Получение и чтение письма.

Мы живём в век информации. Информация атакует нас со всех сторон и наносит нам душевные травмы. Советские люди жили с ограниченным доступом к информации и чувствовали себя гораздо лучше, чем нынешние россияне. Я за время контракта не читаю новостей и когда прихожу домой и поток информации начинает на меня литься, то я думаю, что вот я пропустил «актуальные» новости четырёх месяцев и ничего не потерял, это как в длинном сериале, типа «Санты Барборы», можно пропустить 20 серий и продолжать смотреть понимая всё происходящее. Надо учиться ограничивать себя от лавины инфы, и не только политической, но и богемной.

В наш век, когда у каждого в руках мобильный телефон мы подвержены удару информации в любую секунду с любой стороны. От этого наша чувствительность грубеет. Примечательно, как к посторонней информации относились 200 лет назад. Вот потешный пример из книги «Обломов». 

«Когда, отдохнув после трудного обеда, все собрались к чаю, вдруг пришел воротившийся из города обломовский мужик, и уж он доставал, доставал из-за пазухи, наконец насилу достал скомканное письмо на имя Ильи Иваныча Обломова.

 Все обомлели; хозяйка даже изменилась немного в лице; глаза у всех устремились и носы вытянулись по направлению к письму.

 – Что за диковина! От кого это? – произнесла наконец барыня, опомнившись.

 Обломов взял письмо и с недоумением ворочал его в руках, не зная, что с ним делать.

 – Да ты где взял? – спросил он мужика. – Кто тебе дал?

 – А на дворе, где я приставал в городе-то, слышь ты, – отвечал мужик, – с пошты приходили два раза спрашивать, нет ли обломовских мужиков: письмо, слышь, к барину есть.

 – Ну, я перво-наперво притаился: солдат и ушел с письмом-то. Да верховский дьячок видал меня, он и сказал. Пришел вдругорядь. Как пришли вдругорядь-то, ругаться стали и отдали письмо, еще пятак взяли. Я спросил, что, мол, делать мне с ним, куда его деть? Так вот велели вашей милости отдать.

 – А ты бы не брал, – сердито заметила барыня.

 – Я и то не брал. На что, мол, нам письмо-то – нам не надо. Нам, мол, не наказывали писем брать – я не смею: подите вы, с письмом-то! Да пошел больно ругаться солдат-то: хотел начальству жаловаться; я и взял.

 – Дурак! – сказала барыня.

 – От кого ж бы это? – задумчиво говорил Обломов, рассматривая адрес. – Рука как будто знакомая, право!

 И письмо пошло ходить из рук в руки. Начались толки и догадки: от кого и о чем оно могло быть? Все наконец стали в тупик.

 Илья Иванович велел сыскать очки: их отыскивали часа полтора. Он надел их и уже подумывал было вскрыть письмо.

 – Полно,

– Полно, не распечатывай, Илья Иваныч, – с боязнью установила его жена, – кто его знает, какое оно там, письмо-то? может быть, еще страшное, беда какая-нибудь. Вишь ведь народ-то нынче какой стал! Завтра или послезавтра успеешь – не уйдет оно от тебя.

 И письмо с очками было спрятано под замок. Все занялись чаем. Оно бы пролежало там годы, если б не было слишком необыкновенным явлением и не взволновало умы обломовцев. За чаем и на другой день у всех только и разговора было, что о письме.

 Наконец не вытерпели и на четвертый день, собравшись толпой, с смущением распечатали. Обломов взглянул на подпись.

 – «Радищев», – прочитал он. – Э! Да это от Филиппа Матвеича!

 – А! Э! Вот от кого! – поднялось со всех сторон. – Да как это он еще жив по сю пору? Подь ты, еще не умер! Ну, слава богу! Что он пишет?

 Обломов стал читать вслух. Оказалось, что Филипп Матвеевич просит прислать ему рецепт пива, которое особенно хорошо варили в Обломовке.

 – Послать, послать ему! – заговорили все. – Надо написать письмецо.

 Так прошло недели две.

 – Надо, надо написать! – твердил Илья Иванович жене. – Где рецепт-то?

 – А где он? – отвечала жена. – Еще надо сыскать. Да погоди, что торопиться? Вот, бог даст, дождемся праздника, разговеемся, тогда и напишешь; еще не уйдет…

 – В самом деле, о празднике лучше напишу, – сказал Илья Иванович.

 На празднике опять зашла речь о письме. Илья Иванович собрался совсем писать. Он удалился в кабинет, надел очки и сел к столу.

 В доме воцарилась глубокая тишина; людям не велено было топать и шуметь. «Барин пишет!» – говорили все таким робко-почтительным голосом, каким говорят, когда в доме есть покойник.

 Он только было вывел: «Милостивый государь», медленно, криво, дрожащей рукой и с такою осторожностью, как будто делал какое-нибудь опасное дело, как к нему явилась жена.

 – Искала, искала – нету рецепта, – сказала она. – Надо еще в спальне в шкафу поискать. Да как посылать письмо-то?»

– С почтой надо, – отвечал Илья Иванович.

 – А что туда стоит?

 Обломов достал старый календарь.

 – Сорок копеек, – сказал он.

 – Вот, сорок копеек на пустяки бросать! – заметила она. – Лучше подождем, не будет ли из города оказии туда. Ты вели узнавать мужикам.

 – И в самом деле, по оказии-то лучше, – отвечал Илья Иванович и, пощелкав перо об стол, всунул в чернильницу и снял очки.

 – Право, лучше, – заключил он, – еще не уйдет: успеем послать.

 Неизвестно, дождался ли Филипп Матвеевич рецепта.