ОБЩЕСТВЕННАЯ ЭМОЦИЯ - ГЛАВНАЯ СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКАЯ УГРОЗА ДЛЯ МИРА

Автор — приглашенный научный сотрудник Stanford Institute for Economic Policy Research (Stanford University), портфельный менеджер BlackRock (UK)


О РАЗРУШИТЕЛЬНОЙ СИЛЕ ОСТРОЙ СОЦИАЛЬНОЙ РЕФЛЕКСИИ

1. Общественное мнение и социальная массовая рефлексия — продукт ментальной интерпретации событий и информационного потока о них, наложенные на политические предпочтения и интеллектуально-этический уровень развития масс.  Эта модель справедлива для любого типа государств.

2. В России националистические и реваншистские доктрины активно продвигались в общественное сознание политическими элитами и являлись инструментами социальной склейки для получения поддерживающего власть большинства. Подобная идеология является необходимым условием сохранения власти корневых элит в автократии, когда механизмы удержания экономики на рыночных рельсах перестают работать, экономические условия ухудшаются, а потребительские возможности населения уменьшаются. 

Причина слома таких механизмов в несовместимости клептократической квазифеодальной концепции социально-политического устройства с либеральными институтами, необходимыми для развития и роста рыночной экономики. 

Такое несоответствие, такая нестыковка неизбежно приводит к экзистенциальной развилке. Либо это демократизация и либерализация политической системы, т.е. трансформация автократического режима в рыночную демократию, либо — смещение в более жесткую автократию и в последствии — в диктатуру, где неизбежно элиминируются средообразующие институты цивилизованной рыночной экономики. 

Выбрав второй вариант, сейчас российский режим находится в трансформационной стадии, когда диктатура еще неустойчива, новые правила и компетенции, характерные для репрессивной персоналистской диктатуры, еще не оформлены, не освоены и пластичны. А это означает, помимо прочего, что поддержка и одобрение политического курса массовым большинством по-прежнему является важным условием устойчивости власти. И для получения такого одобрения и обеспечения своей «легитимности», а вернее сказать, устойчивости, автократический режим интенсивно концентрирует ментальное внимание, эмоциональный фокус и массовую рефлексию общества на агрессивной националистической идеологии, концепции внешней угрозы и внутреннего врага. 

Инструментами формирования и укоренения такого общественного мнения в массах и, таким образом, формирования лояльного социального «большинства» являются линейная информационная пропаганда и одновременно репрессивное ограничение альтернативных информационных источников и политических мнений. Особенность современной российской пропаганды состоит в том, что манипулятивные тактики искажения реальности активно дополняются прямой ложью и постановочными фейками. 

Что касается подавления оппозиционного мнения и устранения альтернативных источников информации (как правило объективной) из зоны общественного внимания, режим перестает использовать политтехнологические методы, хотя бы отдаленно напоминающие конкурентный политический процесс. Вместо этого режим берет на вооружение прямые и жестокие репрессии, нормативно обоснованные спешно принимающимися законами соответствующей направленности и зачастую противоречащие Конституции даже в ее нынешнем, измененном виде. Характерными и разрушительными последствиями таких методологических трансформаций являются окончательное умаление важности всеобщего законоподчинения, возможность форсировать любые законы в интересах правящей элиты и окончательная потеря независимости судебной власти. 

3. Таким образом, общественное мнение, благоприятное для автократического режима и одобряющее его нынешние действия, какими бы преступными, нерациональными и разрушительными они ни были, сформировано экзогенными (внешними) факторами информационных манипуляций, имя которым — пропаганда. Такое общественное мнение — представление большинства о реальности, сформированное под влиянием тотальной лжи и ложных очевидностей, — является так называемым “рефлекторным консенсусом”. Это консенсус не имеет в своей основе фактов объективной реальности, он не может базироваться на адекватном понимании реальных причинно-следственных связей, он не предполагает многомерной информационной картинки и экспертной конкуренции, а значит когнитивных сравнительных процессов. В его основе — примитивно-агрессивное отношение к внешнему, в первую очередь к Западному миру, к альтернативной концепции социально-институционального устройства, где индивидуальные права и свободы являются приматом в общественно-политической конструкции, где демократия и рыночная экономика -  не идеологическая химера, а реальный фактор прогресса в любом его определении -  социальном, техническом, экономическом, этико-гуманистическом и т.д. 

Эмоциональная рефлексия, являющаяся выражением такого косинусного искаженно — примитивного понимания реальности, отличается значительным уровнем агрессии и склонностью к самообману. Такая модель социального поведения очень характерна и фактически идентична для всех агрессивных автократий и диктатур 20 и, как мы теперь видим, 21 века. Ровно то же самое наблюдалось в России, Германии, Италии и Японии в 30-х — 40-х годах 20 века, в Ливии и Ираке конца 20 — начала 21 века. Те же процессы имели место и во многом остаются актуальными на Кубе, в Северной Корее, Венесуэле, Беларуси. Различия только в стадии социально-политической трансформации, которой отчасти определяется общественный консенсус и степень его значимости для автократического режима. Например, стадия активной гражданской поддержки режима на Кубе или в Северной Корее прошла несколько десятилетий назад, превратившись ныне в вынужденное подчинение режиму, в России же процесс только начинается, и социальное одобрение важно для власти.    

4. Что же насчет социальной эмоции в развитых Западных странах? Чем схожа социальная рефлексия там с общественными настроениями в России и в чем их кардинальное отличие? 

В первую очередь о схожести: она явственно прослеживается в эмоциональном накале и агрессии в отношении противоположной стороны, а именно России. Причем как властей, так и населения, образующих вместе государство. 

Собственно, на этом схожесть заканчивается, и начинаются различия, состоящие в генезе и основаниях.

Во-первых, Россия рассматривается западным обществом как агрессор, как государство, которое угрожает безопасности Европы и всей Западной цивилизации. Соответственно эмоциональный накал защищающейся стороны не менее высок, чем стороны нападающей. Он стимулируется чувством “справедливого гнева” защищающейся популяции — социальной эмоции и эволюционного механизма, направленного на сохранение популяции и ресурсов. Такая массовая рефлексия характерна для стайных приматов.

Во-вторых, социальный консенсус в развитых демократических обществах с разделенными и сменяемыми властными ветвями, гражданским обществом и свободой слова формируется под влиянием дифференцированных, независимых от государства информационных потоков, а не под влиянием манипулятивной государственной пропаганды. Это фактически исключает информационную монополию и одномерную информационную картину, что позволяет сформировать объективистскую оценку происходящего. И тот факт, что в информационном поле западных стран преобладает однородная тональность в описании и интерпретации известных событий, говорит вовсе не о том, что “ у них такая же пропаганда”, а о том, что действительность, очевидно, именно такова, как ее описывают западные средства информации. 

В-третьих, демократические общества имеют значительно более высокий уровень гражданского и критического сознания, нежели социумы в автократиях и закрытых пропагандистских режимах. Это имеет очевидное основание: частная собственность, рыночная экономика, гражданская самоорганизация, политическая конкуренция и регулярная выборность власти на протяжении, как минимум, двух последних веков способствовали развитию социального гражданского менталитета и неизбежно стимулировали критическое мышление. Таким образом, социальная рефлексия западного социума — плод осознанного и объективного понимания реальности, а не когнитивных искажений линейной госпропаганды. 

В-четвертых, нынешние действия российской стороны категорически противоречат гуманистической этике коллективного западного социума, сложившейся на сегодняшний день. Агрессия России против Украины рассматривается как нападение на демократическое европейское суверенное государство. Это не имеет ничего общего с вторжениями сил НАТО и отдельно США на суверенные территории других государств на протяжении последних 50 лет. Все подобные случаи имели одно общее основание: сила применялась против диктаторских, как правило, персоналистских тоталитарных режимов, на счету которых были кровавые репрессии как против населения своих же стран, так и военные преступления против других народов, вплоть до геноцида, как это было в Югославии или Ираке. Безусловно, такие вторжения и военные удары были сопряжены иногда как с информационными манипуляциями, так и с жертвами среди мирного населения. И именно эти факторы сформировали критический модус западного общественного мнения о военных операциях НАТО и США — будь то вторжение в Ирак, ввод войск в Афганистан и Ливию или бомбардировки Белграда. Однако повторюсь: это были действия, направленные против очевидно варварских тоталитарных режимов, и это — важнейшее отличие от российского вторжения на Украину. 

Следует также сказать о том, что во всех перечисленных случаях не прослеживалось даже отдаленно похожего на украинский кейс тотального общественного единения в странах, против которых были направлены силы НАТО или США. В Украине все политические силы и группы населения сплотились, как минимум, в однозначном неприятии действий России, а как максимум — в вооруженном ополчении. Естественно, это формирует точку зрения западного общества, определяет, помимо прочего, его оценку происходящего и вызывает соответствующие социальные эмоции.  

В-пятых, западное общество рассматривает новостную повестку и заявления официальных лиц с российской стороны как очевидную ложь, прикрывающую военную агрессию, ложь, которая находится даже за гранью информационной пропаганды. И это помимо прочих очевидных, с точки зрения западного гражданина, исторических параллелей, напоминает ему о действиях нацистской Германии в 1938-1941 годах. Опасения повторения такой ситуации, говоря проще — страх, являются очень сильным драйвером формирования острой социальной рефлексии, где агрессия — естественная защитная физиологическая реакция, избежать которой попросту невозможно. 

Ну и, наконец, в-шестых: тот факт, что, согласно различным данным, более 70% населения России активно поддерживают действия своей власти, уравнивает в глазах западного общества, российскую власть и народ в степени ответственности за происходящее в Украине. Это означает, что Россия как страна больше не разделяется западным социумом на “авторитарную власть” и “угнетенный народ”. Теперь это — агрессивное и опасное государство, как в лице власти, так и в лице народа. Ровно поэтому в информационно-экспертном пространстве на Западе констатируется так много схожих черт между нацистской Германией и современной Россией, именно поэтому так часто можно встретить сравнения в отношении к немцам того времени и к русским сегодня.  

5. Любая острая эмоция — это естественная реакция на внешний раздражитель, на события или условия. Индивид редко, но все же может иметь навык не давать такой реакции развиваться или контролировать ее. Социальная же эмоция инертна и стихийна, поскольку рассеянна. Она имеет различные скорости социального расширения и сжатия и не имеет единоначальной воли ее сдержать или выплеснуть. Она может быть слабо ограничена экзогенным директивным влиянием, например, со стороны власти. Она может затухать только тогда, когда меняются внешние условия, а раздражители трансформируются и меняют степень остроты. При этом скорость этого затухания зависит от интенсивности таких изменений. 

Эта модель справедлива для обеих сторон конфликта. Мы могли видеть, как отреагировало общество в России на заявление об отводе войск с Киевского направления: то самое социальное большинство, поддерживающее действия власти, сочло это предательством. В то же время мы видим, как по мере новых вопиющих фактов о действиях российских войск и о росте поддержки населения в России действий власти обостряется негативное отношение к русским со стороны населения западных демократий. 

При этом надо понимать, что инертность и ограниченность контроля социальной рефлексии вещь крайне опасная. 

На Западе общество настроено более жестко, чем власти. Оно начинает требовать военного вмешательства и введения самых жестких санкций, даже в ущерб себе. Отношение к русским, даже получившим гражданство в европейских странах, резко ухудшается, что проявляется как в социальном игнорировании, так и в учащающихся случаях проявления прямой агрессии.

В России националистические и милитаристские настроения были взвинчены государственной пропагандой до пределов, с которых уже трудно откатить назад. 

Соответственно на обеих сторонах конфликта власти вынуждены так или иначе предпринимать меры для сдерживания обострения социальной рефлексии, и успех этого предприятия совершенно не очевиден. Как свидетельствует история, движение обратно к миру и согласию на уровне социального, а не просто политического примирения — куда более долгий и затратный процесс, нежели инициация конфликта с сопутствующим формированием агрессивного социального настроения. 

Именно инертность, стихийность и неизбежность обострения социальной рефлексии и есть один из самых разрушительных эффектов любой “спецоперации”. И этот эффект все стороны уже ощущают на себе. Дальше – больше.