Справедливость, демократия, либерализм - общность или трилемма?

Автор — приглашенный научный сотрудник Stanford Institute for Economic Policy Research (Stanford University), колумнист Mises Institute (US), портфельный менеджер BlackRock (UK)



Все экономические агенты принимают решения, пытаясь максимизировать выгоду и минимизировать издержки. Принятие решения обусловливается, в первую очередь, внешним фактором среды: в каком социуме агент существует, каковы его правила и режим функционирования, насколько развито доверие между участниками социума и, что важно, как понимается справедливость. 


Фактически все актуальные теории справедливости можно свести к предложенной Амартией Сеном модели спора трех детей о флейте.

 «Анна претендует  на  флейту,  поскольку  она  — единственная  из  трех  детей, кто умеет играть на ней (остальные не отрицают этого)… Если бы это было все, что мы знали, аргумент за то, чтобы отдать флейту первому ребенку, был бы достаточно убедительным....

Боб защищает  свое  право  на  флейту,  указывая  на  то,  что  он  единственный из трех детей, кто настолько беден, что у него вообще нет собственных игрушек. Поэтому он мог бы играть с флейтой (два других ребенка соглашаются с тем, что они богаче, а потому хорошо обеспечены  игрушками  и  развлечениями).  Если  бы  вы  выслушали  только  Боба  и больше никого, у вас был бы обоснованный аргумент за то, чтобы отдать флейту ему....

Карла указывает  на  то,  что  она  много  месяцев  усердно  трудилась,  чтобы  сделать  флейту  своими  собственными  руками  (другие  подтверждают  это),  и  как  раз  тогда,  когда  она  закончила  работу,  „именно  в  этот  момент,  —  жалуется  она,  —  эти  экспроприаторы  пришли,  чтобы  попытаться  отобрать  у  меня  флейту.  

Если  бы  вы  услышали  заявление  одной  лишь  Карлы,  вы,  вероятно,  были  бы  склонны  отдать  флейту  ей,  признавая ее вполне понятную претензию на обладание тем, что она же сама и сделала».  

Сен утверждает,  что в подобной, на первый взгляд, элементарной ситуации нет линейного решения. 

Три варианта, приведенные Сеном, представлены тремя направлениями в теории справедливости: 

— Анна — утилитаризм (эффективность и результат — прежде всего и любой ценой),   

— Боб — эгалитаризм (отнять у богатых и отдать бедным или, в лучшем случае, — взять все и поделить),  

— Карла — либертарианство (естественные права и частная собственность — безапелляционны и являются основной ценностью человека). 

При этом все три концепции основываются на трансцендентальном методе, учитывающем интуитивные представления людей о справедливости и постулирующем «естественные права».  

Сен предлагает свою оригинальную концепцию, основная мысль которой в следующем: перечисленные концепции, базирующиеся на «трансцендентальном» институционализме, являются формальными, не имеют отношения к реальной жизни и от оторваны от фактов; в реальном мире необходимо постоянное общественное обсуждение, сопоставление и ранжирование приоритетов в противовес ориентации на единожды созданное институциональное устройство. Сен в принципе отказывается давать определение справедливому обществу, утверждая, что, «возможно, нет никакого совершенно справедливого социального устройства, которое можно было бы определить и одобрить в ходе беспристрастного рассмотрения». Его теория справедливости в принципе исключает однозначный ответ на вопрос о том, что такое справедливое общество. 

Реальная жизнь предполагает постоянные компромиссы, справедливость в каждом случае индивидуальна. Для достижения целей теории на практике жесткую институциональную конструкцию должен заменить демократический процесс публичного обсуждения. Фактически, четвертая концепция справедливости — оригинальная концепция Сена — является отчасти релятивистской, постулируя сравнение вариантов, как способ найти наиболее оптимального решения, отвечающего конкретному моменту и контексту, через всеобщее демократическое обсуждение.  

Таким образом, мы имеем четыре базовые актуальные и реализующиеся на практике парадигмы справедливости: утилитаристская, эгалитаристская, либертарианская и релятивистская. 

Можно кратко порассуждать о всех четырех концепциях. Заранее отмечу, что условная либертарианская концепция является основой социально-экономического устройства всех современных развитых и большинства развивающихся стран, при этом прочие концепции в той или иной степени проникают и вплетаются в базовую парадигму, в некоторых случаях существенно ее редуцируя. Причин, по которой либертарианская концепция общепринята, проста: она отталкивается от естественного права частной собственности и концепции свободного рынка, а это, так или иначе, основополагающие принципы существования и развития современного социума. Также стоит указать на то, что все рассуждения ниже исходят из условия минимальности вводной ситуации. 

Анна. Предположим мы отдали флейту Анне. Каков будет результат для Анны и для общества? Анна умеет только играть на флейте, она не умеет ее делать. Анна — единственная кто может играть на флейте и может выступать перед людьми. Люди получают эстетическое или любое другое удовлетворение от ее игры. Для того, чтобы играть на этой флейте для наибольшего кол-ва людей, Анне придется давать концерты. Если только Анна умеет играть на флейте, а это — условие ситуации, это означает, что, во-первых, она монополизирует игру на флейте, во-вторых, это дает ей возможность диктовать условия своих выступлений и принимать решения фактически в одностороннем порядке. Полезность Анны — на максимальном уровне, поскольку не существует альтернатив, т.е. конкуренции. Также на максимальном уровне и напряжение потребности, поскольку люди хотят слушать флейту, и у них только одна возможность это сделать — прийти на концерт Анны, причем исключительно на ее условиях. Что же будет, если Анна потеряет или сломает флейту? Больше не будет музыки, а Анна не умеет делать флейты. Играть не на чем, Анна без флейты и работы, а люди — без искусства.  

Боб. Если мы отдадим флейту Бобу, то это означает, что человек получает что- то, не предпринимая при этом вообще никаких усилий, просто исходя из социального статуса и позиции наименее имущего. Тогда Анна в сравнении с Бобом имеет больше прав на флейту, поскольку она предпринимала усилия и трудилась, чтобы получить это право: она училась и научилась играть на флейте. Боб же, так или иначе оказавшийся самым бедным из трех претендентов, претендует на флейту исключительно исходя из внешних сравнительных обстоятельств. При этом самый бедный претендент вряд ли сможет наилучшим образом распорядиться флейтой. Если Боб бедный, потому что ленивый и не способный, значит он не научится играть вовсе или научится играть плохо. Не сможет он и организовать выступление для многих людей. Если же Боб бедный не по своей воле, а потому что бедны его родители, и у него закрыт доступ к возможностям, то  выучиться игре на флейте для него будет так же сложно, поскольку помимо флейты ему нужен доступ к обучению. Таким образом, в его руках  флейта будет бесполезна или, как минимум, принесет наименьшую пользу.  В целом эгалитаристская, левая концепция справедливости исключает эффективность с одной стороны, и игнорирует естественное право частной собственности с другой.

Карла. Она претендует на флейту, потому что она ее сделала. 

Во-первых, она догадалась сделать флейту. Возможно она решила, что флейта нужна и будет пользоваться спросом (это подтверждается желанием  двух других людей ее забрать). Либо она пошла на риск сделать флейту, заранее не зная спрос на нее, что также говорит о созидательной инициативе и готовности пробовать, создавать и брать на себя риски. 

Во-вторых, она потратила массу времени, денег, умственных и физических усилий:  она училась делать флейту, она собирала деньги на материал, она мастерила флейту. 

В-третьих, она не стала учиться играть на флейте, поскольку либо не обладает талантом и ясно отдает себе в этом отчет, либо она просто не успела этого сделать или решила обучение отложить, поскольку была занята созданием флейты, чтобы потом ее как-то использовать. 

Что же будет, если мы отдадим флейту именно ей? 

Во-первых, она может эту флейту отдать в аренду Анне — тому, кто умеет играть на флейте и сможет использовать ее по прямому назначению. Анна будет играть для людей  и собирать деньги с концертов, она будет зарабатывать и жить лучше. Карла будет получать арендные платежи от Анны и делать новую флейту. В итоге, и Анна играет, и новая флейта делается, флейт уже будет несколько, а музыка станет доступнее. 

Во-вторых, Карла может вторую или третью, или любую последующую сделанную флейту подарить Бобу. Конечно, Бобу придется подождать, поскольку он вообще ничего не умеет — ни играть, ни делать, поэтому флейту он получит последним, но все-таки получит.

В-третьих, Карла может продать флейту Анне — это почти что первый вариант.  

В-четвертых, Карла, обладая такой смекалкой  и умениями, может сама научиться играть. 

Ну а в-пятых, Карла может положить флейту под стекло в свой музей. Однако, при дефиците флейт и неудовлетворенном спросе на них будет предложена цена, по которой флейта все равно попадет на рынок и будет полезна людям.

Получается, что Карла действительно имеет наибольшие права на флейту, и не только потому что она ее изготовила, понеся издержки, которые либо надо компенсировать, либо оставить флейту у себя, а потому, что, во-первых, через нее флейта имеет наибольшие шансы быть общественно полезной, во- вторых, именно Карла, как единственный, кто умеет делать флейты, может изготовить еще флейты, сделав их более доступными, и в-третьих, именно через Карлу удовлетворяются нужды двух других участников. 

Сен со своей  стороны утверждает, что только общественное обсуждение и, соответственно, консенсус являются оптимальным путем к решению, кому отдать флейту. Однако, в разном контексте условий решение может быть разным. Например, общественное обсуждение в Ботсване  — это не то же самое, что общественное обсуждение в США. Но тогда получается, что действительно не существует никакой исходной оптимальной парадигмы, и все просто определяется внешними факторами и конкретными условиями? 

Концепция Сена сложна и нереализуема по нескольким причинам. 

Во-первых, на сегодняшний день мы точно знаем, что именно либертарианская социо-экономическая концепция с рыночными отношениями, меритократией и правом частной собственности, помимо прочего, стали бустером технологического прогресса, экономического роста и развития гуманизации. При этом все прочие концепции потерпели неудачу, как утилитаристская, фактически приведшая к фашизму, так и эгалитарная, родившая СССР и другие социалистической диктатуры. Очевидно, что в современном мире в разных развитых обществах эта концепция подвержена трансформации под влиянием преимущественно возвращающихся эгалитаристских (левых) ценностей, что вызывает большое беспокойство. (При этом в бывших “левых” государствах — от многих стран бывшего соц. лагеря до Скандинавии, напротив, либертарианская концепция  начала доминировать, а в исконно либертарианской стране — США — наоборот случился существенный левый крен). 

Однако в своей основе социо-экономическое устройство развитого мира базируется именно на либертарианской концепции, поскольку движение к ее нормативам обеспечило технический прогресс и экономический рост, и эта концепция является основой эндогенного роста в принципе.

Во-вторых, Сен отказывается от институционального каркаса, считая, что он инертен и противоречит по сути релятивистскому подходу. Однако для предлагаемой им публичной демократической дискуссии и нахождении консенсуса детерминированные институты и процедуры совершенно необходимы. Из  концепции  Сена  можно  сделать  вывод,  что  ее  автор  полагает,  будто  демократическая  процедура  независимо  от  каких  бы  то  ни  было  правил автоматически стабилизирует и нормализует общественное развитие.  Но  допустимо  ли  полагаться  в  решении  социальных  проблем  на  некую  абстрактную  демократическую  процедуру,  к  тому  же  не  сдерживаемую  жесткими  институциональными и этическими рамками?  

В-третьих, сложившаяся ситуация с развитием и динамикой демократических процессов и усилением бюрократии слабо соотносится с представлением Сена о  демократической  процедуре  как  о  способе  изменить  несправедливый  порядок  вещей  и  помочь  развитию  общества,  содействуя  реализации  индивидуальных социальных и экономических интересов. Для Сена демократия  —  это  возможность  обеспечить  прогресс  человечества.  Самоустранение  людей  от  участия  в  политическом  процессе  однозначно  противоречит его модели. 

Де-факто более актуальным выглядит шумпетерианский подход к определению и пониманию демократии.  Согласно  Шумпетеру демократия  есть  не  какой-то  особый  тип  общества  или  набор  моральных  целей,  а не более чем механизм избрания и легитимации правительств, т.е. бюрократии, базирующийся на конкуренции между самоназначенными группами политиков  (элитами),  оформленными  в  качестве  политических  партий,  за  голоса,  которые  приведут  их  к  власти  (до  следующих  выборов).  Роль  избирателей  не  в  том,  чтобы  решать  политические  вопросы,  а  затем  избирать  представителей,  которые  будут  проводить  эти  решения  в  жизнь,  а  в  том,  чтобы  избрать  людей,  которые  будут  принимать  решения. Стоит добавить, что после краха социалистической альтернативы западным демократиям,  разрыв  между  партиями  и  управляющей  элитой  с  одной  стороны  и  избирателями  с  другой  начал последовательно расти. 

В конце XX — начале XXI в. этот процесс приобрел угрожающую динамику, которая приводит к деформации многих политических систем стран Запада и укрепляет автократические режимы.

По  заключению  Питера  Майера,  высказанному  им  в  2011  г.,  эпоха  партийных  демократий заходит в кризис.  По его мнению, хотя  сами  по  себе  партии  продолжают  функционировать,  они  до  такой  степени  потеряли  связь с  обществом  и  участвуют  в  настолько  бессодержательной  конкуренции,  что  уже с трудом  способны  обеспечить сохранение представительной демократии, укореняя популизм и развивая все его возможные экстерналии.  За прошедшие с высказывания Майера годы кризис  демократии, кажется,  лишь  углубился.  Вопреки  надеждам Сена роль продуктивного публичного  диалога  в  улучшении  жизни  общества  стала еще более призрачной и менее эффективной, чем в предыдущие десятилетия. Укоренившийся политический “левацкий” популизм, когда элиты фактически идут на поводу у народа и говорят ровно то, что народ хочет слышать, все больше способствовал ложному ощущению социального единства и стимулировало жизнь с “широко закрытыми глазами”. Избиратели хотели слышать то, что им казалось верным и “справедливым”, а политические элиты перестали давать себе труд убеждать избирателей в необходимости принятия и реализации сложных решений. Слова Черчилля о том, что ему нечего предложить кроме пота, слез и упорного труда, выглядят сейчас, как политическое самоубийство. Отстранившись  от реального политического  процесса и критического выбора, избиратели начали получать результаты негативных экстерналий и  все  чаще  сталкиваться  с  проблемами  в  своей  повседневной  жизни — именно благодаря левому крену, росту этатизма и экспансионизма.  Например, жители  европейских  стран  вынуждены адаптироваться к  мощным миграционным волнам. И опасность не в самой эмиграции (рост трудоспособного населения и замещение низкоквалифицированных вакансий дешевой рабочей силой безусловно положительно), а в неадекватной скорости роста миграции, а также крайне отличной культуре мигрантов, представляющих собой, в основном, население ближнего востока и Северной Африки. Другой пример связан с дисбалансами в политике глобализации, которая, во-первых, привела  к созданию  наднациональных  бюрократических  структур,  практически  не  связанных  с  избирателем  в  национальных  государствах и нейтрализующие положительные эффекты глобализации, а во-вторых, способствовала развитию и укреплению авторитарных ресурсных диктатур в силу соглашательской интеграционной политики западных правительств.

Указанные  процессы, как уже было отмечено ранее,  дали  толчок  появлению  нового  типа  демократии  —  популистской  и нелиберальной. Поворот  к  популизму  при  всех  его  национальных  различиях  означает  возвращение  политической  поляризации  и  конфронтационного  стиля политики. Он принес с собой также тренд ко все большей персонификации  политики  и  повышению  роли  лидеров  при  растущем  недоверии  к  соответствующим либеральным институтам  и  враждебности  к  элитам  как  таковым. Это своего рода вид политического левериджа. Сначала население с воодушевлением принимает популистские и в реальности неэффективные политические предложения элит. Затем следует провал: предложенная политика либо реализуется, что ведет к росту социального недовольства в итоге в силу ее ошибочности и неэффективности, либо реализуется верная политика, но она противоречит той, которая была анонсирована избирателям для получения голосов, и социальное недовольство все равно растет . 

Но ключевая  черта  популизма  состоит  даже не  во  враждебности к  элитам,  а  в  неприятии плюрализма.  Очевидно,  что  подобная  демократия  вряд  ли  может  служить  инструментом  решения  общественных  проблем.  Люди,  разочаровавшиеся  в  представительных  формах  правления,  начинают  отдавать  предпочтение харизматическим лидерам, зачастую придерживающимся радикальных  взглядов. А это означает, что волатильность и негативные фазы цивилизационного тренда расширяются, существенно снижая накопленную “добавленную стоимость” и тормозя темпы социально-экономического развития. 

В  данной  ситуации  тот  оптимизм,  с  которым  Сен  смотрит  на  демократию,  явно  необоснован.  Сложившееся  в  послевоенный  период  представление,  что  демократия  и  либерализм  теперь  всегда  будут  идти  рука  об  руку,  подтверждает  свою несостоятельность. Преждевременная демократизация ряда автократий без внедрения и укрепления либеральных институтов привела к социальным кризисам либо возврату к авторитаризму.  Развертывающиеся  сегодня  политические  процессы  скорее  всего  свидетельствуют о кризисе этого тандема — демократия и либерализм, что, в свою очередь, указывает на необходимость перенастройки теории, способной приблизить ее к реальности.

В  этих  условиях  ряд  либеральных  теоретиков  предлагает  переосмыслить  идею  либеральной  демократии,  сместив  акцент  на  ценности либерализма как институционального и этического фрейма общества. Как отмечает по этому поводу Иван Крастев, «право на  разумное  управление  может  вступать  в  противоречие  с  правом  голоса.  Именно  это  всегда  смущало  либералов  в  демократии».  Одним  из  активных  приверженцев  нового  взгляда  на  соотношение  либерализма  и  демократии  в  обществе  является  выдающийся философ Фарид  Закария,  настаивающий  на  необходимости  сохранения  демократической  системы,  но  без  активного вовлечения народа (демоса) в управление. «На протяжении значительного  промежутка  времени  в  новой  и  новейшей  истории,  —  утверждает  он,  —  отличительным  признаком  правительства  Европы  и  Северной  Америки  была  не  демократия,  а  конституционный  либерализм. Лучшим выражением „западной модели“ служит не массовый плебисцит,  а  беспристрастный  суд». «В отличие от демократии, основанной на принципе выборности органов власти и в случае многих развивающихся стран приводящей к возникновению нелиберальных режимов, лежащий в фундаменте западного общества конституционный либерализм основан на принципах верховенства закона и защиты прав и свобод человека от посягательств властей». Можно дополнить Закарию  и упомянуть также разделение властей и гражданский контроль. 

На  сегодняшний  день  можно  констатировать расщепление понятия либеральной демократии именно  в  тех  странах,  которые  исторически  были  главными  носителями  демократической идеи. С одной стороны все бóльшую поддержку избирателей  получают  политики-популисты,  зачастую  отвергающие  либеральные  ценности.  С  другой  стороны  защитники  либеральных  прав  и  свобод  призывают  обезопасить  либерализм  от  «хищнического  поведения  временщиков  у  власти»  и  потенциально  разрушительной  силы народного волеизъявления. Примерно о том же говорит Дипак Лал, когда утверждает, что рыночный либерализм вовсе не означает обязательную демократию всеобщего выбора, но обязательно подразумевает наличие прочих либеральных институтов.

В целом, в  работах  Сена  мы  не  находим  сколько-нибудь  внятных  ответов  на  вопросы,  стоящие  сегодня  перед  демократией.  Нет  ясности  и  относительно того, какая форма демократии кажется ему предпочтительной. Демократический  процесс,  на  который  делает  ставку  Сен  в  своей  теории  справедливости,  носит  крайне  противоречивый  характер,  и  отсутствие  четкого  описания  демократической  процедуры  (то  есть  лежащих  в ее основе правил и институтов) делает эту теорию уязвимой для критики в отличие от либертарианской (Нозиковской) концепции справедливости.

В заключение еще раз отмечу, что демократия в широком смысле  — это не только и не столько всеобщее право голоса на выборах. Это масса других механизмов, институтов, правил и традиций: разделение властей, независимый и беспристрастный суд, гражданская самоорганизация и контроль действующий бюрократии, и пр., и пр., и пр. 

И всеобщий плебисцит или право выборного голоса еще вовсе не демократия в широком смысле. Это всего лишь механизм политического выбора, и этот выбор может быть демократическим, но неверным и регрессивным, если не основывается на либеральном институционализме и базовых либеральных ценностях. В конце концов рациональное невежество все больше уступает невежеству нерациональному, а в условиях социальной инклюзивности и левого популизма это может приводить к негативным результатам, что, собственно, мы наблюдаем сейчас.