04 февраля 2022, 09:18

Экономика без догм: Часть 2.Как США создают новый экономический порядок. Владислав Иноземцев

Электронная книга flibusta.is/b/619924

Фактор масштаба сыграл в данном случае определяющую роль, заставив правительства поверить в то, что для совремeнной монетарной политики практически нет ничего невозможного

самым важным событием 2010-х гг. в сфере экономики и финансов было превращение отрицательной процентной ставки в «новую норму», несмотря на то что само это явление, казалось бы, полностью противоречит самой сути процента и кредита.

никто из экономистов XIX и XX вв. не рассматривал вопрос отрицательных ставок — это противоречило обоим фундаментальным допущениям конкурирующих экономических теорий:

в первом случае это предполагало бы, что человек перестал быть рациональным, экономически мотивированным существом и превратился в аскета, осознанно ограничивающего свое потребление, надеясь на то, что в будущем блага станут доступнее, чем сегодня;

во втором — что заемщик может извлекать прибыль, не производя никакой прибавочной стоимости.

С 2012–2013 гг. отрицательную доходность стали приносить обязательства не только правительств, но и многих компаний, обладавших высшими рейтингами надежности:

в результате к лету 2019 г. номинальная стоимость бондов с отрицательной доходностью достигла $17 трлн, или трети стоимости всех облигаций с инвестиционным рейтингом, обращавшихся на мировом рынке.

При этом Европейский центральный банк, первоначально установивший отрицательную deposit facility rate на «умеренном» уровне –0,1%, в последующем снижал ее еще четыре раза, доведя до текущих –0,5%, а Швейцарский национальный банк уже пять лет удерживает ее на уровне –0,75%.

Следует заметить, что отрицательные ставки могли появиться только в условиях крайне развитой финансовой системы, в которой хранению денег на банковских счетах просто нет альтернативы как по техническим причинам, так и ввиду банального удобства пользования средствами.

Отрицательные процентные ставки по государственному долгу — это не просто важное явление с точки зрения теории финансового рынка;

возникает возможность снижения государственного долга в ходе новых заимствований.

Смена американской администрации во многом «перезапустила» экономический рост, который в 2016 г. начал выдыхаться; ценой этого, однако, стала либеральная политика, предполагавшая значительное сокращение налогов.

налоговая реформа 2017 г. в США предполагала снижение налогов на $2,3 трлн за 10 лет и нарастила бюджетный дефицит с $585 млрд в 2016 г. до $984 млрд в 2019-м.

В то же время данные меры помогли оживить экономику (темп роста американского ВВП повысился с 1,6% в 2016 г. до 2,3% по итогам 2019-го)

и сохранить устойчивый растущий тренд на фондовых рынках :

с января 2017 г. по декабрь 2019 г. индекс S&P 500 вырос на 42%, а с минимумов 2009 г. — в 44 раза.

Самый долгий в истории подъем поддерживался мощными финансовыми «стимуляторами».

фундаментальным отличием программ помощи, реализованных в 2020 г., стал масштабный отказ от ее возвратности, по мере того как бюджеты активно занимали средства в основном у центральных банков и наращивали дефицит без каких-либо ограничений.

Основной задачей власти западных стран видели недопущение масштабного кризиса, в то время как вопросы бюджетной дисциплины были попросту проигнорированы.

На фоне второй волны пандемии этот подход оказался безальтернативным и в 2021 г.: конгресс принял новый закон о поддержке экономики (Consolidated Appropriations Act на сумму $900 млрд, а новая демократическая администрация в первые же недели после прихода в Белый дом Дж. Байдена предложила продолжить прежнюю финансовую политику, обозначив контуры очередного пакета стимулирующих мер на $1,9 трлн.

именно события 2020 г. очень наглядно показывают отношение к ситуации у тех стран, где масштабная эмиссия и резкое наращивание дефицита стали привычной практикой, и теми, где правительства стремятся сохранять резервы и надеются прежде всего на то, что рост возобновится «естественным путем».

Разрыв между этими двумя стратегиями в 2020 г. стал наиболее заметным, а водораздел между разными моделями борьбы с кризиса — непреодолимым.

финансовая помощь фактически утроилась:

на каждый занятый властями и вброшенный в экономику США доллар национальное богатство увеличилось на $2,88.

Это значит, что в наиболее успешных экономиках, и прежде всего в США, наращивание государственного долга с целью поддержки экономики может стремительно увеличивать национальное богатство.

стоит еще раз отметить, что с 23 марта по 8 июня 2020 г. фондовые рынки США компенcировали 87% кризисного падения, на что после 2007 г. им потребовалось без малого четыре года.

Результатом стала весьма специфическая ситуация одновременного роста государственного долга и общественного богатства.

следует исходить из того, что в развитых странах сложилась система, позволяющая правительствам мобилизовывать средства, которые они не могли применить для восстановления экономики никогда ранее.

При этом мало кто мог предположить, что столь масштабное вливание денег в экономику не спровоцирует инфляции, но в последние месяцы она остается ниже, чем в конце 2019 г.

Все это означает, что в развитых странах практически сформировалась финансовая система, позволяющая преодолеть экономический кризис любого масштаба.

Эта система имеет иммунитет к внешним шокам;

она готова к функционированию в условиях отрицательных процентных ставок;

она освобождается от зависимости от остального мира, которая казалась весьма устойчивой еще в 2000-е гг.

Если мы увидим на протяжении ближайшего года экономический взлет в США и Западной Европе, гипотеза о формировании новой финансовой реальности получит зримое подтверждение.

можно констатировать, что финансовая поддержка экономик в 2010-е гг. перестала считаться чем-то временным или экстраординарным.

На протяжении 2010-х гг. фондовый рынок сформировался как потенциальный стабилизатор экономики в случае кризиса, как инструмент мультиплицирования финансовой поддержки со стороны государства.

кажется, что бюджетные ограничения в традиционном смысле слова в ближайшие годы практически полностью утратят свое значение.

Коронакризис 2020 г. на этом фоне выступает уникальным испытанием для почти уже сформировавшейся новой финансовой системы.

2021‒2022 гг. станут критически важными для превращения ее из потенциального в реальный краеугольный камень экономики XXI в.

Уже сегодня можно быть уверенным в том, что это будет экономика растущего глобального неравенства и усиливающихся противоречий «центра» и периферии.

Однако, прежде чем перейти к прогнозу, стоит немного вернуться назад и оценить глубинные процессы, стоящие за теми тенденциями, которые мы рассмотрели в первых двух главах этой книги.

Глава третья. ПРИЧИНЫ ФИНАНСОВОЙ РЕВОЛЮЦИИ.

В начале 1990-х Фукуяма отметился жесткой формулировкой о том, что «почти все классовые различия в Соединенных Штатах обусловлены разницей в качестве полученного образования»,

а Тоффлер ввел понятие «когнитариата» как нового наиболее производительного класса.

В последнее время все большее число товаров начинает производиться на заказ с использованием гибких производственных процессов;

разнообразие продукции стремительно растет практически во всех товарных группах; специальной ценностью начинают пользоваться бренды.

развитые страны, обеспечив себе лидерство в сфере технологий, получают ключ к «неограниченному богатству»,

так как обретают возможность продавать копии продукта, тогда как для всех остальных стран ситуация остается прежней и для реализации того или иного товара необходимо затратить серьезные средства для его производства.

развитие «экономики знаний» приводит к стремительной концентрации интеллектуального потенциала.

Знание и интеллект, общение их носителей между собой приводят к невиданной концентрации «нового богатства» в развитых странах и возникновению масштабных очагов наукоемкого производства.

Формирование на одном полюсе «неограниченного богатства», а на другом — центров индустриального производства и является одной из важнейших причин раскола мира на ту его часть, где проводятся все более смелые финансовые эксперименты, и на ту, где приходится довольствоваться собиранием долларовых резервов на случай непредвиденных кризисных обстоятельств.

Человек в новой экономике превращался из «фактора производства» в самостоятельного производителя, а из крупицы классового общества — в «суверенного индивида» с широкими правами и возможностями.

потребление в новой экономике становится самой выгодной инвестицией — что вполне логично, если учитывать особую роль человеческого капитала.

Этот момент является дополнительным свидетельством «неограниченности богатства» западного мира, так как большинству его соперников и сейчас приходится урезать текущее потребление граждан или расставаться с ограниченными природными ресурсами для обеспечения устойчивого экономического роста, что делает попытки «догоняющего развития» весьма сомнительными.

Другая важная характерная черта экономики начала XXI в. — особая роль фондового рынка в хозяйственной системе.

Если оценить эволюцию американской экономики за последние 30 лет, окажется, что совокупные активы фондового рынка выросли на бóльшую сумму, чем реальный сектор, и ни одна из крупных стран не продемонстрировала подобного результата за этот период.

С одной стороны, в эпоху «новой экономики» заметно меняется роль фондового рынка.

Индустриальная задача привлечения капитала от массы инвесторов для развития крупного производства уходит с повестки дня.

Пять крупнейших корпораций США (и мира) с совокупной капитализациeй по состоянию на 1 июля 2020 г. $6,2 трлн — Apple, Microsoft, Amazon, Alphabet и Facebook — никогда не привлекали внешний долговой капитал для развития, появившись как стартапы, созданные небольшой командой энтузиастов.

В новых условиях фондовый рынок начинает жить такой же самостоятельной жизнью, как и финансовая система, и это заставляет усомниться в часто повторяющихся утверждениях о том, что он представляет собой пузырь, который вскоре неминуемо лопнет.

Фондовый рынок таким образом становится в условиях «новой экономики» важнейшим балансиром макрофинансовых пропорций, не учитывать влияния которого на хозяйственную жизнь сегодня просто невозможно.

«Новая экономика» радикально меняет роль денег, возможности их эмиссии и свободу финансовых властей в распоряжении ими.

Деньги, которые на протяжении индустриальной эпохи являлись мерой стоимости, а также средством обмена и накопления, перестают ими быть, на наших глазах превращаясь прежде всего в инструмент стимулирования хозяйственной активности, вознаграждения инициативности и креативности и важнейший рычаг государственного регулирования экономики, спасающий ее от финансовых кризисов индустриальной эпохи.

Порождается новые линии раскола в современном нам мире.

Две основные линии раскола.

Первая линия.

успешные граждане, занимаясь в основном любимым делом и все меньше конкурируя друг с другом, зарабатывают все больше, тогда как бедняки могут претендовать на все менее значительную часть общего «пирога», выполняя нелюбимую всеми работу.

За масштабными протестами в США стоит прежде всего именно это неравенство, которое имеет в стране серьезный этнический оттенок.

Проблема, однако, состоит в том, что в «новой экономике» возникающее неравенство справедливо — ведь оно обусловлено не столько положением человека в производственной или сословной иерархии, сколько его собственными талантами и способностями.

С другой стороны, еще больший раскол наблюдается в глобальном масштабе между развитым и развивающимся мирами.

в Китае нарастает гигантский финансовый пузырь и на рынке недвижимости:

с 2000 г. средняя стоимость жилой недвижимости в Пекине выросла более чем в пять раз, достигнув $9600 за кв. м, а в Шанхае и Шэньчжэне превысив $7000 за кв. м.

Это тем более впечатляет, что в Китае нет соответствующего таким ценам платежеспособного спроса:

для покупки среднего для того или иного города жилья жителям Пекина нужно работать (и ни на что другое не тратиться) 41,5 года, против 10,2 лет для обитателей Нью-Йорка.

проанализируем предысторию того великого противостояния, которое ожидает нас в ближайшие годы.

Глава четвертая. УСТОЙЧИВОСТЬ «НОВОЙ ЭКОНОМИКИ».

В России, тема грядущей финансовой катастрофы Америки муссируется все активнее:

в последние годы ее экономику воспринимают в качестве «пузыря», полагая, что Соединенные Штаты сегодня «живут за счет остального мира»,

якобы «производя 20% мирового ВВП, а потребляя 40%».

О «крахе доллара» и «дефолте США» выходят десятки книг, причем такое развитие событий воспринимается в основном как нечто не столько неизбежное, сколько желанное.

Между тем нынешняя ситуация представляется вполне стабильной, причем по нескольким обстоятельствам.

Начнем с тех финансовых моментов, на которые критики обращают наибольшее внимание.

Прежде всего следует иметь в виду различия между долговой и эмиссионной политикой США, Японии, Великобритании и стран ЕС, с одной стороны, и всех остальных государств, с другой.

Они состоят в том, что валютная эмиссия и выпуск государственных долговых обязательств характеризуются двумя важными обстоятельствами.

Во-первых, центральные банки ведущих держав сегодня никак не связаны обязательством, по которому валюта должна бы иметь определенную «привязку».

никто не может разорить американскую ФРС просто потому, что у нее нет обязательства обменять доллары на определенный актив или на другие валюты по фиксированному курсу.

Во-вторых, государственный долг Соединенных Штатов также представляет собой нечто существенно отличающееся от долга других стран.

Занимая, американское правительство принимает на себя обязательство через некое количество времени выплатить держателю облигации большее количество долларов, не гарантируя при этом того, сколько будет составлять эта сумма в других валютах и/или какова будет ее покупательная способность.

Пределы прочности данной системы демонстрирует нам та же Япония, которая имеет номинированный в иенах государственный долг, приближающийся к 240% ВВП, и при этом не дает повода рассуждать о близости своего дефолта.

«критическая» закредитованность домохозяйств не подтверждается.

Получается, финансовая система современного общества характеризуется тем, что долги активнее всего делают те, кто не зарабатывает деньги, а печатает их.

Иначе говоря, пресловутый кредитный пузырь четко структурирован:

он позволяет привлекать на максимально льготных условиях средства, которые вливаются в экономику или идут на поддержание минимального благосостояния граждан (на социальные программы),

и в целом благоволит тем, кто использует заемные деньги на развитие реального сектора (корпорации)

или покупку товаров длительного пользования (дома и машины).

Таким образом, называть экономикой без догм сегодня можно прежде всего действия правительств;

они становятся все более радикальными в связи с обретением финансовыми властями новой степени свободы — но при этом меняющаяся реальность не разрушает привычной хозяйственной динамики.

Баффетт совершенно прав, говоря:

«Если вы эмитируете бонды в собственной валюте, большой вопрос, что может случиться с валютой — но при этом вы не объявите дефолта, а Соединенные Штаты достаточно прозорливы, чтобы занимать только в собственной валюте», и поэтому долг практически независимо от его масштабов не является для США значимым вызовом или государственный долг вообще не представляет проблемы, которой следует серьезно озабочиваться.

Более того, экономика, которая, как сегодня в США, основывается на современной финансовой системе, имеет два практически идеальных балансира — внешний и внутренний.

Внешняя балансировка системы осуществляется двумя способами.

Во-первых, широкая денежная эмиссия позволяет Соединенным Штатам становиться потребителем огромного количества импортируемых товаров, своего рода consumer of last resort («потребитель последней инстанции»).

С 2000 по 2019 г. суммарный дефицит внешней торговли США составил $10,7 трлн, что позволяет системе «импортировать дефляцию», приобретая товары в основном по относительно низким ценам.

Это делает американскую экономику конкурентоспособной, так как экономит значительные средства домохозяйств и дает возможность расти ценам на те товары и услуги, которые производятся и потребляются локально:

например, цена бигмака с 2000 г. выросла в Америке в 2,27 раза, а средняя стоимость гостиничного номера — в 1,57 раза.

Иначе говоря, новая финансовая система позволяет развиваться реальному сектору как в странах, которые поставляют в США свои товары, так и в самих Соединенных Штатах.

При этом накопление за рубежом значительного количества долларов или американских государственных обязательств чревато на определенном этапе либо попытками сыграть против курса доллара (что чрезвычайно сложно, учитывая масштаб рынка), либо стремлением потратить эти валютные запасы.

В обоих случаях следствием станет рост конкурентоспособности США на внешних рынках и увеличение объемов экспорта товаров.

Обесценение доллара, к которому подталкивает его переизбыток у иностранных игроков, должен рассматриваться не как провозвестник дефолта, а как отложенный спрос на американские товары и в этом качестве как «кислородная подушка» на случай кризисов.

Во-вторых, нельзя не принимать во внимание и тот факт, что подлинная роль доллара состоит, как мы уже говорили, в выполнении им функции универсального кредитного средства. Чем больше долларов участвует в трансакциях за пределами Соединенных Штатов, тем большим оказывается спрос на них в моменты любых финансовых потрясений.

при этом следует отметить, что за последние 15 лет доллар укрепился по отношению к другим мировым валютам более чем на 20%, так что все рассуждения о скором крахе «долларового доминирования» выглядят совершенно безосновательными.

Внутренняя балансировка системы во все большей степени осуществляется через фондовый рынок.

Между тем если между 1920 и 1970 гг. среднее падение индекса Dow Jones с предкризисного пика до локального минимума составляло 11,5%, а спад ВВП — 9,7%, то между 1970 и 2019 гг. среднее падение индекса Dow Jones вырос до 21,9%, а спад ВВП снизился до 2,1%

биржа становится практически идеальным стабилизатором экономических циклов.

Мы видели также, что в новых условиях государственное стимулирование экономики, даже осуществляющееся с применением заемных средств, крайне эффективно толкает котировки вверх, что позволяет увеличивать национальное богатство на сумму, превышающую размер сделанных долгов.

Современная инновационная система Соединенных Штатов во многом берет свое начало со знаменитого закона Бэя–Доула, согласно которому научные коллективы, использовавшие федеральное финансирование, могли коммерциализировать свои изобретения, оформляя патенты и права интеллектуальной собственности только на себя.

Подобное было бы невозможно в условиях более жесткой бюджетной политики, ориентированной на баланс доходов и расходов и сдерживаемой эмиссионными ограничениями (подтверждением тому является и Россия, где по сей день неудача инновационного проекта, к финансированию которого привлечены бюджетные ресурсы, чревата уголовными делами о хищениях государственной собственности598). Необычайная легкость, которую обрела финансовая сфера, стала, на мой взгляд, важнейшим стимулом для инноваций, превратившихся в главное конкурентное преимущество американской экономики и обеспечивших ей производство того, что ранее мы называли «неограниченным богатством».

Необычайная легкость, которую обрела финансовая сфера, стала, на мой взгляд, важнейшим стимулом для инноваций, превратившихся в главное конкурентное преимущество американской экономики и обеспечивших ей производство того, что ранее мы называли «неограниченным богатством».

Эти процессы достигают своей кульминации, с одной стороны, в появлении значительного количества товаров и услуг, предоставляемых потребителю бесплатно, и, с другой стороны, в превращении в нечто обыденное нулевой процентной ставки. И то и другое меняет всю прежнюю хозяйственную логику.

В случае с нулевыми процентными ставками оказывается, что самый востребованный и универсальный ресурс капитализма — деньги — утрачивает свою ценность и может бесплатно (да и фактически без ограничений) привлекаться государством для обеспечения тех или иных задач развития или антикризисного регулирования.

Со времен Маркса известны пять основных функции денег:

мера стоимости,

средство обращения,

средство платежа,

средство накопления (тезаврации)

и так называемые мировые деньги.

Если рассматривать функции денег в рамках «новой экономики», лишь некоторые из них выглядят неизменными: товарный оборот и расплата по принятым обязательствам или долгам.

использование денег как меры стоимости оказывается все более условным.

функция мировых денег также практически исчезает, так как границы отдельных (и в первую очередь развитых) экономик перестают существовать.

В то же время, прекратив или прекращая выполнять некоторые свои функции, деньги обретают новые — главной из таковых является функция генерирования совокупного спроса, применяемая правительствами тогда, когда экономика сталкивается с кризисными явлениями.

Можно даже утверждать, что появление этой функции является следствием исчезновения функции денег как средства накопления, и это меняет основы современной экономической системы.

Деньги в «новой экономике» превратились в такое же средство управления хозяйственной жизнью, каким несколькими десятилетиями ранее стала ставка процента, устанавливаемая центральными банками.

Это новое качество денег — главная черта «новой экономики».

В 1980-е и 1990-е гг. многие экономисты и футурологи уже выражали скепсис в отношении показателя ВВП, так что все сказанное выше ново лишь отчасти.

Однако основные попытки ученых конца ХХ в. были направлены на поиск другого показателя.

в качестве замены предлагались так называемый Индекс устойчивого экономического благосостояния [ISEW],

Индикатор подлинного прогресса [GPI]

и даже Индекс счастья [Happiness index],

однако ни один из них не стал альтернативой валовому внутреннему продукту.

единственным репрезентативным показателем, описывающим современную экономику, является валовое внутреннее богатство (Gross domestic wealth), или ВВБ, отражающее рыночную оценку всех активов, которыми обладают хозяйствующие субъекты, за вычетом общей суммы их обязательств.

Измерение показателя ВВБ на той же ежеквартальной основе может дать более точное представление об экономическом прогрессе, чем счет вновь созданной за определенный короткий период стоимости.

мы подходим к черте, за которой начинается действительно «новая экономика», управляемая существенно иными законами, чем прежнее индустриальное хозяйство.

Финансовая сфера, как одна из наиболее гибких, на протяжении последних десятилетий лучше прочих указывает на направление и масштаб перемен, подкрепленных, разумеется, трендами в сфере реального производства товаров и услуг.

Соединенные Штаты, к примеру которых мы в основном обращались в этой главе, стали первой из крупных экономик, которые «открылись» навстречу масштабным финансовым трансформациям и максимально эффективно использовали их в последнее время.

Европейцы (как страны — члены зоны евро, так и Великобритания, и Швейцария), а также Япония довольно уверенно идут по тому же пути с учетом некоторой специфики их экономики и хозяйственной истории.

Однако этими странами «зона перемен» и ограничивается; вокруг этого экономического «центра» лежит огромная периферия, действующая в реалиях ХХ в. Схема разделения мира на три экономических центра — Северную Америку, Западную Европу и Японию607 — и остальные страны, которая, казалось бы, давно была списана в утиль «мирным возвышением» Китая, новыми претензиями России и укреплением экономик ресурсодобывающих стран, сегодня оказывается не менее актуальной, чем в 1980-е гг.

трансформируется сам природа денег, превращая их из объективной данности, порожденной потребностями экономического процесса, в инструментальную ценность, которая может и должна быть использована правительствами для регулирования хозяйственного цикла и обеспечения устойчивого роста.

проследим три основных этапа становления «разделенного мира» нынешнего столетия и покажем на конкретных исторических примерах, когда и как нарастала пропасть между «центром» и «периферией» — даже несмотря на то, что большинству кается правильным говорить не о нарастании этого разрыва, а о его сокращении.

макроэкономика макроэкономика США иноземцев