23 апреля 2012, 14:36
Уильям Браудер: В России нет государства. Часть1
источник: SNOB.ru
Маша Гессен
Как все настоящие трагические герои, Уильям Браудер создал все предпосылки для собственного краха. Теперь он решил посвятить свою жизнь борьбе с врагами, которые некогда были его друзьями. Глава инвестиционного фонда Hermitage Capital, заработавший миллиарды на инвестициях в Россию, уже шесть лет как не имеет права въезда в страну. Имя юриста Hermitage Сергея Магнитского, погибшего в московской тюрьме, стараниями Браудера стало известно во всем мире. Европарламент проголосовал за введение санкций против всех, кто имел отношение к преследованию юриста, а швейцарские банки арестовали их счета. В ответ российская прокуратура объявила Браудера в розыск. Обе стороны, очевидно, намерены идти до конца
Фото: Nick Ballon
Давайте начнем с начала.
Я начну вообще издалека. Я американец, но у меня немного необычная судьба. Мой дед был профсоюзным активистом, которого в 1927 году пригласили в Россию. Он приехал в Москву, там познакомился с моей бабушкой. Мой отец родился в Москве.
И его назвали Феликсом.
Да. Бабушка моя была русской интеллигенткой. Они уехали в Америку спустя пять лет, и в 1932 году дед стал генеральным секретарем Коммунистической партии США. И оставался им до 1945 года, когда его прогнали со скандалом, потому что он недостаточно поддерживал Сталина. Многих его соратников в Восточной Европе убили. А вскорости он попал в жернова «маккартизма» – он провел большую часть пятидесятых годов, давая показания в Конгрессе, в Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности. Мой отец тогда как раз заканчивал аспирантуру в Принстоне, он математик, – и из-за своей фамилии не мог найти работу ни в одном американском университете. Его забрали в армию, но, когда там выяснили, что он сын коммуниста, поставили на неважную работу: он работал заправщиком на бензоколонке на военной базе в Северной Каролине. В конце концов все успокоилось, мою семью реабилитировали, мой отец стал крупным математиком. Я родился в 1964 году. В подростковом возрасте, как и положено потомку коммунистов, решил надеть деловой костюм и стать капиталистом. В 1989 году я закончил бизнес-школу. Это был год падения Берлинской стены. И я решил, что раз мой дед был коммунистом в Америке, то я стану капиталистом в Восточной Европе. В том же году я переехал в Лондон.
Почему в Лондон?
Потому что в деловом плане Лондон по отношению к Восточной Европе – как Гонконг к Китаю. Я стал заниматься бизнесом в Восточной Европе. Меня очень заинтересовала ваучерная приватизация в России, потому что для того, чтобы в ней участвовать, не надо было иметь никаких специальных связей. Покупаешь ваучеры, меняешь на акции, и эти акции стоят гораздо меньше, чем акции сравнимых компаний в любой другой стране. В конце концов я открыл собственный инвестиционный фонд, Hermitage Capital, и в 1996 году переехал в Москву. В России абсолютно все тогда было недооценено. Инвесторы очень боялись России, им не хватало информации. В результате все, что покупал фонд, стало очень быстро расти в цене.
Сколько вы купили?
Первоначальный размер фонда был двадцать пять миллионов долларов. И эти вложения выросли на сотни процентов. Когда у тебя происходит такой рост, твои инвесторы начинают рассказывать о тебе своим друзьям. Со временем мы стали третьим по величине инвестиционным фондом в России. На пике объем наших вложений был равен четырем с половиной миллиардам долларов.
Это когда?
В 2005-м. Проблема заключалась в том, что, хоть нам и принадлежали акции компаний, больше нам ничего не принадлежало. Я понял это не сразу, а году в 1998-м.
Что это значит?
Если вам принадлежит один процент какой-нибудь американской или французской компании, то вам положен один процент прибыли, вы являетесь владельцем одного процента активов – это и есть ваш экономический интерес в компании. Но в России один процент акций – это запись в реестре акционеров. А вся прибыль и активы, как правило, контролируются другими людьми при помощи той или иной коррупционной схемы.
Иными словами, акции имело смысл покупать, чтобы перепродать, а держать смысла не было. В каких компаниях это происходило – из тех, в которых вы купили акции?
В «Газпроме», например, в РАО ЕЭС, в нескольких нефтяных компаниях. Мы решили с этим бороться. Я практически не говорил по-русски, и политических связей у меня никаких не было. Ну то есть я был никто. Но у меня были умные русские сотрудники. И вот эти умные аналитики поставили перед собой задачу – понять, как организовано корпоративное воровство, то есть кто ворует деньги у акционеров и каким именно образом. Знаете, говорят, что Россия непрозрачная, и это правда. Но зато Россия в пять раз более забюрократизирована, чем любая европейская страна. Существуют бесчисленные формы отчетности, которые собирают различные министерства. Их просто нужно было научиться читать.
То есть если в вашем распоряжении достаточно юристов…
Необязательно даже юристов. Если у вас есть умные, настойчивые, умеющие логически мыслить аналитики, готовые копаться в бумагах в министерствах и в регистрационных палатах, можно много узнать. Мы начали заниматься так называемыми следственными аудитами. Точнее, мы называли это «аналитикой корпоративного мошенничества». Обнаружилось, что воровство сконцентрировано в руках небольшой группы людей. Говорят еще, что Россия – очень коррумпированная страна. Но все нити коррупции находятся в руках горстки людей. А большинству ничего не перепадает.
Так кто входит в эту небольшую группу?
В случае с «Газпромом» – девять топ-менеджеров компании.
Это какой год?
Анализ «Газпрома» мы проводили в 1999 году. Еще мы изучали Сбербанк, там новые акции были размещены по закрытой подписке по низкой цене, что было невыгодно ни для банка, ни для других акционеров. В «Сургутнефтегазе» существовали какие-то безумные схемы владения акциями, позволяющие руководству оставаться на местах бесконечно, не имея в собственности никаких ценных бумаг или почти не имея. Эту информацию мы отдавали журналистам. Нам повезло: в Москве тогда было огромное количество иностранных журналистов, очень заинтересованных в результатах нашего анализа; мы за них сделали львиную долю работы, и все это можно было перепроверить. Так нам удавалось влиять на компании. Информация, которую мы собрали по «Газпрому», попала в New York Times, Financial Times, Wall Street Journal, Businessweek. Когда это появлялось в международной прессе, российская пресса тоже начинала об этом писать. А у этого уже были последствия. И надо сказать, что мы по-настоящему разогнались как раз в то время, когда к власти пришел Путин. Но он стал президентом президентской администрации, а не президентом России.
В каком смысле?
У него были десятки тысяч сотрудников в подчинении. Но губернаторы управляли своими регионами, как независимыми государствами. Олигархи платили деньги министрам и депутатам и считали их своими подчиненными. Пресса существовала для влияния на бизнес и политику, а не для объективного освещения событий. В результате у Путина, а до него – у Ельцина не было власти, которая должна быть у главы суверенного государства. Я никогда не встречался с Путиным, но считаю, что у нас были общие интересы: люди, которые воровали деньги у компаний, отбирали у него власть. И он очень положительно реагировал на наши попытки привлечь внимание к воровству.
В чем выражалась эта положительная реакция?
Например, нам позвонил Александр Волошин, который тогда был главой администрации президента, и пригласил сделать доклад о том, что мы раскопали о РАО ЕЭС, у которого в тот момент был план за бесценок распродать все активы. Мы все рассказали, и вскорости правительство согласилось вступить в переговоры о реструктуризации компании с миноритарными акционерами. Я считаю, что мы спасли компанию для всех ее акционеров, среди которых было и государство. Когда мы рассказали о том, что происходит в «Газпроме», сняли Рема Вяхирева, на котором лежала ответственность за исчезновение десяти процентов активов. Мне казалось, что Россия движется в верном направлении.
Но снятие Рема Вяхирева трудно назвать наказанием.
Конечно. Но нам-то было важно не посадить Вяхирева, а остановить коррупцию в «Газпроме».
И она остановилась?
В период с 1996 по 1999 год с баланса «Газпрома» исчезли активы, равные всем активам американской компании Exxon (Exxon Neftegaz Limited, дочернее предприятие крупнейшей в мире негосударственной нефтегазовой компании Exxon Mobile Corporation. – Прим. ред.). Они оказались под контролем девяти членов руководства компании. В 1999 году пришел Алексей Миллер, он пообещал, что активы перестанут покидать компанию.
То есть крали не прибыль, а именно собственность.
И это волновало нас больше всего. Потому что, если крадут прибыль, ее хотя бы в следующем году можно получить. А в «Газпроме» разворовывали собственно компанию. В результате недооцененность акций компании была равна 99,7 процента. После снятия Вяхирева цена акций выросла вдвое, затем – еще вдвое. В конечном счете – в сто раз. Это не значит, что воровство совсем прекратилось или что акции стоят столько, сколько должны. Скажем, недооцененность сократилась с девяноста девяти процентов до девяноста.
А теперь кто ворует?
Нынешнее руководство. Но уже не собственность, а только прибыль.
И это лучше.
И это лучше. Вместо того чтобы украсть месторождение, они, скажем, продают газ на Украину и забирают себе часть прибыли. Или строят трубопровод и тратят на него в три, или в пять, или в десять раз больше, чем он должен стоить, – это откаты. Так вот, мы эту же операцию по вскрытию механизмов хищений повторили с «Газпромом», со Сбербанком, с РАО ЕЭС и так далее. И, в общем, как только мы достигали какого-то успеха, цена акций вырастала. В период с 1999 по 2003 год у нас многое получалось, потому что наши интересы очевидно совпадали с интересами режима Путина. Так что у меня тогда была лучшая в мире работа. Я очень много зарабатывал, и при этом я чувствовал, что делаю историю, меняя Россию к лучшему. И всякий раз, когда наша кампания против кого-нибудь из злодеев заканчивалась каким-нибудь даже небольшим успехом, мы все кричали «ура», и командный дух у нас в компании был таким, какого не бывает, ведь редко кому удается одновременно делать деньги и творить добро. К сожалению, этот золотой период моей карьеры закончился – а я не заметил, что он закончился, – в октябре 2003 года, когда арестовали Ходорковского. Он был одним из тех, с кем мы боролись, и мне тогда казалось, что это очередной шаг к решению проблемы коррупции.
Фото: Nick Ballon
Разве ЮКОС к тому времени не стал образцово-показательной компанией с точки зрения прозрачности, корпоративного управления?
Стал. Но в 1999 году, когда фонд был одним из крупных акционеров ЮКОСа, их акции были обвалены руководством ЮКОСа и подешевели на 99,5 процента, потому что они занимались тем же, что и все остальные.
А потом что случилось?
А потом они исправились, очистились, но мне казалось, что за всю ту боль, которую они нам причинили, за те два года, что мы с ними боролись, они еще должны поплатиться, – в общем, я был все еще зол. Так что я радовался аресту Ходорковского, и я не понимал, что в этот момент Россия бесповоротно изменилась.
Каким образом?
Сразу после ареста Ходорковского мы все обсуждали, сколько он пробудет в тюрьме: неделю или две. Потому что все же знают, что в России за деньги можно купить все. Так что если самого богатого человека в России арестовали, то вопрос только в том, сколько ему придется заплатить за освобождение. Прошла неделя. Две недели. Мы думали, он не рассчитал сумму выкупа. Месяц, два месяца. И тогда богатые люди в России задумались о том, правда ли любую проблему можно решить за деньги. Окончательно все стало понятно летом 2004 года, когда начался суд над Ходорковским и в зал суда пустили телекамеры. А ведь в российском суде нет никакой презумпции невиновности – обвиняемого сажают в клетку, как зверя. И когда телекамеры снимают самого богатого человека в России в клетке, это являет собой послание всем остальным богатеям: «Вы тоже можете оказаться в клетке». Думаю, многие олигархи сидели тем летом на своих яхтах, пришвартованных где-нибудь у Антиба, смотрели CNN и чувствовали, что мир рушится.
Но вы-то по-прежнему думали, что это хорошо?
Я был антиолигархом, и я ждал, кто станет следующим. Я думал, это настоящая справедливость. А на самом деле, я полагаю, все эти олигархи один за другим сходили к президенту и договорились о том, как им теперь себя вести, чтобы тоже не оказаться в клетке. Так из врагов Путина они превратились в его партнеров. А я продолжал жить в своем идеальном мире, думать, что Путин делает Россию лучше, делает из нее нормальную страну. А он просто подминал под себя олигархов, чтобы стать самым главным олигархом.
И когда вы это поняли?
Я был идеалистичен и наивен. Я продолжал со своими антикоррупционными кампаниями. В 2004 году мы опубликовали разоблачительные материалы о «Газпроме» – уже не об уводе активов, а о хищениях, связанных со строительством и с продажами. Мы подали в суд на «Сургутнефтегаз», чтобы сделать прозрачной их структуру владения акциями. «Транснефть» не платила дивиденды, и с ними мы тоже боролись. К этому моменту я уже жил в России почти десять лет, я создал крупнейшую инвестиционную компанию с иностранным капиталом. Я летел в Москву из Лондона 13 ноября 2005 года, в воскресенье вечером. Я прибыл в VIP-лаунж в аэропорту Шереметьево-2. Процесс, который в VIP-зоне должен был занять пять минут – штамп в паспорте, ты выходишь, – тянулся необычайно долго. Прошел час, паспорт еще не отдали. Я попросил своего водителя подойти к паспортному контролю. Там начались какие-то крики, и тут вдруг несколько людей в форме зашли в VIP-лаунж, сказали, что в страну меня не пустят, и отвели меня в накопитель, где я провел следующие пятнадцать часов.
Какие там были условия?
Ничего особенного. Неудобные пластмассовые кресла. Основная разница в том, что в VIP-зоне дают чай и обращаются с тобой хорошо, а в этом отстойнике с тобой обращаются как с преступником. Что со мной дальше будет, мне никто не сказал. Просто за десять минут до вылета рейса «Аэрофлота» в Лондон в одиннадцать утра за мной пришли, отвели и посадили в самолет. Я был уверен, что это ошибка. Я же так старался для России. Я был уверен, что моя работа против коррупции ценится властью. Мне постоянно звонили от министров и просили дать им копию моих презентаций в формате PowerPoint.
Ну, вы позвонили министрам?
Я прилетел в Лондон и позвонил всем, кого я знаю. Грефу, Кудрину, Шувалову, Вьюгину (Герман Греф – на тот момент министр экономического развития и торговли РФ, в настоящее время председатель правления Сбербанка, Алексей Кудрин – министр финансов, Игорь Шувалов – первый заместитель председателя правительства РФ, Олег Вьюгин – до 2007 года руководитель Федеральной службы по финансовым рынкам, сейчас председатель совета директоров МДМ-банка. – Прим. ред.). Они все сказали, что ничего не знают.
Вы им верите?
Думаю, они действительно не знали. Думаю, решение принималось кем-то очень высоко, и причем в ФСБ.
Кем?
Непосредственным исполнителем решения был человек по имени Виктор Воронин (генерал-майор Виктор Воронин, заместитель главы департамента ФСБ по борьбе с экономическими преступлениями. – Прим. ред.). Я британский гражданин. Посол Великобритании отправил письмо министру иностранных дел России с вопросом, почему меня не пускают. Пришел ответ, что мне отказано во въезде на основании статьи 27 федерального закона о въезде и выезде. Эта статья позволяет отказать во въезде из соображений национальной безопасности.
А почему, кстати, вы британский гражданин?
Я приехал сюда в 1989 году, женился, обустроился. Здесь мой дом уже двадцать два года. Вот я и получил гражданство.
Но от американского не отказались?
Отказался, надо было выбрать. В общем, Джек Строу, тогдашний министр иностранных дел, стал регулярно упоминать о моем деле в разговорах с Сергеем Лавровым. Лавров всякий раз делал вид, что он не знает, в чем дело.
Фото: Nick Ballon
Вы ему не верите?
Нет, конечно.
Почему?
Думаю, после первого упоминания он навел бы справки. Министр иностранных дел Великобритании три раза спрашивает его, почему человеку отказано в визе, а он всякий раз отвечает, что не знает, – значит, он врет. А я не хотел разделить судьбу Ходорковского – ни деловую, ни личную. Так что я сделал две вещи: обезопасил людей и капиталы. Во-первых, я попросил всех своих сотрудников переехать в Великобританию.
Это сколько человек?
Около двадцати человек сотрудников с семьями.
Такая была маленькая компания?
Маленькая, да. Во-вторых, фонд продал акции в российских компаниях или перевел их в другие финансовые инструменты. Это было сделано тихо, без привлечения к себе внимания.
Как можно продать такое количество акций, не привлекая к себе внимания?
Продажа акций – это не продажа компании. Если фонду принадлежал один процент компании, а акции высоколиквидны, вы можете продать их в разные дни, через разных брокеров. Таким образом мы ликвидировали вложений на четыре с половиной миллиарда долларов за лето 2006 года, и никто этого не заметил.
источник: SNOB.ru
Маша Гессен
Как все настоящие трагические герои, Уильям Браудер создал все предпосылки для собственного краха. Теперь он решил посвятить свою жизнь борьбе с врагами, которые некогда были его друзьями. Глава инвестиционного фонда Hermitage Capital, заработавший миллиарды на инвестициях в Россию, уже шесть лет как не имеет права въезда в страну. Имя юриста Hermitage Сергея Магнитского, погибшего в московской тюрьме, стараниями Браудера стало известно во всем мире. Европарламент проголосовал за введение санкций против всех, кто имел отношение к преследованию юриста, а швейцарские банки арестовали их счета. В ответ российская прокуратура объявила Браудера в розыск. Обе стороны, очевидно, намерены идти до конца
Фото: Nick Ballon
Давайте начнем с начала.
Я начну вообще издалека. Я американец, но у меня немного необычная судьба. Мой дед был профсоюзным активистом, которого в 1927 году пригласили в Россию. Он приехал в Москву, там познакомился с моей бабушкой. Мой отец родился в Москве.
И его назвали Феликсом.
Да. Бабушка моя была русской интеллигенткой. Они уехали в Америку спустя пять лет, и в 1932 году дед стал генеральным секретарем Коммунистической партии США. И оставался им до 1945 года, когда его прогнали со скандалом, потому что он недостаточно поддерживал Сталина. Многих его соратников в Восточной Европе убили. А вскорости он попал в жернова «маккартизма» – он провел большую часть пятидесятых годов, давая показания в Конгрессе, в Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности. Мой отец тогда как раз заканчивал аспирантуру в Принстоне, он математик, – и из-за своей фамилии не мог найти работу ни в одном американском университете. Его забрали в армию, но, когда там выяснили, что он сын коммуниста, поставили на неважную работу: он работал заправщиком на бензоколонке на военной базе в Северной Каролине. В конце концов все успокоилось, мою семью реабилитировали, мой отец стал крупным математиком. Я родился в 1964 году. В подростковом возрасте, как и положено потомку коммунистов, решил надеть деловой костюм и стать капиталистом. В 1989 году я закончил бизнес-школу. Это был год падения Берлинской стены. И я решил, что раз мой дед был коммунистом в Америке, то я стану капиталистом в Восточной Европе. В том же году я переехал в Лондон.
Почему в Лондон?
Потому что в деловом плане Лондон по отношению к Восточной Европе – как Гонконг к Китаю. Я стал заниматься бизнесом в Восточной Европе. Меня очень заинтересовала ваучерная приватизация в России, потому что для того, чтобы в ней участвовать, не надо было иметь никаких специальных связей. Покупаешь ваучеры, меняешь на акции, и эти акции стоят гораздо меньше, чем акции сравнимых компаний в любой другой стране. В конце концов я открыл собственный инвестиционный фонд, Hermitage Capital, и в 1996 году переехал в Москву. В России абсолютно все тогда было недооценено. Инвесторы очень боялись России, им не хватало информации. В результате все, что покупал фонд, стало очень быстро расти в цене.
Сколько вы купили?
Первоначальный размер фонда был двадцать пять миллионов долларов. И эти вложения выросли на сотни процентов. Когда у тебя происходит такой рост, твои инвесторы начинают рассказывать о тебе своим друзьям. Со временем мы стали третьим по величине инвестиционным фондом в России. На пике объем наших вложений был равен четырем с половиной миллиардам долларов.
Это когда?
В 2005-м. Проблема заключалась в том, что, хоть нам и принадлежали акции компаний, больше нам ничего не принадлежало. Я понял это не сразу, а году в 1998-м.
Что это значит?
Если вам принадлежит один процент какой-нибудь американской или французской компании, то вам положен один процент прибыли, вы являетесь владельцем одного процента активов – это и есть ваш экономический интерес в компании. Но в России один процент акций – это запись в реестре акционеров. А вся прибыль и активы, как правило, контролируются другими людьми при помощи той или иной коррупционной схемы.
Иными словами, акции имело смысл покупать, чтобы перепродать, а держать смысла не было. В каких компаниях это происходило – из тех, в которых вы купили акции?
В «Газпроме», например, в РАО ЕЭС, в нескольких нефтяных компаниях. Мы решили с этим бороться. Я практически не говорил по-русски, и политических связей у меня никаких не было. Ну то есть я был никто. Но у меня были умные русские сотрудники. И вот эти умные аналитики поставили перед собой задачу – понять, как организовано корпоративное воровство, то есть кто ворует деньги у акционеров и каким именно образом. Знаете, говорят, что Россия непрозрачная, и это правда. Но зато Россия в пять раз более забюрократизирована, чем любая европейская страна. Существуют бесчисленные формы отчетности, которые собирают различные министерства. Их просто нужно было научиться читать.
То есть если в вашем распоряжении достаточно юристов…
Необязательно даже юристов. Если у вас есть умные, настойчивые, умеющие логически мыслить аналитики, готовые копаться в бумагах в министерствах и в регистрационных палатах, можно много узнать. Мы начали заниматься так называемыми следственными аудитами. Точнее, мы называли это «аналитикой корпоративного мошенничества». Обнаружилось, что воровство сконцентрировано в руках небольшой группы людей. Говорят еще, что Россия – очень коррумпированная страна. Но все нити коррупции находятся в руках горстки людей. А большинству ничего не перепадает.
Так кто входит в эту небольшую группу?
В случае с «Газпромом» – девять топ-менеджеров компании.
Это какой год?
Анализ «Газпрома» мы проводили в 1999 году. Еще мы изучали Сбербанк, там новые акции были размещены по закрытой подписке по низкой цене, что было невыгодно ни для банка, ни для других акционеров. В «Сургутнефтегазе» существовали какие-то безумные схемы владения акциями, позволяющие руководству оставаться на местах бесконечно, не имея в собственности никаких ценных бумаг или почти не имея. Эту информацию мы отдавали журналистам. Нам повезло: в Москве тогда было огромное количество иностранных журналистов, очень заинтересованных в результатах нашего анализа; мы за них сделали львиную долю работы, и все это можно было перепроверить. Так нам удавалось влиять на компании. Информация, которую мы собрали по «Газпрому», попала в New York Times, Financial Times, Wall Street Journal, Businessweek. Когда это появлялось в международной прессе, российская пресса тоже начинала об этом писать. А у этого уже были последствия. И надо сказать, что мы по-настоящему разогнались как раз в то время, когда к власти пришел Путин. Но он стал президентом президентской администрации, а не президентом России.
В каком смысле?
У него были десятки тысяч сотрудников в подчинении. Но губернаторы управляли своими регионами, как независимыми государствами. Олигархи платили деньги министрам и депутатам и считали их своими подчиненными. Пресса существовала для влияния на бизнес и политику, а не для объективного освещения событий. В результате у Путина, а до него – у Ельцина не было власти, которая должна быть у главы суверенного государства. Я никогда не встречался с Путиным, но считаю, что у нас были общие интересы: люди, которые воровали деньги у компаний, отбирали у него власть. И он очень положительно реагировал на наши попытки привлечь внимание к воровству.
В чем выражалась эта положительная реакция?
Например, нам позвонил Александр Волошин, который тогда был главой администрации президента, и пригласил сделать доклад о том, что мы раскопали о РАО ЕЭС, у которого в тот момент был план за бесценок распродать все активы. Мы все рассказали, и вскорости правительство согласилось вступить в переговоры о реструктуризации компании с миноритарными акционерами. Я считаю, что мы спасли компанию для всех ее акционеров, среди которых было и государство. Когда мы рассказали о том, что происходит в «Газпроме», сняли Рема Вяхирева, на котором лежала ответственность за исчезновение десяти процентов активов. Мне казалось, что Россия движется в верном направлении.
Но снятие Рема Вяхирева трудно назвать наказанием.
Конечно. Но нам-то было важно не посадить Вяхирева, а остановить коррупцию в «Газпроме».
И она остановилась?
В период с 1996 по 1999 год с баланса «Газпрома» исчезли активы, равные всем активам американской компании Exxon (Exxon Neftegaz Limited, дочернее предприятие крупнейшей в мире негосударственной нефтегазовой компании Exxon Mobile Corporation. – Прим. ред.). Они оказались под контролем девяти членов руководства компании. В 1999 году пришел Алексей Миллер, он пообещал, что активы перестанут покидать компанию.
То есть крали не прибыль, а именно собственность.
И это волновало нас больше всего. Потому что, если крадут прибыль, ее хотя бы в следующем году можно получить. А в «Газпроме» разворовывали собственно компанию. В результате недооцененность акций компании была равна 99,7 процента. После снятия Вяхирева цена акций выросла вдвое, затем – еще вдвое. В конечном счете – в сто раз. Это не значит, что воровство совсем прекратилось или что акции стоят столько, сколько должны. Скажем, недооцененность сократилась с девяноста девяти процентов до девяноста.
А теперь кто ворует?
Нынешнее руководство. Но уже не собственность, а только прибыль.
И это лучше.
И это лучше. Вместо того чтобы украсть месторождение, они, скажем, продают газ на Украину и забирают себе часть прибыли. Или строят трубопровод и тратят на него в три, или в пять, или в десять раз больше, чем он должен стоить, – это откаты. Так вот, мы эту же операцию по вскрытию механизмов хищений повторили с «Газпромом», со Сбербанком, с РАО ЕЭС и так далее. И, в общем, как только мы достигали какого-то успеха, цена акций вырастала. В период с 1999 по 2003 год у нас многое получалось, потому что наши интересы очевидно совпадали с интересами режима Путина. Так что у меня тогда была лучшая в мире работа. Я очень много зарабатывал, и при этом я чувствовал, что делаю историю, меняя Россию к лучшему. И всякий раз, когда наша кампания против кого-нибудь из злодеев заканчивалась каким-нибудь даже небольшим успехом, мы все кричали «ура», и командный дух у нас в компании был таким, какого не бывает, ведь редко кому удается одновременно делать деньги и творить добро. К сожалению, этот золотой период моей карьеры закончился – а я не заметил, что он закончился, – в октябре 2003 года, когда арестовали Ходорковского. Он был одним из тех, с кем мы боролись, и мне тогда казалось, что это очередной шаг к решению проблемы коррупции.
Фото: Nick BallonРазве ЮКОС к тому времени не стал образцово-показательной компанией с точки зрения прозрачности, корпоративного управления?
Стал. Но в 1999 году, когда фонд был одним из крупных акционеров ЮКОСа, их акции были обвалены руководством ЮКОСа и подешевели на 99,5 процента, потому что они занимались тем же, что и все остальные.
А потом что случилось?
А потом они исправились, очистились, но мне казалось, что за всю ту боль, которую они нам причинили, за те два года, что мы с ними боролись, они еще должны поплатиться, – в общем, я был все еще зол. Так что я радовался аресту Ходорковского, и я не понимал, что в этот момент Россия бесповоротно изменилась.
Каким образом?
Сразу после ареста Ходорковского мы все обсуждали, сколько он пробудет в тюрьме: неделю или две. Потому что все же знают, что в России за деньги можно купить все. Так что если самого богатого человека в России арестовали, то вопрос только в том, сколько ему придется заплатить за освобождение. Прошла неделя. Две недели. Мы думали, он не рассчитал сумму выкупа. Месяц, два месяца. И тогда богатые люди в России задумались о том, правда ли любую проблему можно решить за деньги. Окончательно все стало понятно летом 2004 года, когда начался суд над Ходорковским и в зал суда пустили телекамеры. А ведь в российском суде нет никакой презумпции невиновности – обвиняемого сажают в клетку, как зверя. И когда телекамеры снимают самого богатого человека в России в клетке, это являет собой послание всем остальным богатеям: «Вы тоже можете оказаться в клетке». Думаю, многие олигархи сидели тем летом на своих яхтах, пришвартованных где-нибудь у Антиба, смотрели CNN и чувствовали, что мир рушится.
Но вы-то по-прежнему думали, что это хорошо?
Я был антиолигархом, и я ждал, кто станет следующим. Я думал, это настоящая справедливость. А на самом деле, я полагаю, все эти олигархи один за другим сходили к президенту и договорились о том, как им теперь себя вести, чтобы тоже не оказаться в клетке. Так из врагов Путина они превратились в его партнеров. А я продолжал жить в своем идеальном мире, думать, что Путин делает Россию лучше, делает из нее нормальную страну. А он просто подминал под себя олигархов, чтобы стать самым главным олигархом.
И когда вы это поняли?
Я был идеалистичен и наивен. Я продолжал со своими антикоррупционными кампаниями. В 2004 году мы опубликовали разоблачительные материалы о «Газпроме» – уже не об уводе активов, а о хищениях, связанных со строительством и с продажами. Мы подали в суд на «Сургутнефтегаз», чтобы сделать прозрачной их структуру владения акциями. «Транснефть» не платила дивиденды, и с ними мы тоже боролись. К этому моменту я уже жил в России почти десять лет, я создал крупнейшую инвестиционную компанию с иностранным капиталом. Я летел в Москву из Лондона 13 ноября 2005 года, в воскресенье вечером. Я прибыл в VIP-лаунж в аэропорту Шереметьево-2. Процесс, который в VIP-зоне должен был занять пять минут – штамп в паспорте, ты выходишь, – тянулся необычайно долго. Прошел час, паспорт еще не отдали. Я попросил своего водителя подойти к паспортному контролю. Там начались какие-то крики, и тут вдруг несколько людей в форме зашли в VIP-лаунж, сказали, что в страну меня не пустят, и отвели меня в накопитель, где я провел следующие пятнадцать часов.
Какие там были условия?
Ничего особенного. Неудобные пластмассовые кресла. Основная разница в том, что в VIP-зоне дают чай и обращаются с тобой хорошо, а в этом отстойнике с тобой обращаются как с преступником. Что со мной дальше будет, мне никто не сказал. Просто за десять минут до вылета рейса «Аэрофлота» в Лондон в одиннадцать утра за мной пришли, отвели и посадили в самолет. Я был уверен, что это ошибка. Я же так старался для России. Я был уверен, что моя работа против коррупции ценится властью. Мне постоянно звонили от министров и просили дать им копию моих презентаций в формате PowerPoint.
Ну, вы позвонили министрам?
Я прилетел в Лондон и позвонил всем, кого я знаю. Грефу, Кудрину, Шувалову, Вьюгину (Герман Греф – на тот момент министр экономического развития и торговли РФ, в настоящее время председатель правления Сбербанка, Алексей Кудрин – министр финансов, Игорь Шувалов – первый заместитель председателя правительства РФ, Олег Вьюгин – до 2007 года руководитель Федеральной службы по финансовым рынкам, сейчас председатель совета директоров МДМ-банка. – Прим. ред.). Они все сказали, что ничего не знают.
Вы им верите?
Думаю, они действительно не знали. Думаю, решение принималось кем-то очень высоко, и причем в ФСБ.
Кем?
Непосредственным исполнителем решения был человек по имени Виктор Воронин (генерал-майор Виктор Воронин, заместитель главы департамента ФСБ по борьбе с экономическими преступлениями. – Прим. ред.). Я британский гражданин. Посол Великобритании отправил письмо министру иностранных дел России с вопросом, почему меня не пускают. Пришел ответ, что мне отказано во въезде на основании статьи 27 федерального закона о въезде и выезде. Эта статья позволяет отказать во въезде из соображений национальной безопасности.
А почему, кстати, вы британский гражданин?
Я приехал сюда в 1989 году, женился, обустроился. Здесь мой дом уже двадцать два года. Вот я и получил гражданство.
Но от американского не отказались?
Отказался, надо было выбрать. В общем, Джек Строу, тогдашний министр иностранных дел, стал регулярно упоминать о моем деле в разговорах с Сергеем Лавровым. Лавров всякий раз делал вид, что он не знает, в чем дело.
Фото: Nick BallonВы ему не верите?
Нет, конечно.
Почему?
Думаю, после первого упоминания он навел бы справки. Министр иностранных дел Великобритании три раза спрашивает его, почему человеку отказано в визе, а он всякий раз отвечает, что не знает, – значит, он врет. А я не хотел разделить судьбу Ходорковского – ни деловую, ни личную. Так что я сделал две вещи: обезопасил людей и капиталы. Во-первых, я попросил всех своих сотрудников переехать в Великобританию.
Это сколько человек?
Около двадцати человек сотрудников с семьями.
Такая была маленькая компания?
Маленькая, да. Во-вторых, фонд продал акции в российских компаниях или перевел их в другие финансовые инструменты. Это было сделано тихо, без привлечения к себе внимания.
Как можно продать такое количество акций, не привлекая к себе внимания?
Продажа акций – это не продажа компании. Если фонду принадлежал один процент компании, а акции высоколиквидны, вы можете продать их в разные дни, через разных брокеров. Таким образом мы ликвидировали вложений на четыре с половиной миллиарда долларов за лето 2006 года, и никто этого не заметил.
источник: SNOB.ru
Чингачгук (Великий Змей), странный способ заработка — взять под 21,2% и отдать под 17%
tral, добрый день!
Оплатив годовую, мы вам приплюсуем
19:01
Новые облигации СИБУР Холдинг. Репрайсинг продолжается: КС+210 в AAA
AAA от АКРА 03.09.24 и Эксперт РА 04.03.24купон ΣКС + 210, ежемесячный2 года, 9,5 млрд. Сбор 26.11Неожиданно ворвались на пер...
SOrRos,
Для тех у кого крепкие коки: покажу линии поддержки на всякий случай
Графики 5М, газ в США и газ в Европе, для любителей объяснять рост газа в США, дорогим газом в Европе
стартуем вечерку с агрессивных продаж. в первые 15 минут минус пол процента, к девяти минус процент
Чем ниже перекатывают ценник — тем сложнее будет впаривать на купол, веры нет. И это спекулянты знают. Тогда если не бахнут из огромной пушки — ждем интересного. Уж не собрались батеньки задвинуть цен...
18:59
Владимир Каминский, ну так в гражданском и УК наказания за это не предусмотрены, если бы ЦБ штрафовал на ошибочный процент от суммы выручки, конторы бы подходили к вопросу куда трепетней, НИИ бы со...
18:57
Израиль и Ливан "ближе чем когда-либо" к заключению соглашения о прекращении огня — СМИ Израиль и Ливан «ближе чем когда-либо» к заключению соглашения о прекращении огня, сообщает в понедель...
18:57
Израиль и Ливан "ближе чем когда-либо" к заключению соглашения о прекращении огня — СМИ Израиль и Ливан «ближе чем когда-либо» к заключению соглашения о прекращении огня, сообщает в понедель...
Там ежедневно выкладывается и обсуждается несколько таких постов. Перенесите пожалуйста самостоятельно, не дожидаясь модератора!
По-моему как раз НЕ ОФФТОП, именно прочитав этот пост я понял почему не растёт наша фонда и решил что не скоро стану инвестором и никому этого не посоветую. Краткосрочные спекуляции — вот удел нашего фондового рынка на ближайшие 12 лет.
Надо понимать, что большинство иностранных компаний как раз не приходят. Когда я был в Давосе, за ужином я сидел с главой крупной европейской компании с одной стороны и главой крупной компании по торговле товарными фьючерсами с другой стороны. Никто из нас друг друга не знал, и мы посмотрели на бейджики друг друга, и один из моих сотрапезников сказал: «А, вы тот самый человек, у которого были все эти проблемы в России, из-за вас-то мы туда и не вкладываем». Я думаю, если провести опрос среди представителей крупного мирового бизнеса, то мы обнаружим, что значительное большинство приняли решение уйти из России или не приходить в Россию из-за нашего дела или из-за дела Ходорковского. Шесть западных банков ушли из России только за последний год. А приходят нефтяные компании, у которых альтернативы — это Венесуэла, Ангола и Нигерия.