Глобальная Экономика: ГиперСдвиг, или где и почему мы можем оказаться

Текст ниже — перепост удаленного вчера поста о причинах глобальных социо-экономических эррозий. 



2022 год — год событий, которые я называю гиперсдвигом. Этот год характерен тем, что накопленные противоречия и неэффективности в глобальных и доместикальных процессах получили свое интенсивное развитие, перешли в активную фазу и ускорились, увеличивая турбулентность, неопределенность и риски устойчивости мирового устройства. Сразу оговорюсь, что эти процессы не стоит воспринимать, как нечто экстраординарное. Как эволюционист, могу сказать наверняка, что любой новый признак или явление — это диалектически и эволюционно обоснованное последствие адаптации под действием изменения внутренних и внешних факторов, накопленных в критическую массу и становящихся триггерами изменений. И в этом смысле сегодняшний день не является исключением.

Для развитых стран — экономически развитых либеральных демократий, — сегодняшние социо-экономические проблемы в виде очевидно усиливающейся рецессии и экстраординарной инфляции — последствия не вынужденной политики нейтрализации рисков Ковидной вирусной пандемии, а общего и устойчивого левого крена в последние 20 с лишним лет. Левый дискурс в социально-экономической политике заключался в перманентном этатизме — расширении полномочий государства на перераспределение общественных ресурсов. Это автоматически и неизбежно означает патернализм и рост госрасходов, экстрастимулирование спроса и накапливание левериджа, искажение рыночной конкуренции через эффект государственного выдавливания частного бизнеса и усиливающееся бремя на производительных агентов. Но главное — это вертикализация обмена благами между членами общества и расширение полномочий правительства и бюрократии, что неизбежно ведет к экономическим и в итоге социальным проблемам. А это, безусловно, рождает риски изменения этических нарративов, институциональных смыслов и, в конечном счете, снижения благосостояния и уровня свободы.

Для авторитарных режимов 2022 год — начало активного акторства как внутри своих территорий, так и за их пределами. С одной стороны, некоторые крупнейшие авторитарные режимы ускорили смещение из модуса софт-автократий к полюсу тиранических диктатур. Это не означает, что они уже там. Но смещение очевидно: элиминируются права и возможности общества с одновременным расширением прав и возможностей доминирующей властной элиты и обслуживающих ее групп населения с возрастающим использованием репрессивных механизмов принуждения к подчинению.

С другой стороны, эти режимы подошли к важной точке, где они уперлись в условный потолок своего существования, что диктует необходимость значительного изменения политики. В противном случае режим начинает разрушаться: исчерпаны все прежние факторы устойчивости и потенциал.

На развилке между либерализацией и авторитарным ужесточением ключевые автократии, представляющие развивающиеся экономики, — Китай, Россия и некоторые другие страны — видимо сделали свой выбор в сторону смещения к диктатуре со всеми соответствующими такой трансформации последствиями как внутри-, так и внешнеполитическими.

Конечно, разделение мирового сообщества на две однозначные категории — например, развитые и неразвитые экономики, либеральные демократии и автократии, цивилизованные и архаичные социумы — путь к упрощению, которое в определенной степени искажает реальную картину. Некоторые автократии смещаются вовсе не к диктатуре, а к либеральному модусу. В то же время в основных развитых рыночных экономиках, напротив, централизировалось перераспределение и расширялось государство в течении последних десятилетий, что привело к массе сложных и негативных последствий.

Все эти трансформации обуславливают общие геополитические эрозии устойчивости и взаимовыгодного социо-экономического взаимодействия, вытекая в усиление и размножение агрессивных конфликтов и общую геополитическую и макроэкономическую турбулентность.

Важный вопрос заключается в том, насколько такое глобальное сотрудничество было изначально устойчивым, не являются ли проблемы сегодняшнего дня заложенными в самом начале глобализации или же в какой-то момент все пошло не так?

Не менее важным вопросом является спектр перспектив, которые можно сформулировать и определить из сегодняшнего дня, и то, насколько вероятно формирование устойчивого тренда к глобальному развитию свободного рынка, индивидуализма, либеральных институтов и демократии, как основам материального,  этического и гуманитарного прогресса.

Для попыток хотя бы попытаться ответить на эти вопросы разумно рассмотреть более подробно суть и связи взаимоотношений ключевых стран, в первую очередь с экономической точки зрения. Причина такой точки отсчёта очевидна: экономика перестала быть составной частью социальных отношений, став их безусловной основой и базовой детерминантой практически всех социально-политических процессов. Это, в числе прочих, верно подметил К. Поланьи, утверждая, что раньше экономическая система была встроена в социальные отношения наряду с семейно-родственной системой, религиозно-культурной, политико-правовой и пр. и не была приматом среди них. В современном мире, напротив, все прочие социальные системы отношений встроены в экономику, как базу социального устройства: договор заменил статус, общество заменило общину, доход не определяется статусом, а сам определяет его, и т.д. Такой старт и угол зрения позволит более ясно понять причинность и функциональные связи, приведшие к нынешнему состоянию глобального мира.

ВВП, как сумма ценности всех сделок в экономическом обмене, и торговый баланс — пожалуй одни из самых наглядных критериев оценки места и состояния участников обмена, в нашем случае страновых экономик. Страна, которая продаёт, т.е. экспортирует больше, чем покупает, т.е. импортирует, очевидно будет иметь профицит торгового баланса, и наоборот. В том числе это означает, что в такой стране производительные мощности явно доминируют над потребительской силой.

При этом страны, которые экспортируют преимущественно индустриальные и потребительские товары, являются производственными донорами для стран, которые импортируют эти товары, в то время как страны, экспортирующие технологии и сервисы, будут источником технологий для стран-производителей, которые сосредоточены на производстве, но не имеют соответствующего технологического потенциала.

Наконец страны, основной предмет экспорта которых — ресурсы, будут неизбежно импортировать и технологии, и товары, поскольку их производственно-технологический потенциал и ресурсный фокус не позволяют иметь развитое технологическое производство товаров и сервисов.

Таким образом, в упрощённом виде мы можем представить мировой экономический обмен в виде специализаций как результат глобализации экономических цепочек и выделить три сложившихся прайм-кластера стран: страны-потребители, страны-производители и страны-ресурсные доноры.

Надо заметить, что такая специализация не предполагает равноценной выгоды для каждой из сторон, и страна получает ровно те выгоды, которые возможны в силу ее институционально-экономического и социо-политического устройства. Распределение благ, очевидно, неравномерно и таковым быть не может по определению рыночного обмена. К тому же надо понимать, что такая конфигурация сложилась эволюционно под воздействием процессов внутри каждой из стран и под влиянием результатов глобального макровзаимодействия. В конечном счёте в результате глобальной макро-конкуренции страны получили те «места» в глобальной специализации и имеют те выгоды, которые соответствовали их социо-этическим, культурно-географическим, политико-институциональным и прочим макро-конкурентным возможностям.

Безусловно, такая градация на три кластера условна, поскольку, например, большинство стран с развитыми экономиками являются в значительной мере и производителями и потребителями, а некоторые, как Норвегия, — и ресурсным донорами. В то же время страны с развивающимися экономиками могут зарабатывать на сервисах больше, чем на ресурсах или производстве, как например ОАЭ. Однако об этом я поговорю в другой раз, здесь же есть смысл проследить детали и актуальные последствия экономического обмена рассматриваемых трех основных страновых кластеров.

В первую очередь посмотрим на потоки благ среди трех кластеров. Для этого представим себе эти группы в виде треугольника, где вершиной будут страны-потребители, правым углом — страны-производители, а левым углом — страны-ресурсные доноры.

Из стран-производителей и стран-ресурсных доноров — далее “добытчиков” -  наверх, в страны-потребители, течет поток товаров и ресурсов. Одновременно ресурсы из стран-добытчиков текут так же в страны-производители, а обратно — товары и расчетная валютная выручка. Из стран-потребителей в страны-производители и страны-добытчики обратно вниз течет поток расчетной валюты, включая инвестиции, а также технологии, которые покупают страны-производители и страны-добытчики.

Поскольку страны-производители и страны-добытчики не такие богатые, как страны-потребители, они меньше потребляют, больше производят и имеют профицит торгового баланса. Увеличение объема иностранной валюты, полученной за товары, уменьшает относительный объем национальной валюты и увеличивает ее относительную цену, т.е. курс. Увеличение курса национальной валюты увеличивает себестоимость производимых товаров и добываемых ресурсов, снижает маржинальность, ведет к уменьшению экспортных доходов и, соответственно, снижает конкурентоспособность страны в глобальном производственном кластере.

Для того, чтобы удерживать курс национальной валюты на благоприятных для производства и экспортных доходов уровнях, страны-производители и страны-добытчики создают резервы из приходящей валютной выручки и поддерживают баланс иностранной и национальной валюты в пользу национальной, регулярно расширяя массу национальной валюты и выкупая на нее иностранную валюту со своего рынка. Таким образом, иностранной валюты становится меньше, она дорожает, а национальная валюта дешевеет относительно иностранной.

Резервы в иностранной валюте, полученной за экспорт, которые создают страны-производители и страны-добытчики, вкладываются преимущественно в долги стран-потребителей. Такие инструменты рассматриваются как наиболее надёжные инвестиционные объекты в мире — и вот почему.

Вложение резервов стран-производителей и стран-добытчиков в долги стран-потребителей — это способ для производителей и добытчиков прокредитовать спрос у потребителей, а значит, обеспечить себе рост производства и экспорта, т.е. собственный доход. Выпуск долга странами-потребителями — способ обеспечить рост своего спроса, а значит, увеличить благосостояние, потребление и прочие соответствующие странам-потребителям факторы роста ВВП.

Таким образом страны-потребители являются доминирующим бенефициаром в международном обмене, его движущей силой и основой развития стран-производителей и стран-добытчиков. Ровно поэтому все обязательства стран-потребителей — валюты, долги, корпоративные акции и т.д. -  являются наиболее надежными инструментами для презервации и пассивного дохода капитала, в частности, резервов производителей.

Спрос на долги стран-потребителей неизменно растет с ростом валютной выручки (т.е. с ростом спроса в странах-потребителях) в странах-производителях и странах-добытчиках, которым с одной стороны нужно абсорбировать валюту из экспортной выручки для сдерживания роста курса национальной валюты, а с другой стороны фактически финансировать спрос в странах-потребителях через покупку их долгов. Это значит, что спрос на долг стран-потребителей расширяется: цена постоянно растет, а доходность падает.

Низкая доходность государственного долга и высокий спрос на него означает низкую ставку фондирования коммерческих банков внутри стран-потребителей и расширение кредитования частного сектора с сопутствующим этому снижением ставок. Во-первых, банки ищут более доходные, чем госдолг, инвестиции, в частности, кредитование частного сектора, а во-вторых, приток ликвидности и объем своей валюты в стране очень велик: деньги доступны и дешевы.  Кредитование растет, спрос увеличивается, обеспечивая, соответственно, у стран-производителей рост производства и экспорта.

Но где в таком случае создается добавленная стоимость у стран-потребителей, которые удовлетворяют товарный спрос за счет стран-производителей?

Добавленная стоимость создается в сервисах и технологиях, т.е. в брэйн-экономике. Для фокусирования на создании технологий необходимо обеспечить все прочие потребности, и они обеспечиваются обменом спроса и технологий на товары. Помимо этого возникает спрос на сервисы, как главную и важнейшую часть экономики технологического созидания: люди меньше занимаются физическим трудом и получают расширение потребностей в услугах. Интеллектуальная работа и творческое созидание требуют личной экзистенциальной и бытовой удовлетворенности, т.е. защищенности, обеспеченности, социального доверия, свободы, возможности инициативы, и пр., а это приводит к развитию сервисной экономики, как примату современной экономической системы.

Развитие технологий и рост сервисного сектора позволили странам-потребителям интенсивно развивать гуманизированную и либеральную институционально-политическую среду, где право инклюзивно и равномерно в применении, регулярная выборность — принцип найма социальных менеджеров социумом через выборы в любых больших социальных группах вплоть до государства, а конкуренция и свободный рынок — базовая парадигма экономического и любого иного социального обмена.

В сервисно-технологических экономиках личность — главный объект и принципал, все прочие социальные компоненты выполняют агентскую роль. Это позволяет создавать новые цивилизационные рывки, где S (sacred) интенсивно увеличивается относительно P (profane).

Итак, либеральные демократии — это диалектический продукт конкурентной победы в процессе исторической макроэволюции.

Совсем иная ситуация в странах-производителях. Здесь во главе угла — физическое производство материальных товаров. Это означает очевидный примат производства над спросом. Это и обуславливает институциональный фокус: корпоративные интересы выше личных, ведь производство — это коллективный физический труд (регулярные физические усилия ограниченного разнообразия в определенных рамках), уложенный в иерархическую систему. Отсюда следует, что  все основные преимущества будут получать основные бенефициары, находящиеся на вершине иерархии — государственная бюрократия, монополии и частные владельцы крупного капитала.

Эффективное и широкое создание передовых технологий невозможно в производственных автократиях в силу иного социо-институционального и политического устройства, как следствие экономической «производственной” специализации: человеческая производственная единица с большим обязанностями и маленькими правами важнее созидающей личности с большими правами и маленькими обязанностями. 

Однако для роста эффективности производства необходима рыночная конкурентная среда и соответствующая, хотя бы частично институциональная система, что запускает формирование в странах-производителях базовых либеральных институтов или хотя бы их начальных форм.

Рыночная среда, прото-либеральные институты и рост физического производства товаров, как главного экономического драйвера, опосредуют рост благосостояния населения и усложняют социальные процессы, постепенно триггируя требования и расширяя права населения.

На самой низкой ступени глобальных социально-экономических отношений и этического развития — страны-ресурсные доноры, или добытчики. Поскольку природные ресурсы и продукция первого передела — основная база для получения благ, позволяющая извлекать ренту, их контроль сосредоточился в руках тех, кто имеет максимум прав и возможностей для рентного обогащения — т.е. властной элиты и аффилированных с ней групп, имеющих отношение к государственному бюджету как источнику благосостояния.

Фактически для них страновой бюджет и рентные ресурсы, доход от использования которых наполняет бюджет, — собственность, обслуживанием которой занимаются работники — население. Население контролируется инструментами, адекватными для его подчинения или лояльности — идеологическими информационными манипуляциями или прямыми физическими репрессиями, или и тем и другим в разных соотношениях.

Добыча и экспорт ресурсов обеспечивают приток экспортной валютной выручки, которая используется либо разумно, как в России, для поддержания конкурентоспособности, устойчивости и пролонгации жизненного цикла режима, либо — неразумно, как в Венесуэле, где режим не имеет больше никаких иных рычагов воздействия на население, кроме насильственного принуждения.

Таким образом властная элита в ресурсных автократиях имеет полноценный и неоспоримый мандат на перераспределение общественных благ. Все прочие экономические отрасли и их участники — всего лишь агенты, обслуживающие рентные источники дохода, включая удовлетворение потребностей населения в сервисах и потребительских товарах. Соответственно в странах-ресурсных донорах человек — производственная единица, а не личность с правами, как в странах-потребителях и отчасти в странах-производителях. Но в отличие от стран производителей здесь нет даже стимулов и предпосылок к созданию прото-либеральных институтов и реальных установленных равно применимых правил: здесь нет сложного производства, и, соответственно, нормально функционирующей рыночной среды, где горизонтальный обмен требует наличия правил и прав.

Страны-ресурсные доноры в определенном смысле — феодальные государства, поскольку и объект обогащения, и способ накопления богатства и его удержания — это природная рента, а не продукт человеческого капитала. Соответственно этому нет ни базы, ни стимулов для развития технологий, сервисов и даже сложного производства, как продуктов интеллектуальной человеческой деятельности и творчества.

Это же обуславливает и отставание в институциональном-политическом и этико-гуманистическом развитии: подавляющее большинство стран-ресурсных доноров — смещающиеся к диктатуре автократии с вертикальным подчинением вышестоящему агенту и в итоге — домену. Все вышесказанное не означает, что ресурсные автократии не обладают каким-то человеческим капиталом, производством, технологиями, или более или менее развитыми сервисами так же, как и рыночными отношениями в целом. Но все эти компоненты экономики являются инструментом обслуживания рентного обогащения властных элит, умышленно ограничиваются в развитии, имеют незначительный вес в страновом успехе и не являются факторам экономического роста.

Таков усредненный номинальный ландшафт глобального мироустройства с точки зрения экономических обменов и институционально-социального устройства, ими определяемый. В реальности каждая страна занимает свою конкурентную нишу, пытаясь в то же время занять новую, более эффективную, или напротив, выпадает в иную, менее выгодную нишу в силу деградации институтов и политического устройства. Некоторые страны занимают более полярные положения рядом с вершинами предложенного треугольника, некоторые более гибридны.

Существует четвертый кластер стран, не вписывающихся в глобальный обмен и формирующих группу не на базе макро-функции общего обмена, а на основе по сути одного-единственного признака — закупоренной и фактически бесполезной для глобальной экономики автаркии. Все эти страны представляют собой тиранические диктатуры с архаическим институциональным и этическим устройством, где население максимально бесправно и насильно принуждено к выполнению навязанных обязанностей, экономические обмены с внешним миром минимальны, а обмены внутри примитивны и однообразны. В связи с рассматриваемой темой и в контексте этого эссе такие страны не представляют сколько-нибудь существенного значения. Поэтому мы исключим этот кластер, находящийся за пределами нашего треугольника, и сосредоточимся на трёх базовых группах участников глобального экономического процесса.

Итак очевидно, что в результате макро-конкуренции в целом основным драйвером экономического развития — усложнения и расширения экономических обменов -  и технологического прогресса стали страны с либеральными институтами, демократическим политическим режимом и свободной рыночной экономикой. Именно в этих странах среда способствовала развитию брэйн-экономики — экономики творчества и сервиса, где технологии и интеллектуальное созидание, а также институты, их опосредующие, стали главными факторами экономического роста.

В странах же — производителях товаров основными факторами роста продолжают оставаться инвестиции и человеческие трудовые ресурсы, что говорит о соответствующей ограничительной институциональной и общественной среде.  Права и возможности населения расширяются в силу развития рынка и соответствующих ему институтов, но недостаточны для интенсивного развития человеческого капитала и личной инициативы, их доминантности в экономическом росте.

Говоря же о ресурсных автократиях, можно утверждать, что основными факторами экономического роста являются природные ресурсы и трудовая сила, а это очевидно определяет архаичность фрейма социально-политического устройства и уровень общественного развития: собственный технологический потенциал незначителен, экономические обмены примитивны и линейны, социальные отношения имеют феодальный оттенок, этика и мораль архаичны, а гуманизация — в эмбриональном состоянии.

На сегодняшний день все три рассматриваемых кластера стран уперлись в так называемый потолок развития, который меняет взаимодействие между странами и запускает значимые и практически одновременные изменения во внутренних социополитических и экономических процессах, которые можно назвать ГИПЕРСДВИГОМ. Факторы формирования такого потолка, своего рода сет-пойнта, разнятся в зависимости от кластера и страны с одной стороны, но и имеют некоторый общий генезис — с другой. 

Рассмотрим вначале специфические факторы формирования сейт-пойнта гиперсдвига от кластера к кластеру, стараясь найти общие черты и закономерности, избегая при этом детализации до странового уровня.

Для стран-производителей можно перечислить несколько базовых специфических причин запуска гиперсдвига.

Во-первых, эффект низкой базы истощается. Урбанизация, индустриализация и инвестиционная наполненность экономики дошли до стадии, в которой эти факторы уже не могут быть двигателями экономического развития и роста — возникает их убывающая отдача.

Во-вторых, рост доходов населения и благосостояния в целом обуславливают рост зарплат и себестоимости производства, что снижает конкурентоспособность.

В-третьих, институциональный и политический каркас очевидно не успевает трансформироваться вместе с экономическим развитием, по-прежнему играя роль ограничителя в расширении социальных прав и свобод. Это ведет в свою очередь к замедлению гуманизации социальной риторики и этики, торможению созидательной и предпринимательской инициативы, а значит внутреннего технологического развития.

В-четвертых, неизбежная частичная либерализация институтов и правил, необходимых для рыночной, наиболее эффективной организации производственных, и – неизбежно — потребительских отношений, рождает спрос со стороны нарождающегося среднего класса на возможности развития человеческого капитала. Это влечет за собой встраивание в глобальные гуманитарные коммуникации — образовательные, потребительские, культурные, что не соответствует той ограничительной политике, которая присуща автократиям, и вызывает факторы неравновесия политико-институционального режима и социальных интересов.

Это же опосредует возникновение пятого фактора -  гражданской пассионарности и самоорганизации, когда образованные и социально-успешные группы населения желают расширения свобод, возможностей и прав для самореализации. Эти желания не всегда и не сразу вытекают в протестную активность, однако они являются существенным триггером эндогенной или экзогенной трансформации политического режима — либо в стороны ужесточения, либо в сторону либерализации.

Если говорить о странах-добытчиках, то в целом ситуация во многом схожа за одним исключением: рентный источник обогащения властной элиты и соответствующая система институтов не позволяют достичь даже того уровня инклюзивности в распределение благ, прав и возможностей, как в странах-производителях.

Капсулирование социального мышления и фокусирование его внимания на архаичных этико-культурных установках, нарративах и ценностях являются важным фактором выживаемости интересантов режима. Такое положение не предполагает либерализации институционально-политического и экономического устройства, как противоречащего интересам режима процесса. При этом рыночные отношения, как наиболее экономически эффективные, и минимальные правила, способствующие поддержанию таких отношений, тем не менее приводят к появлению все той же потенциальной политической пассионарности среди условного и немногочисленного среднего класса, нарожденного в нескольких мегаполисах. 

К тому ж, ресурсное донорство по мере развития технологий теряет свою полезность в глобальном контексте. Это значит, что конкурентные преимущества стран-добытчиков в макро-смысле снижаются, и специализация оказывается наименее эффективной среди трех основных кластеров макро-специализаций. Это ведет к снижению эффективности всей социо-политической системы и возникновению серьезных общественных дисбалансов — в правах, в доходах, в возможностях и пр., то есть  к неустойчивости режима и возможностям соблюдать интересы его бенефициаров в прежнем объеме.

Участие в глобальном экономическом обмене неизбежно открывает в той или иной мере окна для развития человеческого капитала и рождает запрос на либерализацию со стороны наиболее экономически и социально успешного населения, пусть и немногочисленного и фрагментированного территориально в нескольких промышленно-логистических центрах. С учетом того, что в рентной ресурсной автократии такой успех рождается преимущественно за счет близости к перераспределительному источнику и встроенной в бюрократическую вертикаль сети аффилиантов, такое стремление к глобальным возможностям создает еще большие, эндогенные риски для режима и еще больше расшатывают его устойчивость изнутри. 

Коротко говоря, автократии стран-добытчиков менее эластичны в своем пост-феодальном политическом устройстве для эффективных адаптаций, чем автократии стран-производителей, риски для них больше, и возможные действия для нейтрализации этих рисков более линейны и односложны…

Наконец, рассматривая страны-потребители — развитые экономики с гуманизированным обществом и либерально-демократическим политическим устройством, можно сказать о том, что именно в этом кластере скрывается важнейшая причина гипресдвига, запускающая процессы внутри других участников глобального геополитического и макро-экономического порядка.

Разберемся почему.

Производственные и ресурсные автократии — этот ведомые развитыми странами социо-экономические системы, как менее развитые и менее конкурентоспособные агенты в общей глобальной социо-экономической системе. Здесь я не имею ввиду, что кто-то кому-то подчиняется под воздействием прямого принуждения. Просто от процессов внутри главных и наиболее приспособленных акторов глобальной макро-конкуренции зависят внутренние процессы менее успешных адаптирующихся к этой конкуренции акторов. 

Как было сказано ранее, страны-потребители запускают проградационные процессы в экономиках стран-производителей и стран-добытчиков через глобальный обмен товарами, технологиями и капиталом, обеспечивая производительность в таких странах ростом спроса у себя. Развитие экономик в странах-производителях и странах-добытчиках опосредует соответствующие изменения в социо-институциональном устройстве, необходимые для повышения эффективности в рамках принятой специализации либо для перехода в другую, более конкурентную и привлекательную нишу. В случаях, когда такие изменения не происходят, опаздывают или движутся в обратном направлении – например, при ужесточении институционально-политического порядка, страна теряет конкурентоспособность или скатывается в более слабую нишу.    

Рост спроса в странах потребителях обеспечивается кредитом, который является естественным мультипликатором экономического роста: кто-то получает деньги сегодня, и это позволяет ему удовлетворить свои потребности сегодня, но в соответствии с возможностями завтрашнего дня. Кредит в числе прочих дефиниций и объяснений — это способ получить сегодня за определенную плату то, что должно быть получено завтра. Возникающий временной лаг между сегодня и завтра — это способ нарастить потребление и увеличить производительность.

Итак, кредит — естественный мультипликатор экономического роста, т.е. расширения разнообразия и кол-ва экономических обменов благами. Однако для органического экономического роста он должен быть обеспечен реально существующими или создаваемыми благами. Другими словами, растущие потребности должны быть обеспечены возможностями их удовлетворить. От того, насколько такие производительные возможности реалистичны, т.е. от степени риска, зависит и стоимость кредита, то есть его доступность. 

Вернемся к глобальному обмену. Государства-производители, покупая долги стран-потребителей, фактически кредитуют их на сумму, которая более или менее соответствует той, что они получили в качестве экспортной валютной выручки за проданные товары. Это означает, что страны-потребители выпускают долги на суммы купленных у производителей товаров, т.е. на те суммы, которые получают от них страны-производили за поставленные товары. Рост потребностей номинально соответствует росту возможностей, что справедливо и в обратную сторону.

В момент, когда страны-потребители расширяют свой долг, т.е. фактически расширяют кредит через его доступность сверх упомянутого выше равновесия, потребности стремительно растут, а возможности их удовлетворить растут значительно медленнее или не растут вовсе, а иногда и снижаются. 

В какой-то момент кредит разгоняет потребление до таких пределов, когда случается нехватка товаров: потребностей, т.е. денег, больше, чем возможностей их удовлетворить, т.е. товаров и объема их производства. Возникает инфляция — рост кол-ва денег против товаров. В результате предельная полезность денег падает, а товаров — растет, деньги обесцениваются, товары дорожают. 

Это ведет к падению потребительской силы денег, т.е. покупательской способности потребителей, и удорожанию товаров, т.е. снижению их доступности. На стороне же производителей рост потребительской силы над возможностями производства приводит к росту стоимости труда и компонентов производства, что очевидно ведет к росту себестоимости. Для того, чтобы сохранить маржинальность, производители вынуждены перекладывать свои выросшие издержки в отпускные цены, что является важнейшим про-инфляционным триггером. 

Разгон инфляции ведет, с одной стороны, к необходимости снижать издержки производителям для контроля роста цен, а значит, снижать затраты на труд и прочие производственные факторы, т.е. уменьшать потребительские возможности работающих людей и объем производства. С другой стороны, высокие цены на товары, а затем снижение занятости триггируют снижение потребления. Возникает рецессия -  процесс спада деловой и потребительской активности, вызывающие дефляцию, до момента, пока потребности не станут соответствовать возможностям, после чего начинается новый кредитный цикл.

Правительства стран-потребителей, движимые электоральными и политическими интересами, способствуют акселерации кредита и потребления, т.е. расширяют потребности сверх возможностей их удовлетворить, в первую очередь через снижение ставки по федеральным фондам, из которых фондируются экономические агенты, и через наращивание объема госпрограмм путем расширения госдолга, который производительная сторона продолжает покупать. Это значит, что страны-производители финансируют спрос в странах-потребителях свыше того, что они получают в качестве валютной выручки, т.е. свыше своих производительных возможностей. 

Таким образом, кредит растет существенно быстрее производительных возможностей. В какой-то момент глобальная система обмена приходит в точку, когда накапливается критически большое кол-во долгов стран-потребителей и запускаются разрушительные инфляционные процессы. Это меняет экономическую и социо-политическое ситуацию внутри всех участников глобального обмена. 

Растущий спрос сверх возможностей предложения вызывает инфляцию и удорожает себестоимость, а растущие госрасходы увеличивают фискальное бремя на частный бизнес и снижают конкурентные возможности частного сектора, меняя конкурентный фокус и снижая глобальную конкурентоспособность. Покупательская способность снижается, производство дорожает и сжимается, адаптируясь к ужесточающимся условиям.

Долги накапливаются не только у стран-потребителей, но и у стран-производителей. Им необходимо интенсивное расширение производства, инвестиции и технологии, чтобы как-то успеть за интенсивно растущим, опережающим производственные возможности спросом в страна-потребителях. 

Дисбаланс в соотношении спроса и предложения порождает дисбаланс в финансовых потоках: спрос и госдолг в странах-потребителях расширяется, соответственно, расширяются вложения в них стран-производителей: резервы, формирующиеся из экспортной валютной выручки необходимо парковать, т.е. вкладывать в долг стран-потребителей, как главный источник собственного производственного роста. При этом валютная выручка и инвестиции не растут такими же темпами, поскольку производственные возможности не могут успеть за опережающим их спросом. Страны-производители вынуждены ускорять свои производственные возможности предложения, чтобы догнать спрос. Они выходят на международный рынок капитала и тоже накапливают долг. 

Так происходит до момента, пока спрос в странах-потребителях не начинает падать. И вот тогда леверидж, то есть накопленный долг сверх возможностей его погасить, начинает разрушать глобальную и доместикальные экономики. Запускается обратная спираль.

Центробанки стран-потребителей вынуждены ужесточать кредитные условия и повышать ставки фондирования, а также продавать госдолг со своего баланса, чтобы уменьшить объем денег, делая их более дорогими. Тем самым охлаждается потребительская активность. 

Поскольку валюты стран-потребителей — это резервные валюты, т.е. валюты, которые получают страны-производители за свои товары, в первую очередь доллар, валюты стран-производителей резко дешевеют на фоне роста валют стран-потребителей, т.е. доллара, теряя покупательскую силу внутри своих стран. Это вызывает инфляцию внутри стран-производителей, а значит — риски будущего падения производственной активности с ухудшением ожиданий в отношении конкурентоспособности. 

Помимо этого удорожание доллара, как базовой расчетной валюты, означает удорожание кредита, а значит, его доступности и стоимости обслуживания уже взятых производителями кредитов, что создает потенциал для сжатия производства и экономической стагнации в странах-производителях.

Возникает спрос на ликвидность, которая ограничивается правительственной политикой  борьбы с инфляционными рисками и экстерналиями, обуславливающими глубокую рецессию. 

Поскольку страны-производители начинают меньше продавать из-за охлаждения спроса за счет удорожания кредита и роста стоимости денег в странах-потребителях, приток валютной выручки в страну-производитель уменьшается, т.е. возникает недостаток долларов относительно национальной валюты. В то же время рост стоимости доллара относительно национальных производственных валют вызывает нежелательные инфляционные процессы внутри стран-производителей, что означает необходимость в выравнивании курса т.е. в уменьшении денежной массы национальной валюты. Большие долги стран-производителей также номинированы в долларах, а поскольку растет стоимость доллара, т.е. процентные ставки, растет стоимость обслуживания долга. Это формирует еще один драйвер спроса на доллар. 

В такой ситуации страны-производители вынуждены распродавать свои инвестиционные резервы — долги стран-потребителей. Во-первых, это необходимо для того, чтобы начать скупать свою валюту и увеличить ее ценность относительно доллара в целях купирования инфляции. Во-вторых, им необходимо покрывать растущую стоимость своих долгов в долларах. 

Для борьбы с инфляцией страны-производители не могут так же интенсивно поднимать ставки по кредитам, как это делают страны-потребители — эмиссионеры резервных валют. Во-первых, их национальные валюты привязаны к резервным -  они зависят от ценности резервной валюты, в первую очередь, от доллара. Во-вторых, резкий рост кредитных ставок просто сделает факторы производства настолько дорогими, а спрос настолько незначительным, что это убьет производство — основу производственной экономики, и, создаст, в числе прочего, социальную нестабильность и угрозу существующему политическому режиму. Соответственно, главный инструмент инфляционного сдерживания и сохранения платёжеспособности — распродажа резервов, т.е. долгов стран-потребителей. Распродажа этих долгов делает их доходность еще выше, ставки растут, в то время как доллар становится еще дороже, поскольку растет предложения этих долгов и, соответственно, спрос на доллар. 

Таким образом возникает разница в ставках стран-потребителей, которые интенсивно борются с инфляцией за счет охлаждения спроса, ставшего токсичным для их экономик через резкое повышение стоимости кредита, и в ставках стран-производителей, которые ужесточают ставки менее агрессивно, чтобы не убить производство — основу своей экономики и доходов. 

Возникает неравновесие, которое в целом называется инверсией ставок: более надежные инвестиционные инструменты, такие как долги стран-потребителей, становятся более доходными, а менее надежные, как долги стран-производителей — менее доходными. То есть высокий риск теперь приносит меньшую доходность, чем низкий риск. 

Соответственно этому, если долги наиболее надежных эмитентов -  стран-потребителей — приносят бОльшую доходность, чем долги стран-производителей, тогда возникает спрос на эти надежные и доходные долги, а значит, растет спрос на резервные валюты, в первую очередь, на доллар. Рост спроса на доллар влечет за собой падение стоимости активов — фондовых рынков, недвижимости и т.д. — из-за изменения знаменателя в отношении стоимости активов к доллару. 

Активы обесцениваются, что означает обесценивание залогов банков, уменьшение балансов страховых и пенсионных фондов:  возникают так называемые маржин-коллы, то есть необходимость переоценки и внесения дополнительных средств для сохранения балансов. Спрос на доллар продолжает расти.       

Вышеописанные процессы необходимо понимать в деталях, ведь именно они порождают социо-политические и цивилизационные экстерналии, поскольку, как уже было упомянуто, в современном мире экономика является основной детерминантой индивидуального, социального и макро-странового (глобального) поведения.  

В целом изначально дешевое производство стран-производителей позволило странам-потребителям использовать его как некий ресурс, позволяющий формировать и расширять собственную добавленную стоимость. Но рост и капитализация технологий и сервисов в странах-потребителях, а также их экспорт опаздывали за потреблением — пришлось расширять долг и дополнительно кредитоваться на глобальном рынке капитала, в первую очередь у стран-производителей.  

Такова фактически ситуация на сегодняшний день. С учетом ранее описанного потолка возможностей, в который уперлись все кластеры стран, образующих систему глобального обмена и мироустройства, становится очевидным, что корневым триггером нарастающей турбулентности и гипресдвига стало расширение государства в балансе взаимоотношений — взаимных прав, возможностей и обязательств — государства и личности.

Потолок рождает гиперсдвиг и потому, что ресурсная зависимость определяет состояние всех стран всех специализаций. И под ресурсами здесь следует понимать не только природные ресурсы, на которых зарабатывали страны-добычики, но и все прочие объекты специализаций – производство товаров в странах-производителях и человеческий капитал в странах-потребителях. 

Страны-добытчики не изменили свою институционально-политическую систему для того, чтобы прейти в новую, более проградационную для себя нишу — производство товаров. Страны-производители не смогли в достаточной мере либерализовать институты и политический фрейм для перехода в нишу технологической специализации. Страны-потребители не сумели ограничить расширение государственного мандата для обеспечения равномерного потребления и спроса, соответствующего глобальным и доместикальным возможностям. 

Кредит и нарастающий сверх меры «заем у завтрашнего дня» привели к глобальному усилению государства во всех страновых кластерах специализации. Это означает по сути уменьшение личных свобод прав, возможностей и важности индивидуальной инициативы в пользу общественного распределения, что возможно только в одном случае – расширении прав и возможностей политических элит. В итоге мы смело можем назвать это возращением к модели оседлого бандита. Мы можем назвать это институционально-экономической деградацией. 

Патернализм и эндогенное стимулирование спроса сверх меры возможностей и интересов глобального и доместикального производства в развитых либеральных экономиках привели к расширению государства и искажению конкурентной рыночной среды, усилению фискального и регуляторного бремени на частный сектор, снижению бизнес-эффективности, возникновению технологических и финансовых пузырей, вложениям в фантомные иллюзии. Что еще важнее, восприятие стран-производителей и стран-добытчиков, как неиссякаемого ресурса дешёвого производства, товарного наполнения и ресурсного обеспечения, привело  к чрезмерному развитию нарративов социального шеринга и редукции ценностей индивидуалистического сознания и меритократии, а в конечном счете — к сжатию эффективности конкуренции. Зависимость от государственного перераспределения стала очевидной: в государстве, где мало производят и много потребляют, ценность личного усилия неизбежно снижается. Возникает иллюзия вечного благоденствия и необратимых социальных изменений, где производство вечно дешево и неиссякаемо, инновации могут расти экспоненциально, замещая трудовые усилия, а инклюзивность, социальное равенство и редукция индивидуальной конкуренции неизбежно расширяются по мере технологического развития. Мы смело можем назвать это утопией. 

Однако любая утопия всегда приводит к антиутопии: рай всегда сопряжен с существованием ада, экзистенциальная дихотомия неизбежна так же, как и эволюционная диалектика. 

Фактически такой вышеописанный взгляд на положение вещей и перспективы привели развитые страны к тому, что, во-первых, они попали в ту саму утопическую ловушку, а во-вторых, выпустили из бутылки джина — производительные и ресурсные автократии, вынужденные выживать в условиях ужесточения вышеописанных экономических обстоятельств и внешних факторов. А поскольку процессы внутри таких стран имели разнонаправленный характер, то столкновение различных интересов внутри них рождают значительные риски либо усиления их авторитарных режимов, либо долговременной доместкиальной неустойчивости, связанные со стремлением общества или отдельных групп интересов к либерализации. 

Это будет влиять как на обеспечение развитых стран товарами и ресурсами, так и менять всю парадигму глобальных обменов, снижая уровень интеграции и усиливая производственно-ресурсный суверенитет развитых стран либо триггируя образование новых кластеров и макро-страновых региональных групп в соответствии с новыми интересами и положением вещей. Разумеется, все эти процессы будут сопряжены со снижением добавленной стоимости и благосостояния, необходимостью большего трудового участия в расширяющемся производстве и, как следствие, усилением конкуренции.  

Такие изменения могут вызвать новое движение вправо, поскольку для большего развития производства против потребления развитые страны будут вынуждены снизить уровень этатизма – уменьшить государство — и усилить стимулы для предложения, связанные с ослаблением государственного давления во всех формах, вернуть классические рыночные нарративы социальной риторики о важности индивидуального успеха, предпринимательства, тяжелого труда, конкуренции, самоорганизации, и пр., и пр.

Беда только в том, что процесс такой трансформации теперь представляется крайне болезненным как для микро-странового, так и для макро-геополитического мира. Эпоха войн, турбулентности и институционально-экономических кризисов — видимо неизбежная перспектива очищения мира, заигравшегося в социалистическую утопию и глобальное благоденствие. 

Чем сильнее утопия, тем мрачнее антиутопия и тем жестче очищение для возврата к равновесию. Возврат к равновесию из гипер-волатильности не бывает аккуратным и безболезненным. Мы пожинаем плоды того, что сами создали и с чем были согласны. 

Как сказал Черчилль, мне нечего вам предложить, кроме пота, слез и изнурительного труда. 

ОсознАем это. Вечеринка у Гэтсби закончилась.