Та самая американская мечта на самом деле

На дворе стоял 1930 год – столь же безрадостный год экономической депрессии, как и нынешний 2009-й. Но для Мосса Харта это был момент триумфа. Он вырос в нищих пригородах Нью-Йорка – ­«Унылый запах беспросветной нужды всегда щекотал мои ноздри», напишет он позднее – и в детстве пообещал себе, что если его жизнь сложится удачно, он никогда больше не сядет в потрепанный, дребезжащий вагон нью-йоркской подземки. Теперь ему 25 лет, и его первая пьеса, «Однажды в жизни», только что с восторгом принята бродвейской публикой.

---

Итак, после затянувшейся до рассвета вечеринки по поводу успешной премьеры, зажав под мышкой три газеты с рецензиями, Харт едет в такси по утреннему Нью-Йорку домой в Бруклин, где он по-прежнему живет в одной квартире с родителями и братом: «Я смотрел из окна такси на веснушчатого парня лет десяти, торопящегося по каким-то своим утренним делам, и вспоминал себя, столько раз выбегавшего серым нью-йоркским утром из примерно такого же подъезда… В этом удивительном городе безвестный мальчик – любой из миллионов – имеет свой шанс преодолеть все барьеры и достичь того, о чем мечтает. Богатство, происхождение, звучное имя не значат ничего. Единственное, чего требует этот город, – смелость мечты». Далее Харт рассуждает, что все сказанное относится не только к «удивительному городу», но и ко всей Америке: «Меня охватил порыв патриотизма. Как будто бы я видел военный парад на украшенной знаменами Пятой авеню, а не унылую улицу городских трущоб. Патриотизм не всегда вырастает из лихорадочных эмоций, вызванных войной: в моменты, подобные этому, его можно ощутить с не меньшей глубиной и подлинностью».

 

Харт, как и многие до и после него, был настигнут американской мечтой. Это явление – Официальная Национальная Мечта – уникально для народа США.

Ничего похожего на «канадскую мечту» или «словацкую мечту» просто не существует. Это отражено в американской конституции: вторая статья Декларации независимости причисляет к «неотторжимым правам» право на «Жизнь, Свободу и стремление к Счастью». Именно это делало Америку притягательной для столь многих эмигрантов из разных стран мира.

Но вот наступил 2009 год. Новый президент Барак Обама, подводя промежуточные итоги экономической катастрофы – 600 тысяч новых безработных только за январь, падение национального продукта почти на 4 % – характеризует ситуацию как «аме­риканская мечта наоборот».

Идеал достатка, вдохновлявший ­послевоенную Америку, на наш вкус кажется более чем скромным.

«Наоборот». Представьте себе, что это значило бы для Мосса Харта: возвращение из такси в подземку, от славы к безвестности, от бродвейских огней в маленькую тесную квартиру к родителям и брату, к серым дням и «унылому запаху беспросветной нужды». Не исключено, что вам и не надо ничего представлять: подобная метаморфоза могла недавно произойти с вами или с кем-то из ­ваших знакомых.

Скажем честно, для американской мечты настали трудные времена. Можно слышать­ мнение, что с ней покончено навсегда: многие испытывают «леденящий страх, что упадок Америки неотвратим и следующему поколению придется умерить свои запросы», как выразился Обама в инаугурационной речи. Но давайте задумаемся: если Мосс Харт смог подняться к своему триумфу из ­самых глубин Великой депрессии, значит, экономические трудности сами по себе не ставят американскую мечту под вопрос. Единственное, что следует подправить, – это наше представление о том, что скрывается за этим широким и часто не к месту упоминаемым понятием.

Само словосочетание «американская мечта» впервые появилось именно в разгар экономического кризиса – в 1931 году, примерно в то же время, когда Мосс Харт млел от внезапно нахлынувшего патриотизма в утреннем такси. Его употребил публицист Джеймс Траслоу Адамс в своей весьма посредственной книге «Эпос Америки» – очерке развития страны со времен Колумба до начала ХХ века. Вся конструкция звучала так: «… эта американская мечта о более богатой и счастливой жизни для всех наших граждан любого сословия». Автор делает акцент на теме равенства: он рассказывает историю о неком «иностранце», нанятом им в качестве секретаря, с которым они нередко после рабочего дня предавались праздной болтовне. «Вот большая разница между Америкой и моей родиной», – заметил секретарь. «Там я никогда не мог бы говорить с вами как человек с человеком – только как служащий с боссом». Этот наивный пример иллюстрирует понимание Адамсом американской мечты – идеи равного достоинства людей независимо от социального статуса. Даже сам Адамс недооценивал потенциал этой идеи. Президентство Барака Обамы, к примеру, стало бы для него большим сюрпризом: «В то время как белые иммигранты могут ассимилироваться через одно-два поколения, – писал он, – для негров это невозможно».

В последнее время американская мечта чаще всего упоминается в связи с обретением огромного богатства или достижением небывалого успеха:

Эту мечту якобы осуществили Билл Гейтс, Барак Обама, Леонардо ДиКаприо и Арнольд Шварценеггер.

Но для сотен миллионов их сограждан мечте суждено остаться именно мечтой. По сравнению с этим пониманием первоначальная идея автора кажется почти социалистической. Разумеется, американская мечта по Адамсу не сводится к романтической абстракции равенства: толкуя о ней, автор все время упоминает о «более богатой» жизни, явно не имея в виду богатство в переносном, духовном смысле. Однако Адамс предостерегает от того, чтобы ждать от американской мечты слишком уж обильных материальных благ. Он выражается так: «Жизнь должна быть богаче, полнее и лучше для всех, предоставляя каждому возможности в зависимости от его способностей и достижений». Другими словами, «более богатая жизнь» – совсем не обязательно жизнь богача.

В своей знаменитой речи 1941 года Рузвельт, намереваясь подготовить народ к вступлению в войну, упомянул о «четырех главных человеческих свободах», за которые предстояло сражаться нации: «свободу слова и выражения», «свободу каждого поклоняться Богу в соответствии со своей совестью», «свободу от страха» и «свободу от нужды». После каждой максимы Рузвельт добавлял слова «повсюду в мире» – тем самым американские «свободы» были предложены всему человечеству как универсальная модель для подражания. Вдохновленный речью президента, американский художник Норман Рокуэлл создал знаменитую серию из четырех монументальных полотен. На них были изображены соответственно: рабочий, выступающий на городском собрании; пожилая леди за молитвой; молодые родители над колыбелью ребенка; семейный обед в День благодарения. Последняя картина – «Свобода от нужды» – стала особенно популярна. Можно зубоскалить над художественными достоинствами помпезного холста, но, глядя на него, понятно, каким видели американцы свой идеал жизни в предвоенные годы. На картине изображена большая семья в комнате с простыми белыми занавесками, на столе – индейка, стебли сельдерея и ваза с фруктами. Ни следа роскоши, переливающегося через край изобилия, никаких дизайнерских сервизов и винтажных сюртудетаблей с флористическими композициями – ничего из той бесстыдной порнографии, которую сегодняшние журналы для домохозяек предлагают каждой американской семье в качестве нормы жизни. Свобода от нужды и свобода обладания ненужными вещами – совсем не одно и то же.

Процесс, в результате которого американская мечта деградировала до потребительской мании начала XXI столетия, проще всего наблюдать по хронологической подборке американских телесериалов. В 1950-х производство ситкомов переместилось из Нью-Йорка в Калифорнию – в традиционный сеттинг американской солнечной идиллии, – и при­мерно тогда же именно сериал стал для мил­лионов американских семей архетипом безмятежного житейского счастья. Семьи Нельсонов («Приключения Оззи и Харриет») и Андерсонов («Папе лучше знать») обитали в просторных домах, значительно лучше типовых коттеджей, в которые как раз тогда заселяли американских ветеранов войны. И все же «типовая мечта» 50-х в этих сериалах выглядит на удивление скромной. Да, ­семейное счастье там стерильно-безмятежно, как и полагается глянцевой картинке, но материальная атрибутика кажется на современный взгляд чуть ли не нищенской. Никакой ­«открытой планировки» и «кухонных островов». Один дом, один автомобиль, один ­телевизор.

Семья Брейди, сменившая в прайм-тайм Нельсонов в 1969 году, жила заметно лучше своих предшественников. Та же южно-калифорнийская идиллия, но перед домом припаркованы уже два автомобиля, семья ежегодно проводит отпуск на Большом каньоне и путешествует на Гавайи. Появилась и пресловутая «открытая планировка», и футуристическая «летучая» лестница на второй этаж – дом Брейди уже никак не назовешь лачугой лузеров.

Наконец, в 80-х архетипически счастливая телесемья – будь то Хакстебли из «Косби-шоу» или Кэррингтоны из «Династии» – стала уже по-настоящему богатой. «Кто сказал, что нельзя иметь все?» – эта реплика из рекламы пива того периода звучала бы настораживающе, даже если за ней не следовала бы другая фраза: «Кто сказал, что нельзя иметь весь мир и не потерять свою душу?» За период эволюции семьи Нельсонов в семью Кэррингтонов суммарный банковский кредит американских семей вырос примерно в сто раз. Мидлкласс заключил сам с собой пари, что завтрашний день будет лучше, чем день сегодняшний.

Занимать деньги стало легко и совсем не стыдно. В том числе и на глобальном уровне.

В 1986 году США вышли на первое место в мире по размеру национального долга.

В конце 1990-х годов случилась забавная вещь: легкодоступные кредиты и биржевой рост еще никуда не делись, но американцы начали терять веру в американскую мечту (или в то, что, по их мнению, должно означать это словосочетание). В 2003 и 2006 году, согласно опросу CNN, 54 % считали, что американская мечта в принципе недостижима. Более того, согласно данным социо­психологов, рекордный со времен войны процент американцев на вопрос: «Считаете ли вы себя счастливым?» – безапелляционно ­отвечал: «Нет». Между тем по всем объективным параметрам американцы жили лучше, чем когда-либо в своей истории: средний доход (с поправкой на инфляцию) с 1960 г. более чем удвоился; 70 % семей жили в собственных домах, а продолжительность обучения среднего американца достигла рекордных 12,3 лет – когда-то столько учились лишь дети высших слоев общества. С точки зрения человека 1930-х гг. это было сбывшейся мечтой. Проблема в том, что от той мечты мало что осталось. Американская мечта окончательно превратилась в морковку, подвешенную перед запряженной в телегу лошадью: принципиально недостижимая цель, побуждающая людей хотеть заведомо большего, чем они могут или когда-нибудь будут иметь. Желать до нелепости многого не просто перестало быть стыдно: неадекватность материальных амбиций стала расцениваться как социальная доблесть, синоним той самой «смелости мечты», которой, по словам Мосса Харта, только и требует от нас «этот город».

 

Стыдным теперь считалось другое: слово­сочетание «средний класс» стало презрительным прозвищем неудачников.

Они всю жизнь пытаются «быть не хуже Джонсов», вместо того чтобы бросить этим несносным Джонсам вызов, растоптать их амбиции в прах и по их трупам подняться к вершине славы и процветания. Ради этого залезали в долги и строили дома в тысячу квадратных метров. Ни один Джонс не победил в этой борьбе, а потому вся огромная страна Джонсов стала полем растоптанных амбиций отчаявшихся неудачников, осознавших, что им никогда не достичь недостижимого.

Тут подоспело и очередное поколение мыльных опер из жизни Южной Калифорнии. Новый архетип успеха – красивые, богатые, эгоистичные подростки из «Лагуна-Бич» (2004–2006) и «Холмов» (2006–2009). Источник их благосостояния вообще не связан ни с какой работой в обычном смысле слова: они просто позволяют оператору снимать самих себя сидящих на берегу у костра и рассуждающих о том, что вся их жизнь, типа, ни черта не стоит.

Теперь, когда американский долг достиг ­немыслимых 350 % годового национального продукта, пора кое-что подкорректировать в наших представлениях. Массовая культура годами мусолила идею, будто средний класс – удушающий тупик мещанского убожества. На самом деле быть средним классом сравнительно неплохо. Именно в этом классе суждено жить и умереть большинству американцев – по крайней мере тем из них, которые не разорятся дотла под бременем банковских процентов. Американская мечта – не о том, чтобы стать звездой или мультимиллиардером.

Дилемме «жить в пентхаусе или сдохнуть на помойке» место разве что в голове Дональда Трампа да в текс­товках ­рэперов.

Как быть с идеей, будто каждое поколение должно жить лучше предыдущего? Мне кажется, к подавляющему большинству американского мидлкласса она более не применима. На ее место должна прийти идея преемственности: поддержание достойного уровня жизни от поколения к поколению. Речь не о том, чтобы новое поколение, как выразился президент, «умерило свои запросы», и тем более не о том, чтобы оно тосковало по 1930-м или 1950-м. Однако эти эпохи действительно могут преподать урок меры и самоконтроля. Американская мечта требует труда, но не 80-часовой рабочей недели в офисе. Американская мечта предполагает собственный дом, но не пожизненное рабство ипотеки. Американская мечта требует образования, но не лишает детей детства. Главным образом, американская мечта должна вновь стать тем, чем она была когда-то: ощущением открытых дверей и равных возможностей для всех. Свободой быть такими, какие мы есть. «Этот город» и этот век требуют от нас не так уж многого.

P.S.   Материал был впервые опубликован в номере GQ за июль 2009 года.
        Фото: Getty Images