anvc (Andrey)
anvc (Andrey) личный блог
26 января 2013, 00:00

Из жизни финансистов. Интересный рассказ. Продолжение...

Из жизни финансистов. Интересный рассказ. Продолжение...



Ольга Славникова

ВОСЬМОЙ ШАР (продолжение...)
 Начало здесь:   smart-lab.ru/blog/fun/99024.php

С Коломийцевым Мухин был знаком давно, еще с экономического факультета МГУ: сидели рядом на студенческой скамье, начинали с одних и тех же стажировок – но превосходство Коломийцева как финансиста и стратега было видно невооруженным глазом. Коломийцев резко поднялся, играя на бирже: был подозреваем в получении инсайдерской информации, однако знавшие Серегу лично относили его успехи исключительно на счет его зверской интуиции. Если кто-то и чуял – не в переносном, а в самом буквальном смысле слова – запах денег, то это был, безусловно, Коломийцев. Мухину было известно, что Серега создавал для больших финансово-промышленных групп карманные банки – через некоторое время перестававшие быть карманными. Потом Коломийцев исчез из поля зрения: по косвенным данным, уехал в Европу. Весьма вероятно, что теперь вот этот сухой мужичонка в садоводческой кепке ворочает где-нибудь миллиардными активами. А может быть?.. А вдруг?.. Ну, например, ушел на покой, заскучал, ищет теперь, чем бы заняться интересным. Не зря же обратился к Хазарину, массовику-затейнику. Нет, Коломийцев в роли финансового директора компании «Русский шоколад Мухина» – это, конечно, из области мечтаний. Но мечтать-то не вредно! «Вперед, это шанс!» – сам себе скомандовал Мухин и, размахивая кошелкой, двинулся туда, где финансовый гений, глухо гремя, обследовал урну.
– Серый, привет, – Мухин, сильно волнуясь, тронул Коломийцева за костлявое плечо, оттянутое вниз рыжей лямкой рюкзака.
Коломийцев вздрогнул, отчего рюкзак на его спине увесисто брякнул. Он обернулся, топыря руку в грязной нитяной перчатке, и Мухин снова поразился качеству грима: усохшее, сточенное книзу лицо Коломийцева покрывал тот самый красно-ржавый загар, какой бывает только у бездомных, нос напоминал обглоданную кость.
– Муха, ты? Тоже здесь? – Коломийцев осклабился, показывая ровный ряд дорогих зубов, безусловно, его выдававший. – Страшно рад тебя видеть!
Однокашники обнялись, охлопывая друг друга с гулким звуком, напоминавшим волейбол. Когда растроганный Мухин отстранился от Коломийцева, он увидел, что в глазах приятеля, выцветших, будто засушенные в гербарии незабудки, мелькнуло странное выражение как бы жалости к нему, Мухину.
– Да вот, все достижения, – Мухин с шутливой удрученностью предъявил свою обвислую кошелку. – Зато ты чемпион! – он уважительно потрогал туго набитый рюкзак, напоминающий кладку какого-то фантастического насекомого.
– Да не вопрос! – с живостью воскликнул Коломийцев. – Хочешь, научу тебя за десять минут?
– Да ладно, чего теперь, – отмахнулся Мухин. – Ты выиграл уже, до финиша остался час, Хазарин приедет вот-вот. Серый, я тебе вопрос один задам, некорректный. Не хочешь – не отвечай.
– Ну? – сощурился Коломийцев.
– Ты сейчас при очень больших делах?
Коломийцев молча смотрел в лицо смутившемуся Мухину, его узкая улыбка напоминала светлую царапину на покрытом ржавчиной металле.
– Ладно, извини, – Мухин, поморщившись, отвернулся. – Пойду еще поброжу…
– Стой, – Коломийцев ухватил понурившегося Мухина за жухлое кожаное предплечье. – Если спрашиваешь, значит, у тебя проблема. Излагай.
Тут же Мухин забыл про все три вокзала, про пустые бутылки и даже про жару, превратившую парик на его голове в тлеющий костерок. Он говорил толково, емкими фразами, не скрывая никаких раскладов, и время от времени быстро взглядывал на Коломийцева, отчего приклеенные брови сильно дергали кожу и кусались, как шершни. Коломийцев слушал, уставившись вниз, на носок своего коричневого ботинка из коллекции Bally незапамятного года, которым, по знакомой Мухину привычке, отбивал неспешный ритм одному ему слышимой музыки.
– Короче, вот такие дела, – закончил Мухин. – Если вдруг согласишься, Серый, то зарплату назначишь себе сам. Бонусы – само собой. Пакет акций – обсуждаемо. Вполне обсуждаемо! Ну, что скажешь?
– Знаю, деньги не пахнут, но чувствую, пахнет деньгами… – пробормотал Коломийцев в такт своему ботинку, похожему, из-за многих слоев наложенного крема, на оплывшую и зачерствелую шоколадную конфету. – Пара-пам, пар-пам, пара-пам, под ногами… Я должен подумать, Муха. Вот стишок допишу, тогда отвечу. Эй, глянь-ка туда, что за благородное собрание?
Мухин оглянулся. Действительно, и грязно-зеленый Маркуша, и Котя, стерший рукавом с лица половину грима, и остальные, косматые и вислозадые, участники проекта стянулись к бетонному квадратному вазону с чернильными астрами. На краю вазона, некрасиво расплывшись бедрами, сидела госпожа Алексина и рыдала взахлеб. Запустив скрюченные пальцы во вздыбленный парик, она раскачивалась из стороны в сторону, ее мокрое лицо напоминало только что вынутый кляп. У ее скособоченных башмаков протолкавшийся Мухин увидал картонку – пустой сигаретный блок; в картонке, будто первые капли крупного дождя, блестели монеты, валялись тряпичные десятки и даже рыжела сотенная, видимо, брошенная кем-то, не выносившим женских слез.
– Она лежала тут… коробка… Я просто посидеть… – толстым мокрым басом бормотала госпожа Алексина в промежутках между всхлипами. – Убью Хазарина, падлу… Яйца ему оторву…
И стоило ей это произнести, как за спинами стоявших затормозил белоснежный, с кошачьим выражением раскосых фар, микроавтобус Mercedes. Из микроавтобуса ступил на запудренный пылью асфальт не кто иной, как сам Хазарин, одетый в превосходный светлый костюм из дикого шелка, с кокетливым платочком в нагрудном кармане.
– Что происходит, господа? – доброжелательно осведомился Хазарин.
– А, приехал, с-сука! – Растрепанная, с красным дымом в заплывших глазах, госпожа Алексина бросилась к нарядному Хазарину и ухватила его перепачканными руками за чистые, будто ангельские крылышки, безупречные лацканы. – Где ты взял фотографию моей покойной мамы?! Украл?!
От неожиданности Хазарин замахал руками и немножко отделился от земли.
– С чего вы взяли, Александра Васильевна, дорогая моя? – засипел, мотая головой в сдавленных пухлых подбородках, отставной жонглер.
– Ты меня под маму загримировал! – рычала горлом госпожа Алексина. – Чтобы маме моей подавали на площади! Как ты мог, как ты смел, ублюдок! Урод!
– Сашенька, милая, ну это же просто семейное сходство, – вмешался Маркуша, держа перед собой поднятый с земли хлипкий картонный пенальчик с ерзающими монетами. – Гример наложил морщинки, вот и стало похоже. Вы же с мамой родные люди. А господин Хазарин здесь совершенно, совершенно не при чем.
– Правда, Алексан-Васильевна, забейте, – веселым голосом посоветовал Котя Синельников, похожий размазанным лицом на размазанный след от сапога. – Возьмите эти деньги да купите себе йогуртовый тортик!
– Нет! Это мамино, – хрипло проговорила госпожа Алексина, забирая у Маркуши картонку и бросая помятого Хазарина, тотчас распустившего на лице широкую добрую улыбку.
– Прошу, друзья мои, на подведение итогов! – Хазарин любезным жестом распахнул сверкнувшую дверцу микроавтобуса.
Тут забывшийся было Мухин краем глаза заметил, что Серега Коломийцев потихоньку пятится, выбираясь со своей громоздкой стеклотарой из маленькой толпы.
– Серый, не скромничай, поехали, поехали, – широкий Мухин обнял тщедушного приятеля вместе с рюкзаком и снял с его набрякших, перерезанных тяжестью, пальцев тугую кошелку. – Это не мое, это его, Сереги! – возглашал он, поднимая кошелку на всеобщее обозрение и увлекая Коломийцева к микроавтобусу.
– Поедем, красавица, – ласково проговорил Маркуша, поддерживая опухшую, дышащую как насос, госпожу Алексину под массивный локоток.

К месту подведения итогов двигались колонной, причем только головная машина была белоснежной, остальные, с охраной и сопровождением притомившихся бомжар, были черными, гладкими, будто крупные глотки густой и жирной нефти.
Для церемонии Хазарин выбрал, временно освободив его от обитателей, настоящий бомжатник. В подвал спускались по решетчатым железным ступеням, издавая звук, напоминавший тир. В бомжатнике пахло немытой человечиной, словно внутри головки недозрелого сыра, и этот запах только слегка разбавлялся цветочной дезинфекцией; по стенам тянулись облупленные трубы, старые капли краски на них, будто сосцы, истекали мутной водой. В этой обстановке странно смотрелись белорубашечные официанты, разносившие напитки; тонкие бокалы с бледным шампанским выглядели здесь сосудами чистоты, и все участники соревнования жадно глотали брют, отдававшийся внутренним стуком у них в головах.
Госпожа Александра Алексина сидела на голом топчане, мокро всхрапывая остатками плача. При этом она расшиблено и нежно улыбалась, глядя в свою коробочку с деньгами, пальцем передвигая там монетки, словно это были буквы, из которых складывались одной госпоже Алексиной понятные слова.
– Хорошая женщина, – конфиденциально произнес Маркуша за плечом у Мухина. Мухину, плотно опекавшему отрешенного Коломийцева, сильно не нравилось, что Маркуша, медленно мигая желтыми топлеными глазами, все время трется около. Мухин подозревал, что чуткий Маркуша что-то просек и тоже выпасает финансового гения для своего, растущего как гриб, «Инициатив-банка».
– А что с ее мамой, что за история? – отрывисто спросил напряженный Коломийцев.
– Как, вы не знаете? – Маркуша поднял подкрашенные брови, похожие на круги от мокрых стаканов. – Так я вам расскажу, конечно. Мама у Сашеньки сильно болела. Сашенька, золотая медалистка, не поехала поступать после школы в Москву. Десять лет ухаживала за мамой одна, любила ее, будто своего ребенка. Они поменялись местами, мама и дочка, так бывает иногда, молодые люди… Но в пожилого человека как ни вкладывайся, а конец один. Сашенька обещала маме норковую шубку, да только не успела. Какие у нее были деньги на должности школьного завуча, после местного пединститута? Я вам отвечу: никакие. Теперь покупает маме одно манто за другим, а передать не может. Я вам говорю, молодые люди: женитесь! Хорошая женщина, очень хорошая…
– Так вы же сами вдовец, Марк Семенович, – с веселым раздражением отозвался Мухин. – Все изображаете патриарха: «Молодые люди, молодые люди…» А сами старше меня всего на восемь лет, насколько мне известно. Вот идите и осаждайте крепость.
– Вы советуете? – вдруг заволновался Маркуша и посмотрел на Мухина просительно, точно от мухинского ответа зависела позиция госпожи Алексиной по этому, глубоко личному, вопросу.
Однако Мухин не успел ничего сказать. В подвале раздались сочные аплодисменты, и маэстро Хазарин, словно возникший из трещины в облупленной стене, встал во всей своей красе над стеклянными трофеями, где плотно сомкнутая рать коломийцевских бутылок превосходила все остальные сборы, вместе взятые.
– Итак, дамы и господа, наша сегодняшняя акция увенчалась полным успехом, – провозгласил сияющий Хазарин. – Даже большим успехом, чем вам кажется, – добавил он, понизив голос и подмигивая почему-то Мухину. – Как вы все помните, каждый участник акции сделал небольшой вступительный взнос, что в сумме составило тридцать восемь тысяч долларов. Я имею честь вручить этот скромный выигрыш нашему победителю. Сергей Юрьевич, прошу!
Повинуясь цирковому жесту Хазарина, тусклые лампочки на голых шнурах, напоминавшие анализы урины почечных больных, вдруг разгорелись ярким и радостным светом. Коломийцев, деревянно ступая, вышел вперед и принял из рук циркача толстый, как батон, пакет с долларами.
– Спасибо и успехов всем, – сухо произнес победитель, сверкнув прояснившимся взглядом на присутствующих.
«А ведь станет Серега премьер-министром!» – вдруг озарило Мухина, внутренне похолодевшего.
– Ладно, Муха, завтра к шестнадцати ноль-ноль собирай совет директоров, – вполголоса проговорил Коломийцев, вернувшись на место. – Сделаем твоих покупателей. Сами их купим. Только смотри, условия мои.
– Конечно-конечно, – обрадовался Мухин.

На другое утро Дмитрий Дмитриевич Мухин, уже в своем нормальном виде, свежий и лысоватый, обильнее обычного орошенный парфюмом, ехал в своем бесшумном BMW по зеркальным и серебряным от солнца улицам, чтобы готовить важное совещание.
Тем временем Коломийцев, сидя на железной продавленной койке, достававшей хрустким ячеистым брюхом почти до бетонного пола, внимательно смотрел в раскрытый пакет с долларами.
Сегодня он особенно тщательно вымылся в душе, располагавшемся в конце коридора и дававшем едва живую, вившуюся веревочкой, теплую струйку. Потом он надел чистую рубаху и черные льняные брюки – все ветхое, почти невесомое, слабо пахнувшее утюгом. Пора было идти. Коломийцев положил доллары в сморщенный кривозубый портфельчик, запер комнату на срезанный со старого шифоньера хлипенький замок, вышел из полуподвала на блеклое солнце и смиренно спустился в метро.
То, что он снимал теперь эту серую комнату с плаксивой ржавой батареей и сваленной в углу иссохшей наглядной агитацией (бывший Красный уголок бывшего ЖЭКа) – было шагом вперед по сравнению с тем, что происходило раньше. Коломийцеву случалось ночевать в обнимку с обвязанной попонами и просмоленной трубой теплотрассы, в которой утробно булькала горячая и мертвая река Лета; случалось спать и видеть блескучие сны, катаясь в метро по кольцевой, ощущая сквозь сон, как тяжелеет и едва не падает на пол, на манер переспелой груши, свесившаяся с диванчика беззащитная рука. Все началось, конечно, с Хазарина, с того, что этот деятель, воспользовавшись легкомысленным согласием Коломийцева, забросил его медлительным, трясущимся, как телега, самолетом в заснеженный Владивосток. Потом была разгрузка пятидесятикилограммовых, ломавших плечи, мешков с цементом, плацкартный билет, обитый бурым дерматином переполненный вагон, за холодным окном – снега, снега, громадный чистый лист страны, пьяная поножовщина на станции Прийсковая, скандал с похожей на Микки-Мауса буряткой-проводницей из-за того, что Коломийцев, попытавшись помыться целиком, залил туалет.
Возвращение Коломийцева длилось всего-то две недели, но за это небольшое время в его уме, освобожденном от банковской рутины и странным образом очищенном белизной зернистых снегов, произошел определенный сдвиг. Коломийцев вдруг осознал, что так называемые «простые» люди, некрасивые, ужасающе бедные, сами частенько бессовестные, обладают в этой стране необъяснимым свойством пробуждать совесть у людей успешных, не испытывающих в этом качестве никакой личной нужды. Еще он смутно догадался, что не может судить о «простых» людях со своих позиций одиночки, употребившего только на себя собственные волю и талант. В народной толще действовал закон сообщавшихся сосудов, тысячи и тысячи жизней уходили просто на то, чтобы скомпенсировать ближнему беду и нужду, и слова «выйти из народа» означали, в конкретном житейском плане, разрыв со всеми неблагополучными родственниками. Народ так просто из себя никого не выпускал, всему была цена, вышедшие и достигшие так или иначе ощущали свою неполноту. Граница между «простым» народом и сознающим себя обществом, как между жидкостью и газом, становилась активно проходима при опасном разогреве всей массы, как это не раз случалось в истории. Так или иначе, мораль и технологии личного успеха не вполне годились для позитивных перемен, о которых разглагольствовали политики. Иррациональное народное стремление не дать пропасть пропащему следовало считать глобальным экономическим фактором. Нужна была иная, кооперативная основа, контуры которой сами собой стали проступать в жадно работающем уме Коломийцева, когда он, запертый в духоте и праздности, валялся с залистанным до бумажной перхоти журнальчиком на верхней полке.
Пока Коломийцев тащился в бурой плацкарте через всю страну, его доверенный партнер выдал рискованный кредит, что оказалось частью комбинации, через полтора месяца выбросившей финансового гения буквально на улицу. Улица дергала, теребила, щупала, пожевывала ошеломленного Коломийцева, будто громадная рыба насаженного на крючок червяка. Коломийцев мог бы дать противнику серьезный бой в арбитражном суде, если бы улица одним из своих вкрадчивых прикосновений не лишила его документов.
За четыре года бомжевания Коломийцев прошел что-то вроде университетского курса нищеты. Он понял, в частности, устройство и ценность помоек; благодаря тому, что возле мусорных баков иногда лежали заплесневелые, как хлеб, перевязанные бечевками старые книги и стопы опухших литературных журналов, Коломийцев прочел то, до чего в предыдущей жизни никогда бы не добрался. Он много размышлял над вторичной материальностью мира. Собирая стеклотару, он интуитивно различал бутылки, из которых разливали по емкостям, и бутылки, выпитые «из горла»: последние содержали хотя бы по нескольку молекул человеческих душ – как и многое из мусора, очеловеченное, а затем отправленное в небытие. Выживая в среде, не менее циничной, чем сферы большого бизнеса, и еще подлее опутанной криминалом, Коломийцев держался особняком, избегал соблазна прилепиться к бойким добычливым бабенкам, готовым его пожалеть и пригреть. Главной доблестью Коломийцева была чистоплотность: он не упускал случая помыться и устроить постирушку, ходил в общественную баню, где щедрая горячая вода с рычанием и боем наполняла таз, а бледный слоистый луч из окошка под потолком почему-то напоминал об острове Бали. Похожие на печеную картошку товарищи по ночевкам делились опытом, что грязь, мол, держит тепло – но Коломийцев предпочитал замерзать, он сопротивлялся обволакиванию грязью, усматривая в нем попытку земли захватить человека, чтобы поскорее утянуть его в могилу. В своей полуподвальной клетушке Коломийцев чуть не каждый день делал влажную уборку, протирая сырой тряпицей даже запрещенные к выбросу щиты наглядной агитации – отчего линючие плакаты с передовыми рабочими и профилями вождей превратились со временем в абстрактные живописные полотна. Коломийцев научился взаимодействовать с улицей, понимать ее с лица и изнанки, каждый шаг его теперь был будто стежок по этой мятой, пестрой, перепачканной ткани, будто нырок небольшой и ловкой утки за малой толикой донной еды.
Теперь со всем этим предстояло расстаться.
Коломийцев, отразившись в веере вращавшихся стекол, вошел в кондиционированный, ртутным холодом веющий бутик. Два тонкоруких и жеманных молодых человека, ведавших торговым залом, попытались вытеснить бродягу без скандала на улицу, но Коломийцев их подчинил – и через небольшое время вышел из бутика в светло-сером, словно подернутом шелковистой пыльцой, костюме от Brioni, в классических туфлях и с новым крокодиловым кейсом, куда переложил пакет с оставшимися деньгами, превращенными из плотных долларовых кирпичиков в рыхлую и пеструю массу рублей. Пакет со своей старой одеждой, легкой, будто снятые бинты, плюс кривенький портфельчик Коломийцев аккуратно поместил в урну, чтобы желающие могли без труда все это извлечь. Далее были приобретены плоский, как золотая монета, хронометр Patek Philippe, пижонский мобильник Vertu и кое-что по мелочи. Затем Коломийцев посетил салон красоты, где его сухую жесткую шевелюру умащали бальзамами из упоительно чистых фарфоровых чашек, стригли одичавшие пряди, после чего на полу осталось хвои, как после простоявшей весь январь рождественской елки. Маленькая маникюрша, склонив напряженный круглый лоб, выедала щипчиками трудовые ороговения, затянувшие ногти Коломийцева, похожие на сломанные перламутровые пуговицы. Затем лицо Коломийцева распаривали горячими салфетками, сильные пальцы косметички вбивали в морщины маслянистые снадобья. Поднявшись, как воскресший из гроба, Коломийцев посмотрел на себя в просторное зеркало. Морщины разгладились и выделялись белым на ржавом бомжовском загаре, который, конечно, никуда не делся; на Коломийцева смотрела из зеркала полосатая тигриная морда с человеческими выцветшими глазами, в настоящий момент ничего не выражавшими.
На условленном углу Коломийцев обнаружил арендованный на целый день консервативный Bentley, обтекаемый и зеркальный почти до собственной невидимости среди замурзанного и пестрого автомобильного стада Москвы. У молоденького узкоплечего водителя уши были в форме бабочкиных крыльев. Коломийцев не почувствовал момента, когда автомобиль отделился от тротуара и поплыл в напряженном потоке, среди слюдяного блеска облетающих листьев. Коломийцев очень давно не видел зданий и людей из позиции пассажира авто, и теперь все казалось ему отдалившимся, будто тонированные окна Bentley показывали панорамный кинофильм. «Вот здесь я жил, ходил по этим улицам», – возникла неизвестно откуда щемящая мысль. Коломийцев взглянул на часы: две золотые ресницы элитного хронометра показывали, что у него есть в запасе еще немного времени.
– Остановите, я пройдусь пешком, – велел Коломийцев невозмутимому водителю. – Вы через час должны ожидать меня… – он назвал адрес головного офиса «Русского шоколада Мухина» и снова ступил на покрытый бархатными черными трещинами бледный асфальт.
Ветер гулял, листопад мигал и светился, будто сигналил прохожим, у метро продавали обметанные серой ваткой громадные персики и черные, формой напоминающие Африку, гроздья винограда; от пустой фруктовой тары пахло молодым вином, боком валил в переулок грузный троллейбус, маленькая старушка в поломанной, ощетиненной ежом соломенной шляпке, с полуразрушенной сумочкой на зачерствевшем локте, вела на поводке громадного старого пса с глазами алкоголика; две молодые мамы бойко катили коляски, одновременно нажимая на поручни, чтобы поднять толстенькие мокрые колеса на высокий поребрик. Коломийцев шел не спеша, ясно осознавая, как любит все это: острый осенний воздух, мелькающие в толпе молодые и старые лица, сырую глубину дворов, глуповатую пестроту московских витрин. Он шагал, стежок за стежком, руки и глаза сами делали привычное дело, мозг дошлифовывал детали экспансии на рынок шоколада.
Коломийцев поднялся на полированное крыльцо мухинского офиса без десяти четыре, краем глаза отметив дисциплинированно припаркованный Bentley. Мухин, розовый, как пион, встретил Коломийцева у самого лифта; при виде своего будущего финансового директора его широкая радушная улыбка сделалась немного ошарашенной. Из-за покатого и мощного мухинского плеча высовывалась, в круглых очках и с длинном носом, вместе напоминающими ножницы, растерянная секретарша.
– Может, сперва кофе? – неуверенно предложил зардевшийся Мухин.
– Нет. Приступим, – Коломийцев решительно двинулся за виляющей на шпильках секретаршей в комнату переговоров.
Там, за овальным, как блюдо, столом, сидели, с видом едоков, восемь человек, среди них одна женщина, в твидовом костюме, с лицом как мужской ботинок. При появлении Коломийцева все привстали и переглянулись.
– Не взять ли у вас пока ЭТО? – вполголоса спросила секретарша, открывая в улыбке бескровные десны.
Коломийцев опустил глаза и с некоторым удивлением увидел в своей, привычно занятой и отягченной, руке грязно-белый, с выдранным клоком, полиэтиленовый пакет, в котором терлось не меньше десяти единиц пустой стеклотары.
– Нет, спасибо. Это наглядное пособие, – Коломийцев, бегло улыбнувшись, взгромоздил пакет прямо на полированный стол и вытащил из него зеленую, с черным остатком на дне, бутылку из-под портвейна. – Вот здесь у нас корпорация Sheppard Sweets. Здесь, – он достал свеженькую пивную бутылку, полную, будто нездоровые легкие, перегородчатых белесых пузырей, – инвестиционная компания Max&Don, вид у нее, как видите, неважный…
Сидевшие за столом облегченно рассмеялись. Мухин, страшно довольный, взгромоздился в председательское кресло и сложил пальцы домиком. Через минуту все в переговорной комнате очень внимательно слушали Коломийцева. До назначения его премьер-министром оставалось восемь лет, четыре месяца и четырнадцать дней.

Тем временем Хазарин, жадно поедая булку с повидлом, набрасывал на перепачканных листках своими мелкими молниевидными значочками план очередной операции, сильно его вдохновлявшей. Старая люстра над его оплывшей, как женское колено, головой разгоралась все ярче, грубо пахло горелой пылью, и вот – последняя лампа, что еще оставалась в плафоне, цикнула и лопнула. Недовольно ворча, Хазарин наощупь достал из нижнего ящика своего тяжелого глубокого стола новую грушу в ребристой картонке. Затем, воровато оглянувшись на отсвет из коридора, он оттолкнулся маленькой ногой от коврика и всплыл, как монгольфьер, поджимая пальцы, чтобы не уронить тапки. Осторожно, держа его бумажкой, он извлек из патрона горячую кочерыжку и на ее место нежно ввинтил молочно-белый девственный сосуд. Загорелся свет.
 
8 Комментариев
  • Вы думаете это кто — нибудь прочитает? )
    • yakiv
      26 января 2013, 00:11
      Профессор Преображенский, букв очень много вряд ли ))
  • BoNuS
    26 января 2013, 01:03
    прочитал…
    плюсанул
  • habanera
    26 января 2013, 01:39
    Весьма понравилось. И стиль изложения замечательный.
  • timon
    29 января 2013, 12:45
    Мне понравилось. Пишите еще, у вас получается

Активные форумы
Что сейчас обсуждают

Старый дизайн
Старый
дизайн