Что изменилось в экономике после 21 сентября? Делитесь наблюдениями

Байден — президент США, вы безвестный пользователь смартлаба )).

Реакция Сталина на начало немецкого вторжения 22 июня описана, в частности, в мемуарах Георгия Жукова и Анастаса Микояна. Жуков сообщает, что когда 22 июня, в 4 часа 30 минут утра, он с маршалом Семёном Тимошенко пришёл в Кремль доложить обстановку, Сталин был бледен и сидел за столом, держа в руках не набитую табаком трубку[11]. После доклада Сталин спросил, не провокация ли это немецких генералов, на что Тимошенко ответил: «Немцы бомбят наши города на Украине, в Белоруссии и Прибалтике. Какая же это провокация?»[11] Сталин на это возразил, что «если нужно организовать провокацию, то немецкие генералы бомбят и свои города», после чего добавил: «Гитлер наверняка не знает об этом»[11]. Позднее в кабинет вошёл нарком иностранных дел Вячеслав Молотов и сообщил, что германское правительство объявило войну. Сталин, по свидетельству Жукова, «молча опустился на стул и глубоко задумался», «наступила длительная, тягостная пауза»[11]. Сталин, наконец, разрешил выдать директиву, но при условии, чтобы войска, за исключением авиации, нигде пока не нарушали немецкую границу[11]. По мнению Жукова, «видимо, он всё еще надеялся как-то избежать войны»[11]. Аналогичный момент отметил в своих мемуарах Никита Хрущёв: «Когда мы получили сведения, что немцы открыли огонь, из Москвы было дано указание не отвечать огнём»[12]. По мнению Хрущёва, «Сталин не хотел войны и поэтому уверял себя, что Гитлер сдержит свое слово и не нападёт на Советский Союз»[12].

Согласно мемуарным свидетельствам Анастаса Микояна, Сталин в первые дни войны находился в подавленном состоянии, что выразилось, в частности, в его отказе (несмотря на уговоры окружения) выступить с речью к народу в момент начала войны[13]. Согласно же свидетельству Вячеслава Молотова, Сталин отказался выступать с речью 22 июня по объективным причинам:

    Далее он рассказал, как вместе со Сталиным писали обращение к народу, с которым Молотов выступил 22 июня в двенадцать часов дня с центрального телеграфа.

    — Почему я, а не Сталин? Он не хотел выступать первым, нужно, чтобы была более ясная картина, какой тон и какой подход. Он, как автомат, сразу не мог на всё ответить, это невозможно. Человек ведь. Но не только человек — это не совсем точно. Он и человек, и политик. Как политик, он должен был и выждать, и кое-что посмотреть, ведь у него манера выступлений была очень чёткая, а сразу сориентироваться, дать чёткий ответ в то время было невозможно. Он сказал, что подождёт несколько дней и выступит, когда прояснится положение на фронтах[14].

Историк Олег Хлевнюк даёт частично схожее объяснение: в первые дни войны отсутствовала внятная информация о происходящем, высшее руководство страны не вполне понимало реальную обстановку и Сталин просто не знал, что сказать[15].

Молотов описывал состояние Сталина не как «подавленное», а как «переживал — да, но не показывал наружу»[16]. В то же время, как вспоминал управляющий делами Совета народных комиссаров СССР Яков Чадаев, видевший Сталина 22 июня, «вид у него был усталый, утомлённый, грустный. Его рябое лицо осунулось. В нём проглядывалось подавленное настроение»[17].