Нефтяное эмбарго: вы действительно думаете, что это серьезно?

Автор — приглашенный научный сотрудник Stanford Institute for Economic Policy Research (Stanford University), колумнист Mises Institute (US), портфельный менеджер BlackRock (UK)

Нефтяное эмбарго: ограниченная эффективность и неэффективная  ограниченность. 

I.

Давайте без подробных объяснений “почему” примем за основу то, что в нынешней ситуации условный коллективный Запад не хочет участвовать в активных военных действиях в Восточной Европе как сторона конфликта. Давайте примем также за данность, что этот конфликт фундаментально невыгоден мировому сообществу и развитым странам, несмотря ни на какие спорадические бенефиты для Китая в виде на все согласной изолированной России или для США, повторяющих опыт 40-х годов. Наконец, давайте признаем: проводимая Россией спецоперация, если и могла бы назваться спецоперацией или таковой задумывалась (что только под этим термином понимать?) — уже никакая не операция, т.е. некоторый набор согласованных интенсивных радикальных действий с целью скорейшего достижения результата. Это в реальности теперь то, что все называют одним словом, не имеющим и не требующим никаких синонимов.

Если все это верно (а это верно), то для Запада нет никаких иных фактических рычагов, чтобы повлиять на  прекращение активного  военного конфликта, кроме как:

— усилить давление, во-первых, на российский бюджет как источник силы и возможностей властных элит и, во-вторых, на экономику в целом, как способ предрасположить население к протестной пассионарности и активности, 

— поддерживать способность Украины к сопротивлению, но не контрнаступлению, т.к. в этом случае риски эскалации и пролонгации конфликта возрастают в разы,

— принуждать и стимулировать обе стороны конфликта к переговорам: Россию — через рост издержек властных элит и купирование возможностей финансировать и реализовывать свои политические интенции, и Украину — через мотивацию к принятию территориального компромисса на условиях, близких к предполагаемым базовым целям России по полному контролю территорий Донецкой и Луганской областей.    

Два последних пункта — темы, которые я не раз поднимал в своих текстах. Сегодня же  разговор об экономическом давлении на российский режим и о санкциях в свете принятого шестого пакета.

Введенные санкции в отношении российской нефти не являются настолько эффективными, насколько они могли бы быть. 

Во-первых, их своевременность, с точки зрения эффективности для целей Запада, сомнительна. В случае введения подобных ограничений в первые недели спецоперации, переговорные позиции конфликтующих и заинтересованных сторон были бы совсем другими и возможно существенно сжали бы сроки активной фазы конфликта. 

Во-вторых, принятые рестрикции несут в себе для санкционированной стороны массу нюансов и лазеек, снижающих степень давления на российскую сторону. 

Означает ли это, что принятые санкции в отношении российской нефти бесполезны для ослабления российской экономики?  Вовсе нет.

Доходная часть российского бюджета почти на 40% состоит из входящего денежного потока от экспорта углеводородов, и нефть существенно доминирует. Бюджет страны неограниченно контролируется властными элитами, выстроившими автократический политический режим, и является источником финансирования этих элит и аффилированных интересантов, бюджетной сферы, а также экстраординарных политических проектов, к которым относится и текущая спецоперация. 

Главная задача Запада в случае, если активное военное участие в конфликте исключается — создать дефицит российского гос. бюджета как главной угрозы устойчивости российского режима. Когда доходная часть бюджета снижается, а расходная возрастает, режимные элиты теряют источник как прибыли, так и финансирования социальной лояльности, а самое главное — активных и объемных военных действий. 

Для увеличения расходной части бюджета, Западу необходимо создавать предпосылки для роста затрат, т.е. повышать издержки в финансировании расходных статей российского бюджета через инфляционное давление и стимулирование экономического спада. Это достигается ограничением экспорта товаров, компонентов и технологий в Россию, а также максимальной логистической изоляцией, другими словами, санкционным прессингом российского импорта. Сюда же относятся и санкции в отношении части золотовалютных резервов. Падение уровня жизни населения, стагнация бизнеса и торгово-производительных секторов в целом создают условия для неизбежного роста бюджетных затрат: необходимо обеспечивать социальную стабильность как фундаментальный источник легитимности режима через рост социальных расходов, национализацию и т.д., и т. п. 

Для уменьшения доходной части создаются ограничения для экспорта. А поскольку Россия -  ресурсная автократия, это означает ограничение на российский ресурсный экспорт, а также все ту же логистическую блокаду, только на выход. Также на уменьшение доходной части бюджета оказывают влияние и финансовые санкции, увеличивающие производственные издержки, которые снижают маржу и налогооблагаемую базу. Помимо прочего давление на импорт комплектующих и технологий сжимает или примитивизирует производство, что также истощает входящие налоговые потоки в бюджет. 

Цель таких действий со стороны западного сообщества очевидна. Это  создание условий и стимулов российским режимным элитам для выбора: продолжать активную экспансию в виде внешнеполитического военного конфликта или сконцентрироваться на сохранении своего положения и удержании социально-экономических условий от коллапса в условиях реального и увеличивающегося дефицита бюджета. 

Как видно, общая цель такой санкционной политики не состоит в том, чтобы сменить политический режим, но, в первую очередь, в том, чтобы принудить его к прекращению, в соответствии с западным общественным мнением, конфликта и агрессии. Однако направленность санкционного давления, в первую очередь на элиты, предполагает и подразумевает, также,  возможность ротации интересов внутри элит и потенциальной смены доминирующей группы и домена, что, впрочем, является опцией, а не корневой целью.

Такова номинальная модель, предполагающая, как минимум, существенное усиление  переговорных позиций западной стороны и значительное ослабление  российской позиции. Почему же эта модель не была использована в полной мере до сих пор? Почему санкционные меры, принимаемыми Западом в отношении России, так растянуты во времени, такие неполные и так не интенсивны? Почему поддержка Украины так ограничена и сдержана, а импорт большей части ресурсов из России на Запад до сих пор остается на довоенных уровнях, позволяя в полной мере финансировать любые экспансионистские внешнеполитические амбиции российской элиты?

Всю палитру ответов на эти вопросы можно агрегировать в два утверждения. 

Во-первых, это ярчайшая иллюстрация неизбежных издержек демократического социально-политического устройства западного мира. А во-вторых, это общий доминирующий лево-популистский дискурс политики властных элит на Западе в последние 20 лет. Однако текущая экстраординарная ситуация и возрастающие угрозы в итоге вынуждают западные власти начать принимать необходимые решения для усиления давления на российскую сторону, хотя и со значительным опозданием и многими сопутствующими нюансами.

II.

Отказ и санкции в отношении российской нефти — тема, которая исследовалась и обсуждалась экономистами различных школ с самого начала спецоперации. Общий консенсус по итогам исследований, расчетов и определенных сценариев заключался в том, что такая мера — необходимый и максимально действенный способ ослабить позиции российского режима в его внешней военной агрессии и стимулировать к переговорному процессу. Отказ от импорта углеводородов из России лишает значительную часть российского бюджета входящего денежного потока и снижает возможности финансирования военной операции. И в начале марта, и тем более сейчас общее мнение западного экономического и политологического сообщества сводилось к тому, что если бы эмбарго и санкции были введены в первые недели российского вторжения на Украину, ход событий скорее всего принял бы другое направление, а в мартовских переговорах позиции России были бы значительно слабее. 

Бездействие политических лидеров Евросоюза в этой связи объясняется несколькими факторами. 

Во-первых, несмотря на общее антироссийские социальные настроения, неприятие вторжения и активную поддержку Украины, население и бизнес в европейских странах крайне недовольны резко растущей инфляцией и снижением покупательской силы. Отказ от российских углеводородов на фоне роста цен на углеводороды в целом и неорганизованной реканализации поставок из других стран очевидно и негативно скажется на уровне доходов и потребления европейцев. И даже если сейчас население не высказывает активного протеста на фоне интенций сдержать российскую агрессию, то во время выборов оно выразит свое недовольство и вероятность не быть переизбранными значительно возрастает для текущих властных элит. Выбираемые элиты в демократиях вынуждены смотреть на два шага вперед. 

Во-вторых, власти в Европе долго надеялись, что все обойдется малой кровью, и российское вторжение будет действительно спецоперацией. А значит, принятых беспрецедентных по плотности и масштабу санкций и их последствий будет достаточно, чтобы мотивировать российский режим к продуктивным переговорам, прекращению огня и выводу войск — и можно будет избежать резкого отказа от российского импорта нефти и газа.  

В-третьих, общая социально-популистская политика, как минимум, последнего десятилетия создает обратный эффект обусловленного поведения — только на этот раз обуславливается поведение элит, а не населения. Государственная экспансия и расширяющийся социализм в западных демократия привязывают население к государству, но одновременно с этими и элиты вынуждены быть гиперчувствительными к социальному настроению в принятии решений. Это обратная сторона той самой инклюзивности, когда делегативная демократия, где избиратели не принимают политические решения, а регулярно выбирают тех, кто эти решения будет и принимать, и реализовывать, превращается в демократию участия, когда конкретные политические решения принимаются с фактическим участием народа, а избранные элиты лишь реализуют их. В последнем случае сложные, но верные политические решения либо затягиваются, либо не принимаются вовсе, поскольку социальный консенсус очень часто бывает неверен, нерационален, эмоционален и пагубен. Именно потому в мире доминирует делегативная демократия. 

В данном случае политические элиты в Европе бездействовали, хотя получили все данные от экспертных центров, — потому, что их, элит, поведение и решения были обусловлены ожиданиями социальных недовольств в результате резкого ухудшения экономических условий в случае отказа от российских нефти и газа. Несмотря на то, что исследования экономистов и социологов четко показывали, что затягивание военного конфликта и бездействие будет стоить значительно дороже, чем последствия отказа от российского углеводородного импорта, власти тянули, постоянно оглядываясь на избирателей и опасаясь их реакции в будущем.  

В-четвертых, Европейский Союз — это сообщество разных стран с различными интересами и возможностями, где помимо перманентных проблем согласования этих разностей в процессе принятия общих решений сам этот процесс обладает массой проблем и неэффективностей. Неповоротливость и негибкость европейского бюрократического фрейма становились проблемой не один раз в кризисных и сложных ситуациях последних 20 лет.

В итоге все эти факторы привели к тому, что принятые решения по эмбарго и сопутствующим санкциям в отношении российского нефтяного экспорта теперь расцениваются только как “лучше, чем ничего” и “лучше поздно, чем никогда”.

Причины сдержанного отношения экспертного сообщества совершенно очевидны, если уделить внимание деталям. Однако, в целом даже принятое решение является существенным, хотя и не критическим вкладом в создание бюджетного неравновесия России.   

III.

Упрощенно и округленно фактология такая. Россия экспортирует около 7 млн баррелей нефти (включая нефтепродукты в пересчете на нефть) в сутки. Из них около 4 млн баррелей отправляется в Европу, причем основной канал поставок — по морю — забирает на себя около 3 000 000 баррелей. Остальная нефть — 1 млн баррелей — поставляется по трубопроводу. Именно те самые 3 млн “морских” баррелей и покрываются эмбарго.

3 млн баррелей попадающие под отказ представляют из себя 2 млн баррелей сырой нефти и 1 млн баррелей пересчитанных в нефть нефтепродуктов.   

Однофакторный линейный расчет показывает, что при средней цене европейских контрактов России в 80 долларов за баррель, в результате эмбарго Россия может недосчитаться около 7 млрд долларов в месяц или более 80 млрд долларов в год. 

Тот же расчет, но при условии дисконтированной цены на российскую нефть в среднем до 55-56 долларов (по данным расчетов Energy Aspects и SIEPR), потери бюджета составят около 5 млрд долларов в месяц, или 60 млрд долларов в год. 

В этой связи возникают два вопроса: как Россия будет ограничена в возможности компенсации и реканализации выпадающего экспорта и как скоро эффект этого эмбарго даст о себе знать. 

В общем и целом возможности России по компенсации, даже частичной, и продаже попадающего под санкции объема нефти другим покупателям видимо будут ограничены. Разумеется, первые альтернативные покупатели — это Индия и Китай, совокупное суточное потребление которых — около 15 млн баррелей. Отчасти, обе страны уже нарастили импорт российской нефти. Например, еще в ноябре 2021 года доля российского экспорта в индийских закупках составляла 1,5%, в апреле 2022 года — уже 14%. Китай нарастил покупку российской нефти на 20% в апреле по сравнению с мартом 2022 года. 

Гипотетически Китай и Индия способны вобрать в себя дополнительный объем в 3 млн баррелей без особенных трудностей в случае еще большего дисконта к рыночной цене. Однако мнения некоторых экспертов о том, что реканализация на Китай и Индию фактически компенсирует по большей части выпадающие доходы российского бюджета, выглядят слишком преждевременными. 

Во-первых, у большинства китайских и индийских поставщиков заключены долгосрочные контракты с другими экспортерами, и заменить их на контракты с Россией быстро не получится. 

Во-вторых, угроза вторичных санкций и связанных с ними потенциальных издержек будет сдерживать азиатских импортеров от масштабного разворота в сторону российского экспорта. 

Немаловажным и, возможно, самым значимым ограничением является соглашение Евросоюза и Великобритании о запрете на страхование танкеров, транспортирующих российскую нефть. Это ограничение важно не только потому, что блокирует логистику, оно важно и потому, что еще больше дисконтирует цену той части нефти, которая так или иначе просочится на рынок. 

Таким образом, эмбарго все-таки является значительным ударом по доходам российского бюджета, особенно вкупе с дополнительными логистическими санкциями. 

Что касается компенсационного ценового фактора, заключающегося в том, что с уменьшением предложения нефти, рынок становится более дорогим, то его значимость значительно снизилась. Несмотря на рост рыночной цены, российская нефть выпадает из рынка, соответственно, те покупатели, которые решатся ее покупать, захотят получить значительную премию за риск, т.е. ценовой дисконт от продавца. А это значит, что по рыночной цене российскую нефть продать практически невозможно, и дисконты будут только расти. 

Аргумент некоторых экономистов по поводу того, что заложенная в российский бюджет цена в 44 доллара за баррель в любом случае позволит избежать дефицита бюджета, не выдерживают критики. 

Во-первых, бюджет верстается не только исходя из цены, но и исходя из прогнозируемых физических объемов продаж. А в этой связи консенсуальное мнение профильных экспертов заключается в том, что Россия сможет компенсировать из выпадающих 3 млн баррелей европейской “отказной нефти” не более 1-1,5 млн баррелей. Т.е. минимум половина останется непроданной, а это даже по текущей дисконтированной цене в 56 долларов за баррель составляет минус 2,5 млрд долларов в месяц, при цене в 80 долларов — более 3 млрд долларов. 

Во-вторых, расходная часть бюджета также будет расти все ускоряющимися темпами под воздействием деградации экономики и необходимости обеспечения социальной устойчивости. По некоторым данным Института Исследований Экономической Политики Стэндфордского Университета (SIEPR) российский бюджет уж столкнулся с ситуацией, близкой к дефициту в апреле — и это при том, что объемы продаж российской нефти за время с 24 февраля до текущего момента только выросли.

Относительно горизонта реальной эффективности введенных санкций можно сказать, что они направлены на долгосрочное действие. Очевидно, что Россия -  это петрократия так или иначе, поскольку около 50% всего российского экспорта сформированы продажами энергоносителей, а к нефтегазовая доля доходной части бюджета составляет почти 40%, две трети из которых приходится на нефть. На фоне ограниченного технологического потенциала и прочих негативных эффектов санкций, отправляющих и без того не самую инновационную, конкурентную и диверсифицированную российскую экономику в масштабную деградацию, зависимость от ресурсной ренты будет только возрастать и мультиплицировать экономико-социальную дегенерацию. 

IV.

Почему же, несмотря на такое мощное давление, на которое решился Евросоюз, экспертное сообщество по-прежнему настроено сдержанно в отношении реального влияния введенных санкций на выбор России остановить вторжение и отдать предпочтение договорному дипломатическому процессу? Тому есть несколько объяснений.

Во-первых, у России все-таки остаются значительные возможности: более половины нефтяного экспорта не касается Европы и не попадает под санкции, хотя бюджет и ощутит на себе ценовой прессинг, а необходимость дисконтирования цены будет неизбежна. 

Во-вторых, дисконт или ценовой потолок формируется относительно рыночной цены, а она безусловно либо останется на высоких уровнях, либо еще подрастет просто в силу линейного снижения предложения на глобальном рынке и необходимости его покрывать увеличением мощностей прочих производителей. А это означает, что с ростом рыночной цены будет расти и дисконтированная цена российской нефти.  

В-третьих, значительная скидка будет стимулировать покупателей создавать схемы и механизмы, позволяющие закупать российскую нефть в обход санкций. Такие схемы будут касаться преимущественно логистики и изменения статуса продукта. Уже сейчас крупные глобальные нефтяные корпорации через посредников покупают с дисконтом российские нефтяные фракции, а потом, смешав их пополам с другим видом нефти, реализуют как нероссийскую. Сюда же можно отнести и отключение танкерных транспондеров.

В-четвертых, санкции начинают действовать через шесть-восемь месяцев, в течение которых фондирование российского бюджета будет идти полным ходом и обеспечивать выбранный геополитический курс российской власти.

В–пятых, возможна реализация интерактивной взаимозачетной схемы, в рамках которой Индия и Китай отказываются от части контрактов с Ближним Востоком на объем российской “санкционной” нефти, которую они купят у России с дисконтом, но при условии, что Ближний Восток компенсирует Европе тот самый выпавший объем из России. 

Однако самое главный вопрос стоит в следующем: а действительно ли введенные ограничения на реализацию главного ресурса дохода российского бюджета — наиболее эффективная и сильная мера для скорейшего изменения предпочтений российской властный элиты, действительно ли это обусловит изменения в политике российского режима? Ответ: к сожалению, нет. Более того, в ранжировании мер давления нефтегазовое эмбарго следует сместить ниже относительно кажущейся приоритетности. 

Главными и наиболее эффективными мерами, со стороны Запада, и опасными для России в создании бюджетного дисбаланса являлись бы максимальная логистическая изоляция и прекращение сотрудничества любых западных компаний с контрагентами из России во всех экономических отраслях. Финансовые санкции в таком случае в условиях сжимающейся и примитивизирующейся экономики являются третьестепенными, поскольку в изолированной автаркии смысл финансовых ограничений не первостепенен, так как резко уменьшаются и редеют точки приложения. 

При этом максимизация импортно-логистической изоляции тем более была бы эффективна для Запада  потому, что полностью отказаться от всего российского экспорта более или менее быстро невозможно: Россия обеспечивает большие мировые объемы поставок некоторых важных редкоземельных и промышленных металлов, а также некоторых других сырьевых ресурсов, являющихся существенными компонентами в высокотехнологичных и некоторых других отраслях. 

Несмотря на это, стоит сказать, что здесь мяч не на стороне России. Внутреннего рынка для этих коммодитиз нет, азиатские потребители абсорбируют некоторую часть, но стоит принимать во внимание, что Азия — сама источник подобного сырья. Поэтому Россия будет вынуждена идти на ужесточение экспортных условий покупателями и, вероятно, не сможет пойти на приостановку экспорта по своей воле. А это значит, что поток экспортной выручки так или иначе будет, что обуславливает необходимость ужесточения условий для ослабления расходной части бюджета, т.е. максимально широкой и интенсивной импортной и логистической блокады. 

Это тем более выгодно для Запада потому, что, с одной стороны, Россия имеет низкую базу собственного производства и технологической оснащенности, а с другой, российский рынок не является критически важным и системообразующем в западном экспорте, а значит, потеря рынка не является важной проблемой для западных производителей.