитализма, а затем и новый глобальный проект.

Не вдаваясь в детали, можно сказать, что сегодня Единая мера стоимости — это американский доллар. А единственная «реторта», где он рождается, — Федеральная резервная система США, частная контора, владельцами которой являются крупнейшие инвестиционные банки Уолл-стрит. Вся мировая финансовая система, с ее институтами, такими как МВФ, Мировой банк и многие другие, своей главной задачей видят именно сохранение монополии ФРС на денежную эмиссию.

Разумеется, этот проект, который активно развивался в XIX—XX веках, процветал исключительно благодаря ссудному проценту. Основными его стадиями стало создание первого частного госбанка (с монопольным правом денежной эмиссии) в Англии в середине XIX века, создание ФРС США в начале XX века, Бреттон-Вудские соглашения 1944 года, отмена привязки доллара к золоту в 1973 году и, наконец, распад «Красного» проекта в 1991 году. А изменение названия с Капиталистического на «Западный» связано с тем, что укоренившееся в наших СМИ выражение «Запад» обычно упоминается именно для описания проектных организаций «Западного» глобального проекта — таких стран, как США или Великобритания, и некоторых чисто проектных образований, вроде МВФ, НАТО и т.д.

Базовая система ценностей в «Западном» проекте по сравнению с Капиталистическим изменилась довольно серьезно. Именно «Западному» проекту мы обязаны созданием новой Нагорной проповеди — «Протестантской этики», которая de facto отменила оставшиеся библейские ценности. Да и в экономике произошли серьезные изменения, поскольку основные богатства стали создаваться не в материальной сфере, не в производстве или за счет природной ренты, а путем безудержной мультипликации чисто финансовых активов. Такая модель привела к тому, что доля финансовых ценностей, которые в XIX веке составляли менее половины всех активов человечества, на сегодня составляют более 99 процентов. Только объем финансовых фьючерсов, например, на нефть, превышает объем физической нефти (в ценовом выражении) в сотни и тысячи раз.

Такой способ создания активов «на печатном станке» в условиях уже существующей технологической цивилизации вызвал к жизни феномен «сверхпотребления». Развитие системы потребительского кредита на базе эмиссии доллара позволило резко увеличить уровень жизни немалой части населения в границах «Западного» проекта. Вместе с тем это одновременно уменьшило желание бороться за реализацию проектных ценностей, поскольку борьба неминуемо снижает жизненный уровень. До распада мировой системы социализма рядовых последователей «Западного» проекта сплачивала внешняя угроза. После ее исчезновения они полностью расслабились. В результате одно из основных направлений межпроектной борьбы, демографическое, оказалось для «Западного» проекта потерянным навсегда.

Кроме того, изменение основного способа производства не могло не только серьезно изменить психологию проектной элиты, но и резко сузило ее управленческую часть: на сегодня, основные проектные решения в «Западном» проекте принимает фактически узкая группа лиц, состоящая от силы из нескольких десятков человек.

Ренессанс социалистических идей

А теперь вернемся к судьбе второй идеи — запрету на ростовщичество. 
В XVIII веке, практически одновременно с появлением идеи финансового капитализма, в работах социалистов-утопистов появились идеи, которые стали основой для развития «Красного» проекта. С точки зрения библейской догматики, он был попыткой вернуть запрет на ростовщичество (в форме обобществления средств производства). Однако его идеология имеет одну важную особенность — серьезный уклон в социальную сферу, мощное развитие социальных технологий.

Слабое место «Красного» проекта — полное отсутствие мистической составляющей, которое вначале было не слишком заметно из-за контраста с проектами Капиталистическим и «Западным». Однако, когда противники начали перенимать у «Красного» проекта социальные технологии, этот недостаток стал играть все большую роль. Не исключено, что именно стремлением восполнить пробел объясняются попытки Сталина «реанимировать» православие в 40-е годы, но его смерть остановила эти начинания.

«Красный» проект, который в СССР развивался, если так можно выразиться, в достаточно резкой «коммунистической» форме, проиграл, но не исчез окончательно, а перешел в латентную форму. Резкое падение уровня жизни в странах «Западного» проекта после неизбежного и скорого глобального экономического кризиса неминуемо вызовет мощный ренессанс социалистических идей.

Кроме того, скорее всего в силу проблем с долларом в качестве Единой меры стоимости, человечество (по крайней мере, на время), объективно будет вынуждено всерьез рассмотреть возможность возвращения в житейскую практику библейского догмата о запрете на ростовщичество. Подобный вариант подкрепляется еще одним обстоятельством.

Дело в том, что в VII веке за пределами Европы возник еще один проект на библейской системе ценностей — Исламский. Он активно развивался почти 
1000 лет, но переход к имперской стадии в рамках Османской империи практически привел к его замораживанию. И только в XX веке попытки «Западного» и «Красного» проектов разыграть в своих интересах «исламскую карту» привели к возрождению Исламского глобального проекта в новой редакции. Немаловажным фактором его оживления стала также демографическая динамика, в результате которой стремительно выросло население мусульманских стран.

Основная черта Исламского проекта — очень сильная идеологическая составляющая. Связано это с тем, что включенные непосредственно в догматику Корана нормы и правила общежития делают его активными проповедниками практически любого носителя проекта. Это существенно отличает его от всех остальных глобальных проектов, которым такая активность бывает присуща только на самых ранних стадиях развития.

Однако следует вспомнить о феномене «технологической цивилизации». Основной проблемой Исламского проекта, который явно рвется к контролю над Европой и ищет базовую страну для перехода к иерархической стадии, — это полная невозможность отстроить на собственной базе современную технологическую структуру. Использовать опыт Капиталистического и «Западного» проектов он не может — ссудный процент в Исламе запрещен категорически. По этой причине не исключено, что проникновение Ислама в Европу начнет принимать социалистический оттенок, что неминуемо будет коррелировать с подъемом аналогичных настроений в условиях острого экономического кризиса.

И в заключение несколько слов о Китае, который сегодня стоит на распутье. Пока еще не понятно, какой путь развития он выберет. Поднимет ли упавшее знамя «Красного» проекта, то есть пойдет по интернациональному проектному пути, либо же останется в рамках чисто национальной империи, которую в принципе не будут волновать мировые процессы, напрямую не затрагивающие национальные интересы этнических китайцев и их вассалитет. Многое говорит за то, что коммунизм в его классической форме не является целью Поднебесной. Китай в полной мере адаптирует капиталистический инструментарий, в то время как коммунистическая атрибутика сохраняется только затем, чтобы смягчить преобразования.

Пока создается впечатление, что Китай не заинтересован в создании собственного глобального проекта ни на «Красной», ни на какой-либо другой (например, буддистско-конфуцианской) основе, чем существенно ограничивает собственные возможности по контролю над миром.

Крах «Западного» проекта

В начале 1990-х годов США вели себя в полном соответствии с базовыми 
проектными принципами. Они активно пропагандировали свои ценности как «единственно верные и универсальные в мире» и заявляли, что «огнем и мечом» вменят их всему человечеству. Не будем сейчас говорить о том, как такая позиция сочетается с библейскими принципами (хотя одна из интерпретаций притчи о «Вавилонском столпотворении» утверждает, что «башня» американской экономики должна рухнуть так же и по той же причине, что и Вавилонская). Однако факт остается фактом — попытка построить глобальную «Вавилонскую башню» по американским чертежам, навязать миру господство ценностей «Западного» проекта, в общем, не очень удалась. И какова же оказалась реакция американских властей?

На мой взгляд, они начали движение назад. Если вспомнить политику президента Буша, то можно отчетливо увидеть попытки изменить экономическую модель. Грубо говоря, он (явно или неявно) рассматривал вопрос о возврате к Капиталистическому проекту, о выходе из экономического кризиса за счет возврата к исходно христианским ценностям (в противовес либерализму и политкорректности), об изоляционизме и сбросе с американского бюджета тяжести поддержки мировой финансовой системы. Иными словами, речь шла о выходе США из «Западного» проекта.

Курс продолжил и преемник Буша. В своем выступлении на открытии 
64-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН в сентябре 2009 года президент США Барак Обама сказал примерно следующее: по его мнению, в том году больше, чем когда-либо прежде, не просто в современной, а в человеческой истории вообще, «интересы государств и народов являются общими». «Настало время для того, чтобы мир двинулся в новом направлении», — подчеркнул глава Белого дома. — Мы должны начать новую эру сотрудничества, основанную на взаимных интересах и взаимном уважении, и наша работа должна начаться прямо сейчас". (Удивительным образом этот пассаж почти дословно воспроизводит тезис Михаила Горбачева о новой доктрине «баланса интересов», которая-де должна была прийти на смену «балансу сил».) Обама признал, что «многие в мире стали смотреть на Америку со скептицизмом и недоверием» и что политика прежней администрации США, привыкшей действовать в одностороннем порядке, порождала в мире «рефлексивный антиамериканизм».

Какой же должна быть, по Обаме, грядущая «эра мирового милосердия»? «Демократия не может быть привнесена в какую-либо страну извне. Каждая страна будет следовать по пути, который коренится в культуре ее народа, и в прошлом Америка слишком часто была избирательна в своей пропаганде демократии». Иными словам, США фактически отказываются от своей позиции лидера «Западного» проекта и более не намерены силой вменять всему миру его принципы (что не помешало Соединенным Штатам пару лет участвовать в военной агрессии против Ливии или, наверное, будет точнее сказать — инициировать эту агрессию).

Выводы просты. Во-первых, если США отказываются от своей роли лидера «Западного» проекта (независимо от того, есть у них ресурсы продолжать эту политику или их уже нет), то последнему пришел конец. А значит, рано или поздно (с учетом начавшегося мирового экономического кризиса — скорее, рано) начнется распад и технологической зоны США, то есть всей системы мирового разделения труда, построенной на американском спросе, выраженном в долларе. Можно долго рассуждать, каковы будут последствия, но самое простое — это вспомнить Россию 1990-х годов, в которой жесточайшая технологическая деградация была следствием не только откровенно антигосударственной политики «либерал-реформаторов», но и сугубо объективного фактора — разрушения собственной системы разделения труда с утратой большей части рынков сбыта. И такая же перспектива ждет завтра США и весь мир.

Во-вторых, отказ США от жесткого насаждения своей ценностной базы оставляет весь мир в глубоком идеологическом вакууме. На протяжении уже пары десятилетий народу говорилось о том, что социалистические идеи — это заведомый вред (что сопровождалось колоссальным иллюстративным материалом, специально для этого изготавливаемым). Про то, что сделали с религиозными идеями сторонники «прав человека» и «политкорректности», и говорить нечего. И если в СССР/России еще можно было отказываться от базовых идей, кивая на то, что альтернатива («Западная») есть, то сегодня ситуация совсем другая: альтернативы как раз нет. Что само по себе крайне опасно и чревато серьезными проблемами. В первую очередь распадом мира на многочисленные и весьма враждебно относящиеся друг к другу кластеры. В-третьих, не нужно забывать, что США — это довольно сложно устроенное общество, в которое входят носители самых разных идеологий. Да, сегодня они все находятся под жестким контролем, что, в общем, естественно, поскольку высокий уровень жизни обеспечивается именно за счет доминирования идеологии «Западного» глобального проекта. Но, как мы знаем на примере СССР, сказавши «А» (то есть отказавшись от доминирования в мире своей идеологии), придется говорить и «Б» (отказаться от этого же и во внутренней жизни). А это значит, что в среднесрочной перспективе США предстоит ввергнуться в пучину жесточайших идеологических споров и баталий, которые вряд ли будут способствовать быстрому выходу из экономического кризиса.

Способы сохранить власть

Собственно, баталии уже идут. И в США, и в Евросоюзе, и в России продолжаются митинги, с которыми власти борются теми или иными способами. При этом они вполне отдают себе отчет в том, в каком направлении разворачивается ситуация: 
в США, как пишут в интернете, полицейских и армию тренируют на макетах американских городов (почти в натуральную величину), в России всерьез обсуждают варианты повышения налогов, в том числе, на недвижимость и на роскошь. Все это говорит о том, что общий негатив ближайшего будущего власть понимает. Но вот как она это понимает?

Обращаю внимание на митинги. Несмотря на активные попытки (у нас — так точно) придать им антивластную направленность, на самом деле они обращены не против власти, а апеллируют к ней. Общество, точнее, его наиболее деятельная часть (а выступает, в основном, «средний» класс), пытается объяснить власти, что нужно что-то менять в политике. А та реагирует достаточно своеобразно — придумывает разные способы, как бы сохранить существующую систему любой ценой.

Дело в том, что на памяти человечества не было еще ситуации, когда бы элита получала такой колоссальный (и по объему, и по относительной доле) кусок общественного пирога, при этом практически не неся никакой ответственности за свою деятельность. И дело даже не в том, что никто не хочет отказываться от такого счастья — это понятно. Проблема еще и в том, что какая бы ни была новая общественно-политическая система, она неминуемо будет предусматривать куда большую личную ответственность.

А вот это уже просто страшно! Работать эти люди не умеют — просто потому, что их статус и их доходы никак не зависели от качества их деятельности как администраторов и политиков, причем многие десятилетия. В отличие, скажем, от 60-х — 70-х годов прошлого века, не говоря уже о более ранних временах. Разумеется, под работой я имею в виду осуществление некоторых общественных функций, которые почти автоматически предполагаются у представителей элиты, даже не обязательно государственной. Сама мысль о такой ответственности была начисто вычищена в рамках «либеральной революции», начиная с конца 60-х годов. Последствия мы сегодня и ощущаем.

Эти люди, наши (и российская, и мировая) элиты, не могут себе позволить ни взять ответственность на себя, хотя бы потому, что не понимают, что это такое, ни позвать во власть людей, которые это понимают. Опасаются, что на их фоне будут выглядеть как-то не очень убедительно. А то, что негатив будет множиться и множиться, элиты понимают. Отказываясь от конструктивного диалога с обществом, они неминуемо готовят меры борьбы с диалогом деструктивным. До которого, рано или поздно, дело дойдет по мере ухудшения экономического состояния.

полный текст статьи: http://maxpark.com/community/5134/content/3676616